Теософист

Вчера вечером получила Ваше письмо, на которое ответила и, сверх того, послала Вам телеграмму с предоставлением карт-бланша в отношении всего, что Вы можете сделать. А теперь я вынуждена многое сказать в ответ на Ваши вопросы. Даже в этом моем оправдании, а оно могло бы быть полным, Майерс и К° воздвигли стену между мной и этой последней возможностью, во всяком случае в том, что касается моей тети.

В прошлом году она послала Майерсу из Эльберфельда предисловие к этим «Мемуарам», подписанное ее именем. При этом она поставила определенное условие, чтобы ее имя никогда не публиковалось полностью, а только инициалы. В нем, насколько я помню, говорилось, что «оно (имя) предназначается только для м-ра Майерса, который, как подобает джентльмену, никогда им не воспользуется», или что-то в этом роде. А теперь этот «джентльмен» первое, что делает, так это позволяет Ходжсону связать в печати полное имя моей тети с моим обманом и политическими мотивами. В отчете имеется исчерпывающее примечание, которое я читала, где говорится, что так как госпожа Фадеева моя тетя и русская, то на ее слова, нельзя полагаться. По утверждению премудрого детектива, письмо К.Х. к ней было подделано мною и т.д. Как это получается, я не знаю. Но моя тетя, кажется, узнала это раньше чем я. Распространяются ли эти дьявольские сплетни через Соловьева или через кого-то еще, но вчера вечером я получила от нее письмо, в котором она укоряет меня мягко, но решительно, и, как я понимаю, испытывая невероятную муку (я расскажу Вам почему). «Я велела тебе, — пишет она, — в Эльберфельде не называть мое имя, и ты ответила, что Майерс теософ и джентльмен, благородный человек, а теперь я узна'ю, что тоже замешана в деле с феноменами — феноменами, которые были твоим проклятьем в детстве и юности и которые довели тебя ныне до публичного позора». И она продолжает, утверждая, что это все было и есть от дьявола, и просит не сердиться на нее за то, что мои Учителя действительно кажутся ей жуткими, такими жуткими, что она, как христианка, не осмеливается даже думать о Них! Вот что наделал Майерс, и это после разговоров с мисс Арундейл и Мохини, которые помнят, чт'о она писала (возможно, это все еще там на посланиях, но она писала по-французски на полоске бумаги отдельно м-ру Майерсу); и Вам следовало бы раскрыть этот постыдный поступок. Вы должны разоблачить его перед всеми честными людьми, и он, будучи не в состоянии отпереться от этого поступка, предстанет перед многими как мерзавец. Если Вы не сделаете этого, то считайте, что потеряли самую подходящую возможность выставить кембриджскую клику в истинном свете.

Итак, я перешлю ей Ваше письмо. Я добавила к нему 4 страницы упрашиваний и объяснений, почему теперь это так необходимо, чтобы она мне помогла. Я уверена, что она настолько готова сделать для меня всё, что откажется от разрешения на публикацию своего имени после того, как оно было так запятнано Ходжсоном, тем более, что после этого ей никто не поверит. В этом я убеждена. Остается моя сестра, она в Петербурге. У нее четыре дочери на выданье. Она, возможно, пришлет Вам то, что написала. «Правду о госпоже Блаватской» и добавит кое-что еще. Хотя теперь, опять же из-за сплетен Соловьева, ее дочери, мои племянницы, крайне обозлены на меня за некоторые замечания, сделанные мною относительно их развязности, а моя сестра — послушное орудие и жертва своих дочерей. Моя тетя очень любила и глубоко уважала своего единственного брата, моего давно умершего дядю, генерала Фадеева. Если бы она была замужем, то предоставила бы свое имя и не волновалась бы из-за этого; но она сообщила мне, что видеть его имя в печати, его имя на устах скептиков, как она считает, смеющихся над ним и оскверняющих его, — это больше того, что она могла бы вынести. Так-то вот. Давайте подождем ее ответа.

А теперь Ваши вопросы:

1. Мое детство? С избалованностью и ласками с одной стороны, с наказаниями и закалкой — с другой. Лет до 7-8 болезненная и вечно умирающая лунатичка, одержимая дьяволом. Две гувернантки — француженка мадам Пенью и мисс Августа София Джеффриз, старая дева из Йоркшира. Нянь — без счета. Ни одной курдской няньки. Одна была наполовину татарка. Заботившиеся обо мне солдаты отца. Мама умерла, когда я была ребенком. Родилась в Екатеринославе. Лет до 8 или 9 переезжала с отцом с места на место вместе с его артиллерийским полком, время от времени меня отвозили навестить бабушку и дедушку. Когда мне исполнилось 11, бабушка совсем забрала меня жить к себе. Жили в Саратове, когда дедушка был гражданским губернатором, а до того — в Астрахани, где у него под началом было много (что-то около 8 или 10 тысяч) калмыков-буддистов.

2. Визит в Лондон? Я была в Лондоне и во Франции с отцом в 1844, а не в 1851 году. В этом указанном последнем году я приезжала одна и некоторое время жила в меблированных комнатах на Сесил-стрит, затем в гостинице Майварта, но так как я была со старой графиней Багратион, а после ее отъезда осталась с ее компаньонкой Иезавелью, то там никто не знает моего имени. Жила также в большой гостинице где-то между Сити и Стрэндом или на Стрэнде, что касается названий и номеров, то Вы могли бы с тем же успехом спросить у меня номер дома, в котором Вы жили во время Вашего последнего воплощения. В 1845 году отец привез меня в Лондон, чтобы взять несколько уроков музыки. И взяли, правда несколько позже, — у старого Мошелеса. Жили с ним где-то неподалеку от Пимлико — но даже в этом я бы не присягнула. Уехали с ним в Бат, оставались там целую неделю, весь день не слыша ничего, кроме колокольного звона в церквах. Хотела продолжить путь верхом на лошадях в своей казачьей манере; он мне не разрешил, и я, помню, устроила скандал, и у меня случился истерический припадок. Когда мы отправились домой, он благодарил судьбу; ехали два или три месяца по Франции, Германии и России. В России наш собственный экипаж и лошади делали в день двадцать пять миль.

Рассказать об Америке? Бог мой, да ведь я могу с таким же успехом попытаться рассказать о вереницах снов, которые я видела в детстве. Попросите-ка меня рассказать теперь — под угрозой и рискуя быть немедленно повешенной в случае предоставления неверной информации, — что я делала и где бывала начиная с июля 1873 года, когда приехала в Америку, и до того момента, когда мы создали Теософское Общество, и я непременно забуду половину, а другую половину поведаю неправильно. К чему спрашивать или ожидать чего-либо подобного от таких мозгов, как мои! Всё смутно, всё запутано и перемешано.

Я едва ли смогу вспомнить, где была и где не была в Индии с 1880 года. Я видела Учителя в своих видениях с самого детства. В год прибытия первой непальской дипломатической миссии (когда это было?) я увидела и узнала Его. Видела Его дважды. Один раз Он вышел из толпы, затем приказал мне встретиться с Ним в Гайд-парке. Я не могу, я не должна говорить об этом. Я не хочу делать это достоянием всего мира. Подумайте о том вреде, который причинил мне «Оккультный мир» при всех Ваших добрых, благих намерениях. Если бы Вы не перечислили поименно моих родственников, не упомянули о моем внутреннем мире, о моем пребывании в Тибете, то никто не считал бы меня большей мошенницей, чем считают сейчас. Так что Вы понимаете. Давайте не будем включать имена моих бедных тетушек и родственников в книгу, умоляю Вас. Достаточно грязи, скопившейся на одном члене семьи, ну давайте же не будем привлекать в книгу святые имена и имена, которые я уважаю, и заранее обрекать их тем самым на искажение.

3. Ездила в Индию в 1856 году — просто потому, что тосковала по Учителю. Переезжала с места на место, никогда не сообщая, что я русская, так что люди принимали меня за кого мне хотелось. Где-то в Лахоре познакомилась с Кюльвайном и его другом. Да если бы мне пришлось описывать свое пребывание в Индии только в том году, то получилась бы целая книга, но как же я могу теперь говорить правду? Допустим, я должна была бы рассказать, что ходила в мужском платье (ибо в то время я была очень худой), а это святая правда, ну и что будут говорить? Потом я была в Египте со старой графиней, которой нравилось видеть меня одетой юношей-студентом, «господином студентом», говаривала она. Теперь Вам понятны мои трудности? То, что у любого другого сошло бы за эксцентричность, странность, сейчас послужит тому, чтобы обвинить меня в глазах общества. Плавала на голландском корабле, потому что другого, я думаю, не было. Учитель приказал мне отправиться на Яву по одному делу. Там были двое, в ком я всегда подозревала чел. Одного из них я видела в доме Махатмы в 1869 году и узнала его, но он это отрицал.

4. «Случай усыновления ребенка»! Пусть лучше меня повесят, чем я упомяну об этом. Да знаете ли Вы, к чему это приведет, даже если не называть имен? К потоку грязи, который обрушится на меня. Ведь я говорила Вам, что даже мой собственный отец подозревал меня и, возможно, никогда не простил бы, если бы не справка от врача. Впоследствии он жалел и любил этого несчастного ребенка-калеку. Прочтя эту книгу, Хоум, медиум, будет первым, кто соберет остатки сил и разоблачит меня, обнародовав имена, и обстоятельства, и всё что угодно еще. Итак, мой дорогой м-р Синнетт, если Вы намерены погубить меня (хотя сейчас это вряд ли возможно), то нам следует упомянуть этот «случай». Не упоминайте ничего — это мой совет и просьба. Я сделала слишком много, чтобы доказать и клятвенно заверить, что он мой, — и перестаралась. Справка от врача пропадет без пользы. Люди скажут, что мы подкупили или дали взятку врачу, вот и всё.

5. Да, вернулась к родственникам в январе 1860 года.

6. Да, примерно в 1862 году уехала со своей сестрой в Тифлис, покинула его примерно в 1864 году и поехала в Сербию, путешествовала по Карпатам — всё, как я объясняю в своем рассказе о двойнике. Полагаю, Господарь был убит в начале 1868 года (см. Энциклопедию), когда я находилась во Флоренции после пребывания в Ментане и на пути в Индию из Константинополя вместе с Учителем. Если Вы примете за основу мою новеллу «Двойное убийство», то окажетесь неправы. Я знала Госпожу, и Фросю, и княжну Катинку, и даже господина Михаила Обреновича гораздо раньше. Маленькая заметка из какой-то тимишоарской газеты была передана мне в 1872 году (я так думаю), когда я ехала из Одессы в Бухарест навестить свою подругу мадам Попеско, а о том, что произошло в Вене, мне сообщили через Фросю после моего инцидента с Госпожой. Пожалуй, каждая деталь верна — насколько это касается меня и действующих лиц. Но ведь я говорила Вам еще в Симле, что хотя подробности подлинные, я объединила эти подробности и реальных персонажей в рассказе, написанном для «Sun» (Нью-Йорк) под псевдонимом «Хаджи-Мора». Ежедневно пишутся действительно выдуманные истории, начинающиеся с того, что «в 1800 году было то-то и то-то, я был там-то или в другом месте», и сочиняются от начала до конца. Я просто описала события, происшедшие с известными мне лично персонажами, и только вместо Фроси Попеско (другая Фрося), рассказавшей мне о том, что случилось, представив себе всё это в воображении, я ввела в повествование автора, а теперь появляется Селлин и устраивает мне перекрестный допрос, и я утверждаю, что история правдива, он же спрашивает: а Вы там были? Я отвечаю: нет, так как направлялась в Индию, но мне это рассказали, и я написала об этом рассказ. И тогда Селлин выступает и заявляет: «Если Вы сочинили рассказ “Может ли двойник убить?”[1], то могли выдумать и Махатм». Я никогда не выдавала серии своих сенсационных рассказов в нью-йоркской «Sun» за безусловную и истинную правду. Я писаларассказы, основанные на событиях, происходивших там и сям с живыми людьми, изменяя только имена (однако не в «Двойном убийстве», в котором я поступила достаточно глупо, выведя реальных персонажей); и это посоветовал мне и устроил Илларион, и он говорит и повторил снова только в тот день, когда я спорила с Селлином: «Так как каждое слово в созданном Госпожой образе Фроси правда, то и сцены в Вене, и двойное убийство достоверны, как мадам Попеско и рассказывала Вам».

Я полагаю, что Вы это знали? Ведь Вы же знали с самого начала, что Ментана была в октябре 1867 года. Я была во Флоренции примерно на Рождество, возможно, за месяц до того, как был убит несчастный Михаил Обренович. Потом я поехала из Флоренции в Антемари и в направлении Белграда, где в горах я должна была остановиться (по приказу Учителя) — поджидая некоего человека, посланного им за мной, чтобы следовать в Константинополь через Сербию и Карпатские горы; и именно там, думаю, примерно через месяц или два после убийства, я встретила Госпожу с Фросей. Всё это правда, за исключением того, что я прочла сообщение о двойном убийстве от мадам Попеско 4 года спустя, и в рассказе, сенсации ради, я описала это как происшедшее несколькими днями позже в Тимишоаре — и это всё. А теперь Олькотт набрасывается на меня, говоря: «Оксли представил всю эту историю как ложь, он обратился к какому-то английскому послу в Вене и т.д.». Ну, желаю успеха обоим — и Олькотту, и Оксли. История правдива. Только я не собиралась предавать огласке имя мадам Попеско, которая сообщила мне последний акт, прочитав об этом в каком-то венском выпуске, немедленно запрещенном, и имя родственника Карагеоргиевича, спутниками которого были эти двое, чтобы не взвалить на себя судебный процесс. Вот почему я сказала, что прочла об этом в тимишоарской кофейне, и даже это было опасно, так как я упомянула имя Карагеоргиевича, чей сын теперь женат на Зорке, черногорской принцессе.

Писала ли я свой дневник или признания, будучи невольницей чести излагать факты так, как они имели место, сообщать годы и имена? Странные претензии. Это вроде моих «Русских писем» из Индии, в которых, описывая воображаемое путешествие или поездку по Индии с «Географическим справочником» Торнтона в качестве гида, я всё же сообщаю действительные факты и описываю реальных действующих лиц, только сводя их воедино в пределах трех- или четырех-месячного периода времени, тогда как все факты и события имели место в разное время на протяжении многих лет, как, например, некоторые феномены Учителя. Это преступление? Потому что Скотт считал именно так. Уж если, побывав в Калькутте и Аллахабаде, я должна писать об их памятниках древности, — которые я видела собственными глазами, — то почему же мне нельзя обращаться к «Исследованиям Азии» и даже к «Географическому справочнику» Торнтона за историческими данными и подробностями, которые я сама никогда не могу упомнить? Считается ли литературным воровством пользование энциклопедиями и путеводителями? Я не переписывала и не занималась плагиатом, я просто рассматриваю их как руководства, более надежные, чем моя память.

Скажите также, пожалуйста, в отношении этой моей истории с «Двойным убийством»: являюсь ли я преступницей из-за того, что написала под именем «Хаджи-Мора» рассказ, а затем добавила одну-единственную выдуманную деталь — а именно то, что я сама прочла газету, вместо правды, состоявшей в том, что мадам Попеско дала мне прочитать об этом в своем дневнике, где она записала все, что касалось этого события, которое я, соединив даты, задумала описать как свершившееся той самой ночью? Как Вы думаете? Должно быть, это элементарии Обреновича и княжны Катинки приносят мне эти неприятности только за использование их имен в подобном рассказе. Снова карма. Но я отвлекаюсь от Ваших вопросов.

Пожалуйста, не говорите о Ментане и не говорите об Учителе — я Вас умоляю. Я вернулась из Индии на одном из первых пароходов. Но сначала я поехала в Грецию и повидала Иллариона — не могу и не должна говорить, в каком месте. Затем — в Пирей, а из этого порта — в Специю, в пределах видимости которой нас взорвали. После этого я отправилась в Египет, сначала в Александрию, где у меня не было денег и я выиграла несколько тысяч франков на № 27 (не пишите этого), и затем поехала в Каир, где оставалась с октября или ноября 1871 года по апрель 1872, только 4 или 5 месяцев, и снова вернулась в Одессу в июле, так как сначала заехала в Сирию и Константинополь и в несколько других мест. Я отправила мадам Себин с обезьянами вперед, потому что Одесса находится всего лишь в 4-5 днях пути от Александрии.

В марте 1873 года уехала из Одессы в Париж, где остановилась у своего кузена Николая Гана (сына моего дяди, брата отца Густава Гана, матерью которого была графиня Адлерберг), кажется, на рю Университет, 11; затем в июле того же года я, согласно приказу, поехала в Нью-Йорк. С этого момента публика знает всё.Всё открыто.

О — графиня Киселева? Спасибо. Да она мертва вот уж более 20 лет, как мне кажется. Умерла в Риме с папским прощением и отпущением грехов взамен подушки. Завещала миллионы и всю свою медиумическую аппаратуру, дощечки для письма и карты Таро Римской Церкви.

Ну вот и всё. Резюмирую.

Просто невозможно сообщить настоящую, неприкрытую правду о моей жизни. Немыслимо даже упомянуть о ребенке. Бароны Мейендорфы и вся русская аристократия восстали бы против меня, если в процессе предоставления опровержений (каковые обязательно последуют) потребовалось бы упомянуть имя барона. Я дала честное слово и не нарушу его до смерти.

В те годы, с 17 до 40 лет, во время своих путешествий я заботилась об уничтожении всяческих следов моего пребывания где бы то ни было. Когда я была в Барри (в Италии), учась у местной колдуньи, то посылала свои письма в Париж для отправки их по почте оттуда моим родственникам. Они получили от меня единственное письмо из Индии, когда я покидала ее в первый раз. Затем из Мадраса в 1857 году; когда я была в Южной Америке, то все же написала им и опустила письмо в ящик в Лондоне. Я никогда не допускала, чтобы люди знали, где я находилась и что делала. Если бы я была обычной проституткой, им бы это понравилось больше, чем мои занятия оккультизмом. Только вернувшись домой, я сказала своей тетушке, что полученное ею письмо от К.Х. не было письмом от духа, как думала она. Когда же она получила доказательства того, что Они живые люди, то посчитала их дьяволами или продавшимися Сатане. Теперь Вы видели ее. Это скромнейший, добрейший, в высшей степени кроткий человек. Вся ее жизнь, ее деньги, всё — для других. Но стоит коснуться ее религии, и она превращается в фурию. Я никогда не говорю с ней об Учителях.

Теперь они хотят представить дело так, будто я никогда не бывала в Индии аж до 1879 года. В изданном некоторое время назад произведении — «Воспоминаниях» моей сестры, в которых каждое слово правда, она сообщает на с. 41-42 (я перевожу дословно из лежащей передо мной книги): «Следующей осенью я возвратилась с двумя маленькими сыновьями (в Россию в 1859 году) с Кавказа... Я поехала в Псков. Той зимой я стала свидетельницей множества в высшей степени удивительных явлений спиритуалистического характера; но я не буду упоминать их, так как все они описаны в моих статьях “Правда о Е.П.Блаватской” в “Ребусе”. На этих страницах автор забыла добавить, что хотя все считали, будто феномены, происходившие в присутствии моей сестры, были вызваны духами и благодаря ее медиумическим способностям, она сама постоянно отрицала это. Моя сестра, Е.П.Блаватская, провела большую часть десятилетнего (с 1850 по 1860 год) отсутствия в России, путешествуя по Индии, где спиритуалистические теории, как представляется, вызывают глубокое презрение, а медиумические феномены, называемые так нами, объясняются в этой стране как исходящие из источника, пить из которого (или питаться которым) моя сестра считает унизительным для ее человеческого достоинства и поэтому не желает признать, что ее способности происходят из подобного источника. Как бы там ни было и какова бы ни была природа той силы, которая помогает ей осуществлять феномены, только во время ее пребывания со мной у Т[ахонтова] эти феномены происходили на глазах у всех, кто верил и не верил в них, оставляя всех и каждого в величайшем изумлении»[2].

Так вот, этот короткий отрывок и сноска доказывают две вещи: что я была в Индии в какое-то время между 1850 и 1860 годами и что даже еще в 1860 и 1864 годах я всегда утверждала, что мною движет и помогает мне не сила духов, а мои Учителя и их челы. Это ясно из разговоров, приводимых ею в имеющейся у Вас «Правде» обо мне, а то, что я сейчас сообщаю, называется «Непостижимое и необъяснимое» из личных и семейных воспоминаний В.Желиховской. А теперь предположим, я пошлю Вам этот маленький памфлет, и Вы непременно отнесете его госпоже Новиковой и со всей любезностью попросите ее перевести для Вас отмеченные абзацы на стр. 41 и 42 и сноску. И что, сделав это, Вы напишите моей сестре длинное письмо на английском языке (она говорит по-английски лучше меня), растолковывая ей в высшей степени омерзительный памфлет Ходжсона и уверяя ее, насколько это необходимо, чтобы высказалась защита. Не забудьте, что Вы должны (если действительно будете писать) рассказать ей, что Ходжсон полностью отрицает наличие у меня всех способностей и что он приводит в качестве основания моего гнусного 10-летнего бурлеска и обмана политические мотивы, то есть, что я русская шпионка. Если Вы напишете ей, то она сможет сообщить Вам гораздо больше, чем моя бедная тетя, которая ненавидит писанину и которую уже от всего этого тошнит. А моя сестра очень воинственна и бесстрашна. Если Вы скажете ей, что Ходжсон старается погубить мое доброе имя и репутацию, и т.д., и т.п., то она сможет разыскать для Вас массу очевидцев из благороднейших фамилий в Петербурге и Пскове, которые засвидетельствуют феномены, наблюдавшиеся ими между 1860 и 1862 годами. Это уже было бы кое-что. Спросите ее, что она знает или слышала о моих способностях, когда я была в Имеретии и Мингрелии, в девственных лесах Абхазии и на побережье Черного моря — не стекались ли отовсюду люди, независимые князья, и архиепископы, и высшее дворянство, чтобы попросить меня исцелить и защитить их, сделать то или другое. Только Вы должны прямо объяснить ей, что Вы из Лондонской ложи английских теософов и намереваетесь оставаться верным мне и защищать меня, и что она должна помочь Вам, предоставив материалы против врага. Уверяю Вас, что она это сможет. Она очень тщеславна и самодовольна и полная противоположность мне, что может подтвердить Вам и Мохини. Однако она очень горда, и если только Вы изобразите ей, в каком ужасном положении я нахожусь, и взовете к ее фамильной гордости и чести, она сделает всё. В других отношениях они (в России) так же ожесточены против вас, англичан, как и вы против них сейчас.

Вот и всё, что я могу сказать. Она очень рассердилась на мою тетю за издание того письма Махатмы К.Х. и рассвирепела на меня за пересказ этой истории о предке, составляющей, как она говорит, семейную тайну, «скелет в фамильном чулане» или как там это называется? Итак, Вы предупреждены. Просто скажите ей, что я показала Вам отрывок из ее самого последнего памфлета и что Вам хотелось бы, чтобы она рассказала всё, что знает обо мне. Могу Вас заверить, что много комплиментов мне она не наговорит — если только Ваше письмо не застанет ее в одном из ее приступов восторженного излияния чувств. Если Вам нужен памфлет, я пришлю его, а Вы его вернете, если только госпожа Новикова (Вы могли бы сделать это через Шмихена или Мохини) сможет перевести для Вас некоторые из удивительных происшествий в нашей семье, которые я помечу. Графиня только что вернулась из Мюнхена. До свидания. Жду ответа.

Всегда Ваша

Е.П.Блаватская.

Мой искренний сердечный привет миссис Синнетт.

ПИСЬМО 62

Мой дорогой м-р Синнетт!

Посылаю Вам перевод этих нескольких страниц из памфлета, или книги, моей сестры — того, что описано на нижеследующих страницах. Пригодятся ли они хоть как-то или нет, всё же это какое-то дополнение к тому, что у Вас есть. Из них Вы узнаете: а) еще в 1860 году я утверждала, что тени (или астральные тела), являющиеся ежедневно и постоянно и разгуливающие по дому столь бесцеремонно, что их видели все (мой отец не может считаться легковерным дураком, по крайней мере никем из знавших его, и именно поэтому я перевела ту часть ее произведения, которая касается его), были не добрыми «духами», а астральными формами; б) не было никакого медиумизма; в) у меня не могло быть никаких сообщников в доме отца, где не было никого, кто помог бы мне, кроме моей сестры, ставшей теперь фанатичкой со своим св. Николаем, двоих ее маленьких детей, гувернантки нашей младшей сестры, ее сам'ой — 10-летней девочки и меня. Остальные — все крепостные, трепетавшие перед моим отцом, который был очень строг, безусловно, не согласились бы обманывать и мистифицировать своего барина. И там не найти никакой теории о «русской шпионке», никаких мотивов для объяснения фактов, имевших место в то время. Сотни свидетелей этих фактов еще живы: в Петербурге и Пскове. Говорю Вам, напишите моей сестре и попросите ее сообщить некоторые подробности о моем детстве, насколько она их помнит.

Подробности моего замужества? Ну, теперь утверждают, что я сама хотела выйти замуж за старого пердуна. Пусть будет так. Мой отец был за 4 тысячи миль. Мой дедушка был слишком болен. Это произошло так, как я рассказывала Вам. Я обручилась сама, чтобы досадить гувернантке, даже не думая, что уже не смогу освободиться. Итак — карма последовала за моим грехом. Невозможно сказать правду, не бросив тень на людей, которых я не буду обвинять теперь ни в коем случае, потому что их нет в живых. Свалите всё это на меня. И так уже возник скандал между моей сестрой и тетушкой — первая обвиняет меня в клевете на умерших родственников в вопросе моего замужества и в том, что моя тетя подписала и их, и свое собственное осуждение. Оставим это в покое. Я знаю одно: я не могу писать «Тайную Доктрину» со всем <...> постоянной борьбой вокруг меня. Я знаю, что Хюббе, подвергшийся психологической обработке Сел[лина]... 1) чувствует себя неуверенно. Он несчастный, слегка нервный, безвольный человек. Селлин заставил его поверить в то, что именно Олькотт обманул его с письмом Махатмы в вагоне поезда! Бедный Олькотт. Ну где же в нем демаркационная линия между доверчивым дураком и плутом!

Вчера вечером видела Дамодара, а графиня [К. Вахтмайстер] постоянно видит Учителя. Всякий раз, когда я вижу Его или слушаю, что Он говорит, она спрашивает, пристально глядя на Него: «Что Он говорит?» Она замечательная ясновидящая. Она рассказывает мне (это строго конфиденциально), что во время ее пребывания у Гебхардов в прошлом и в этом году у них было несколько феноменов и они видели Учителя. Но что они скрыли это от Вас и Лондонской ложи, чтобы не вызывать сплетен, а в некоторых случаях и зависти. Я не возблагодарила ее за подобную свободу действий. У Гебхардов происходит что-то неладное, я чувствую это. Д.Н[атх] жутко рассвирепел и, вполне вероятно, может, чтобы защитить своего Учителя и Махатм в Тибете, всё отрицать и произвести на них то же самое впечатление, какое он произвел и на Ходжсона, нарочно перепутав даты и отказавшись предоставить ему верные сведения. Именно это вечное балансирование на туго натянутом канате над пропастью между разглашением всего этого, что в общем-то является незаконным, и одним из двух: либо сообщить то, что люди называют ложью, либо навлечь обвинение в сокрытии чего-то важного, — погубило ситуацию в целом и предоставило удобный случай врагу. Ах, дорогой м-р Синнетт, как замечательно было бы, если бы мы все никогда не произносили имен Учителей, кроме как в комнатах с закрытыми дверями, и поступали так, как челы брамина. Вы прочтете «Теософский миф» Гартмана и наш ответ на него, посланный Вам с несколькими дополнительными объяснениями.

Надеюсь, что это сердце выдержит до тех пор, пока я закончу «Тайную Доктрину». Хорошо ли Вы продумали проблему передачи моего протеста в «Times»? Опасная штука! Судачат ли газеты об этом? Это всё риск. Что поделаешь?

Ваша, в полном идиотизме,

Е.П.Б[лаватская].

ПИСЬМО 63

Мой дорогой Синнетт!

Посылаю Вам нечто непонятное. Прочтите 3-6 строки. Это, несомненно, мой почерк. Кхандалавала скопировал его с моего письма к нему. Когда я получила и увидела это, то была жутко поражена. Дайте-ка я напишу это: «верные бесстрашные друзья, чья преданность Учителю и Вам не поколебалась ни в малейшей степени» — я написала это не глядя, дабы не мешало желание скопировать его. А теперь я спрашиваю Вас, если бы подобное письмо, целое письмо было написано тем же почерком, что и эти две полустрочки, то разве не поклялись бы Вы, что это мой почерк? Зачем Кхандалавале понадобилось копировать это предложение моим почерком, понятия не имею. Однажды он написал 3 письма, скопировав их с моего собственного, и принес их мне, и я сама присягнула, что они мои, не представляя, что он имеет в виду. Хорошо бы Вы написали ему и спросили, не может ли он прислать Вам всё письмо, если Вы считаете, что этих двух строк недостаточно для передачи эксперту. Я полна решимости собрать с полдюжины поддельных и столько же написанных мною писем и передать их на рассмотрение одним и тем же экспертам. Посмотрим, удастся ли им не попасться. Ибо, в конечном счете, единственное наносящее вред, по-настоящему убийственное доказательство против меня для всего мира заключается в этих письмах. Джадж напишет несколько писем моим почерком, а судья Кхандалавала — остальные. Я скажу им, что эти строчки написаны моей рукой и что я первая признаю это под присягой в любом суде.

Д.Н[атх] спятил. Еще новость. Написал 2-3 бредовых письма графине и в конце концов написал письмо, в котором называет меня предателем Учителей, говоря, что то, «что Селлин представляет собой для теософии, то я — для оккультизма», что «Е.П.Б. опасная женщина», он не собирается верить мне и что если я приеду к нему в Эльберфельд, то он «убежит». Требует графиню, умоляет ее приехать в Эльберфельд ближайшим поездом — что пришел Страж Порога — что он сходит с ума, умирает и покончит с собой, и т.д., и т.п. Графиня, разумеется, помчалась в Эльберфельд, и вот я опять осталась одна! А она мне телеграфирует: «Доехала благополучно, Боваджи здоров!!!» Ну что же это такое? Мальчик — фанатик, и его доводит до безумия то, что он называет осквернением Махатм. Чтобы оберечь Их имена, он готов на всё — даже отречься от Них публично, и я воистину в это верю. Так-то вот, и ничего не поделаешь. Еще одна беда: Гартман пишет в мою защиту! Он уверяет меня, что ему приказано защищать меня, и пишет теперь то, что я привожу в кавычках: «Вы совершенно невиновны ни в каком предумышленном мошенничестве». Уж не собирается ли он сделать из меня безответственного медиума? Это будет последний удар по моей репутации. Что он Вам сказал? Третье несчастье. Письмо от Бака из Цинциннати.

Пишет несколько строчек, которые я воспроизвожу: «Не могли бы Вы рассказать мне что-нибудь об Обществе, известном как “Е.Б. из Л.”? В интересах Теософского Общества в этой стране пришлите мне всё, что сможете, на эту тему. Вы можете изложить это в 2-3 набросанных на скорую руку строках, а мне особо хотелось бы знать: связана ли с ним миссис Кингсфорд официально или иным образом. П.Дэвидсон является его номинальным главой со стороны. Является ли Общество, которое он представляет, старым или новым? фальшивым или настоящим?.. Искренне Ваш Дж.Д. Бак».

Ну откуда я знаю? А Вы? Очевидно, это какое-то новое вероломство, исходящее от распрекрасной Анны. Примите, ради Бога, информацию и напишите ему через Мохини, если не захотите сами сделать это. Это очень важно.

Ну, что еще? Да, «Times» — я знала, что они не опубликуют мое письмо, и, право же, это к лучшему. Если же они это сделают, то Вы увидите, какие новые злобные нападки это принесет. Никто, кроме психистов, теософов и спиритуалистов не будет читать отчет, а «Times» общедоступна. Однако я целиком и полностью отдала себя в Ваши руки.

1. Моя сестра (г-жа Желиховская) на 3 года моложе меня.

2. Сестра Лиза — от второй жены отца, он женился, кажется, в 1850 году на баронессе фон Ланге. Два года спустя она умерла. Лиза родилась, по-видимому, в 1852 году — не уверена, но думаю, что я права. Моя мать умерла через 6 месяцев после рождения моего брата в 1840 или 1839 году — этого я не могу сказать. Во имя всего святого, не называйте ее имени — какое отношение имеет бедная покойница ко всему этому гнусному делу, именуемому феноменами и Е.П.Б.!

3. Мы, русские, когда пишем по-французски, ставим «de» перед дворянскими фамилиями из «Бархатной книги». По-русски — если только фамилия не немецкая, когда пишут «фон», — «de» опускается. Мы были де Ган и теперь фон Ган — я не собираюсь писать «de» и никогда не писала перед фамилией Блаватская, хотя старик и происходил из аристократического украинского рода — гетманов Блаватко, став впоследствии Блаватским в России и графом Блаватским в Польше. Что же еще? Отец был ротмистром конной артиллерии, когда женился на моей матери. Оставил службу после ее смерти в чине полковника. Был в 6-й бригаде и вышел помощником командира батареи уже из Императорского пажеского корпуса. Дядя Иван Алексеевич фон Ган был начальником российских портов в Санкт-Петербурге. Женился первый раз на фрейлине — графине Кутузовой, а потом, вторым браком, — на другой старой фрейлине (весьма потасканной особе) мадемуазель Чатовой. Дядя Гюстав женился сначала на графине Адлерберг, затем на дочери генерала Броневского, и т.д., и т.п. Мне нечего стыдиться своей семьи, но мне стыдно быть «госпожой Блаватской», и если Вы сможете помочь мне получить гражданство в Великобритании и стать миссис Снукс или Тафматтон, я буду, как здесь говорят, «целовать ручки». Я не шучу. В противном случае я не смогу вернуться в Индию.

Я поглощена работой над «Тайной Доктриной». Что из этого получится, не знаю, но в ней нагромождаются факты, факты и факты, сплошь касающиеся христианского разбоя и воровства.

Сердечный привет миссис Синнетт и Вам.

Ваша одинокая и убогая

Е.П.Б[лаватская].

ПИСЬМО 63а[3]

29 декабря 1885 г., Пуна

Дорогая Госпожа!

Ваше письмо от 19 октября получено мною в должное время. Мы все очень рады узнать, что Вы нашли в Европе то, «что тщетно искали в Индии» — «верных, бесстрашных друзей, чья преданность Учителю и Вам не поколебалась ни в малейшей степени». Видимо мы, несчастные индийцы, потеряли в Ваших глазах и в глазах Учителей все те незначительные достоинства, которыми когда-либо обладали, и всё же я верю, что лучшие качества Ваших друзей в Индии превосходят все недостатки, которые Вы можете в них найти. Одно дело для них исповедовать слепую веру в Вас, которой не приходится сталкиваться с ужасными сплетнями, и совсем другое — жить среди повседневной клеветы и стойко выполнять наш долг по отношению к тем, кого мы любим, не поднимая шума и не расписывая свои взгляды предубежденной публике, особенно когда мы не в состоянии собрать достаточное количество фактов, чтобы показать ложность сплетен, опровергнуть которые могли бы лишь Махатмы.

Вы едва ли представляете себе, какая трудная задача встала перед нами, когда появились эти подозрительные письма. Бедный Сэссун, колеблющийся и готовый встать на сторону общественности. Брат Иезекииля, нетерпеливо рвущийся протолкнуть в печать множество материалов, выбранных наобум из состоявшегося между ним и Вами разговора, и вряд ли осознающий, что собирается причинить вред Вам или Сэссуну. Изекиель, почти не помнящий всех подробностей, и я, ничего не знающий о том, что действительно произошло во время двух Ваших визитов. Несмотря на все это, я максимально использовал ситуацию и послал два письма, подписанных Иезекиилем, в индийскую «Times», которая в значительной степени восстановила душевный покой наших собратьев и сочувствующих. Именно отделение в Пуне больше всего сделало для восстановления доверия, и в лучшем случае сотня членов, если не больше, остались совершенно тверды при моей помощи. В прошлом году на съезде они чуть было не испортили всё, устремившись в руки правосудия. Я интуитивно осознал реальную опасность, возникшую перед нами с самого первого дня публикации этих проклятых писем, и, несмотря на все трудности, приехал в Адьяр и вместе с другими старался избежать политики, которая решила бы судьбу Общества и обрекла бы нас на вечную гибель и позор. Какова бы ни была правда — суд не то место, где Вам следовало бы ее добиваться.

Если Вы хотите знать настоящую правду, то она заключается в том, что вера в Вас совершенно не была подорвана, но <...>.

ПИСЬМО 64

Дорогой м-р Синнетт!

Вот копия Мурада Али, умершего буйно помешанным, Бишен Лала и других тщеславных, безвольных и эгоистичных типов, которые кончают при первом искушении буйным помешательством или совершают самоубийство.

Три обвинения, выдвинутые Боваджи, — низкая ложь.

[Обвинение 1.] Что я и писала индийскому народу или некоторым индусам, так это то, что полковник Олькотт не знал Учителя так хорошо, как я, что он никогда не видел Его, как видела я, однажды во плоти, а всё остальное время в астральной форме, или в форме майи; поэтому — и т.д., это всё. Теперь это искажено.

Обвинение 2. Никогда ни я, ни бедный полковник не совершали подобного подлого поступка. Боваджи утверждает то, что не осмеливался высказывать даже Ходжсон, — а именно, что я использовала имена Учителей для грязных денежных делишек. Я напишу Харрисингджи и попрошу его прислать справку, подтверждающую это. Наоборот, когда он захотел истратить 10 тысяч рупий на раку и передать несколько тысяч Обществу и этому дурацкому Храму религий или чему-то в этом роде, я приказала ему во имя Учителя не делать этого; и знаю, что Махатма К.Х. писал ему, чтобы он не тратил свои деньги на подобные дела; что если он хочет что-нибудь сделать, то пусть привезет своего сына в Адьяр. Он не привез — и ребенок умер. Теперь этот безумец знает всё это и тем не менее искажает факты, опозорил Олькотта и меня перед Гебхардами гораздо больше, чем когда бы то ни было удавалось Ходжсону. Итак, это снова всё моя вина. Мне следовало бы, по крайней мере, сказать Вам правду, что Учитель не принял и прогнал его, так как кое-что я не могу рассказать. Но так как Учитель, в своей бесконечной доброте, велел мне относиться к нему хорошо, я выполняла это и любила его так, как люблю Мохини. Мальчик оказывается диким зверем, беспринципным лжецом, и если он приедет в Лондон, то я не буду больше хранить молчание, защищая челу, как делала до сих пор, — пусть даже и падшего челу.

Обвинение 3. Мое сердце предчувствовало, что всё это из-за нескольких строчек, которые Учитель написал на письме к Вам? Я ничего не знала об этом и не желала знать, и это выдвигается против меня как новое обвинение.

Мой дорогой м-р Синнетт, Общество на ладан дышит. Это именно тот, кто психологически обработал Арундейлов и всех в Лондоне, и это именно он, чтобы взять реванш, заставит их всех отступить и погубить Общество. Оно, бесспорно, скончалось сейчас в Европе. Меня не волнует моя репутация, я беспокоилась о деле и Учителях. Они остаются со мной, а дело и Общество погребены под кучей дерьма. Франц нашел фетиш и поклоняется ему. Итак, лжец на лжеце, если и меня следует считать таковым; самозванец на самозванце, и он — величайший из двух. Но узрите оккультные законы, узрите карму и результаты осквернения таинств, осквернения святых имен. Я разъяснила в своем письме Гебхардам и графине несправедливость их подозрений, я доказала ее — и ничего больше сделать не могу. Я навеки потеряна для Общества, и Общество в Европе умерло; я отказалась от всякой связи с европейскими Обществами и прощаюсь со всеми вами.

Предоставьте меня моей судьбе.

Прощайте.

Е.П.Б[лаватская]

ПИСЬМО 65

Доверительно

Мой дорогой м-р Синнетт!

Когда Вы получили первые письма, графиня сказала мне, что Д.Н[атх] хвастался, сообщив что располагает документом, подтверждающим преступную подделку нами письма Махатмы К.Х. с требованием денег и обещанием вылечить сына Харрисингджи. Я сидела и думала, на чем могла быть основана столь чудовищная ложь? Затем меня вдруг осенило, что около трех месяцев назад, когда я получила письмо от Харрисингджи (копию которого я сейчас вложу в конверт, чтобы Вы хранили ее в надежном месте, пока не дойдет до необходимости воспользоваться ею[4], Д.Н[атх], читавший все мои письма, рассвирепел. Он тогда же набросился на Олькотта, и я тоже была вне себя. Ибо это была его вина, его вечная американская трескотня и идиотские планы и проекты в отношении Адьяра. А произошло вот что.

Возможно, Вы слышали, что Харрисингджи... взял себе в голову соорудить раку для портретов двух Учителей и намеревался потратить на нее больше 10 тысяч рупий. Он несколько раз спрашивал Учителя; Тот не отвечал. Тогда он спросил Олькотта, который обеспокоил Махатму К.Х. через Дамодара, так как я категорически отказалась задавать подобные вопросы Учителям. После этого Махатма ответил: «Пусть поговорит об этом с челами, мне всё равно» или что-то в этом роде. Ну, думаю, Дамодар, Чандра Кушо и другие отправились составлять чертеж раки. Призвали даже этого паскудного Куломба, зная о его способностях чертежника. Мы в то время были в Европе. Но как только мы уехали, разразился скандал с Куломбами. Когда мы вернулись, Харрисингджи, чтобы показать, что разоблачение никак на него не повлияло, захотел продать деревню и вопреки всему соорудить раку. На следующий день после моего возвращения Махатма велел мне написать Харрисингджи, что Он определенно запрещает тратить такую сумму денег, что это бесполезно и глупо. Так я и написала. Потом наступила годовщина, и Харрисингджи, будучи больным, прислал вместо себя представителя. Когда в башке Олькотта возникла в высшей степени идиотская идея Храма Человечества или Всемирного Братства, Олькотт спросил представителя, пока остальные жертвовали деньги по подписке, и тот заявил при всем собрании в Пандале в присутствии сотен людей: «Я полагаю, Его Высочество захочет подписаться на тысячу рупий». Я сказала Олькотту, «что это слишком много, это нехорошо, но он набросился на меня за мои волнения, и так как в то время я сидела там, как арестант на скамье подсудимых, — то я заткнулась. Итак, однажды Олькотт пришел и сказал: «Упросите Учителя разрешить мне получить деньги (вообще), пожертвованные по подписке на храм». Так я послала его вместе с его храмом ко всем чертям и заявила, что не сделаю этого. Тогда он отправился к Дамодару, и Д[амодар], думаю, попросил, потому что дня через 2-3 я узнала через Дамодара, что наложенный на Харрисингджи запрет тратить деньги на подобную ерунду снят и что Харрисингджи получил соответствующее письмо. Я как сейчас помню голос Д[жуал] Кула, говорящего сквозь смех: «Ну и достанется же ему с его храмом, этому галантному полковнику!» В следующий раз я спросила Д[жуал] К[ула], почему был снят запрет, если сама идея храма была нелепой, и некоторые были настроены против нее? Он ответил: «Ну Вам-то следовало бы знать, что если у обеих сторон имеется сильное желание, то Учителя никогда не вмешиваются. Они не могут помешать людям вешаться». В то время я не обратила особого внимания на эти слова и подумала, что они относятся к дурацкому поступку с храмом. Я поняла их только теперь.

Три или четыре месяца назад я получила от Харрисингджи письмо, копию которого прилагаю. Это великий документ и подтверждение нашего общего преступления. Прочтя его, м-р Д.Н[атх] сказал, что полковник Олькотт один осквернил имя Учителя, смешав его с денежными делами, и я с ним согласилась. Теперь он заявляет, что я, должно быть, осадила это письмо, так как Учитель (он знает это!!) никогда не смог бы дойти до того, чтобы соединить свое имя с таким отвратительным денежным вопросом, «сыновьями» и другими делами. И вот я спрашиваю Вас, что в словах Учителя, цитируемых Харрисингджи, такого изобличающего? Он сдуру приписал рождение своего сына «благодеяниям» Учителя. Он надоедал Учителю, чтобы ему разрешили пожертвовать, по крайней мере, на часть храма, если не на всю раку, и получил в ответ эти слова. «Если Вы так радуетесь рождению сына, — то пожалуйста, если Вы считаете нужным жертвовать, и в таком случае Вы, возможно, как-нибудь привезете к нам своего сына». Ну что прикажете с этим делать? Разве Учитель гарантирует этим его жизнь? Учитель приказал ему приехать в Адьяр и привезти туда своего новорожденного сына, предвидя, что малярия в Бхавнагаре погубит младенца, если он там останется. Это было сказано заблаговременно. Харрисингджи так никогда и не привез сына, ни разу ничего не дал на храм (к большому счастью) и написал мне это отчаянное и глупое письмо. Но сейчас, когда, согласно теории Д.Н[атха], Харрисингджи страшно рассердился на нас, этот самый свирепый принц присутствовал на праздновании годовщины и пожертвовал 2 тысячи рупий на расходы в Адьяре, и полюбуйтесь, как почтительно он пишет мне. Итак, будьте добры, храните этот «дискредитирующий» документ на случай моей смерти или чтобы сбить с толку м-ра Д.Н[атха]. Он сотворил ужасающее жестокое зло, но мне жаль его. Я еще не получила от него ответа на свои угрозы его разоблачить. Весьма вероятно, что он отплатит мне дерзостью или наглостью. Я приготовилась ко всему. Внутренне я и в самом деле превратилась в труп, и теперь будь что будет.

Ваша Е.П.Б[лаватская].

Пожалуйста, не потеряйте письмо и храните его, я нашла его в выдвижном ящике, где Д.Н[атх] держит все мои письма, и эта копия была им сделана по моему желанию, так как я послала оригинал Олькотту, дабы прочистить им его американские мозги.

Еще раз Ваша

Е.П.Б[лаватская].

ПИСЬМО 65а

31 июля 1885 г., Варел

Моя дорогая и глубокоуважаемая Госпожа!

Мы должны выразить Вам огромную благодарность за самовар, который Вы столь любезно привезли для нас из Европы. Наш уважаемый президент уже переслал его нам, а мы держали его в качестве украшения стола, считая его слишком священным для пользования.

Вы, должно быть, уже, конечно, узнали через штаб-квартиру подробности о Мирцане Мураде Али и нашем брате Даджи-радже, господине сахибе из Вадхинана. Нам всем очень жаль последнего, так как он был слишком молод, чтобы умереть, и хотя и упрям иногда, но всё же теософ. Наша глубокоуважаемая Госпожа, Вы знаете также, что благодаря благословениям Тех, кого мы чтим и кому поклоняемся, моя жена родила сына 27 ноября прошлого года. Мы все обрадовались этому событию, но когда Гуру Дэва К.Х. написал мне о нем следующие строки: «Поскольку Вы так радуетесь рождению посланного Вам долгожданного сына, то можете от его лица, если сочтете необходимым, пожертвовать на Храм Всемирного Братства», и снова: «Возможно, Вы как-нибудь сможете привезти к нам и Вашего сына», — наша радость была поистине безграничной. Мы вообразили, что в своем предыдущем рождении он был какой-то выдающейся личностью, и наблюдали за ним с огромной заботой, без сомнения, смешанной с уважением. Мы понятия не имели, что его жизни суждено было оказаться столь короткой и что в связи с этим жизнь моей жены станет несчастной как никогда; ибо до рождения сына она чувствовала себя свободно, была счастлива и довольна своей судьбой. Ну неужели он не был послан нам? Мы, не достигшие высот Апарокшагнамама, не можем понять в этом ашраме замысловатую паутину, сплетаемую законами неумолимой кармы.

Так или иначе, нашему отделению, кажется, очень не везет с президентами. Первый умер в состоянии умопомешательства, второй — от чахотки, тогда как я сам, третий, страдаю ныне, потеряв единственного сына.

Мы, непоколебимо преданные Им, даже и не представляли, что в нашей судьбе пребудет подобное несчастье. Мы полагали, что все находимся под Их покровительством. Он, конечно, должен был умереть рано или поздно. Но мы сознаем, что пока еще не вполне заслужили Их покровительство. Наша карма!

Мы собираемся построить отдельный дом при штаб-квартире и провести остаток жизни в служении Теософскому Обществу. В этом мы последуем совету нашего благословенного Учителя К.Х. Весточка от Вас будет огромным утешением для нас обоих, так как прольет на наши раны облегчающий страдания бальзам.

С надеждой, что Вы пребываете в отличном здравии,

остаюсь, глубокоуважаемая Госпожа,

вечно преданный Вам

Харрисингджи Рупсингджи.

Копия верна.

Бабаджи

16 октября 1885 г.

Вюрцбург

ПИСЬМО 66

Сугубо доверительно

Дорогой м-р Синнетт!

Я посрамила и поставила его на место — посылаю Вам его письмо, чтобы Вы прочли и сохранили его для меня. Он хорошо знает, что только моими усилиями и мольбами может быть прощен моим Учителем, который окажет влияние и попросит Махатму К.Х. простить ему то, что он сделал 4 года назад и то, что сделал сейчас. Полагаю, что он вылечился. Это потребовало от меня невероятного напряжения в ущерб здоровью и совести и стоило мне новой отметины на моей карме, но я спасла Общество. Всё равно, пусть я буду мучиться и умру медленной смертью — только бы Теософское Общество было спасено и Их имена прославлены, если не сейчас, то потом. Негодник покончил бы с собой, если бы я не простила его. Он действительно предан Учителям и теперь ужасно Их боится. И я на самом деле верю, что на нем лежал след колдовства его бабушки, которое время от времени настигает его. Бедняга! Теперь мне его жалко: так трудно быть на испытании. Соблазны столь ужасны! Но я прошу Вас сохранить его секрет — не сообщать ему, что Вы знаете, что он не тот, кто приходил к Вам в первый раз. Не обмолвитесь ни единым словом, если не хотите, чтобы он еще раз поднял шум. Давайте сохраним это его письмо как угрозу, которая, надеюсь, никогда не будет использована против бедного мальчика. Теперь Вы понимаете, почему он так избегал Вас и был в таком ужасе от встречи с Вами. Пожалуйста, позовите Мохини и возьмите с него честное слово не сообщать Боваджи, что я прислала Вам его письмо. Пусть прочтет и поразмыслит над ним. Слишком много лести испортило обоих. А мои нападки на того и на другого по сравнению с преклонением остальных заставили Д.Н[атха] возненавидеть меня. Но теперь, я думаю, он искренне раскаивается, и оставим это, ибо он может оказаться весьма полезным несчастному Обществу при его теперешних неприятностях. Но для всех вас, теософов, это должно стать новым подтверждением того, что хотя Учителя и не могут воспрепятствовать нормальной карме, но Они могут и всегда вмешаются в случае крайней и величайшей опасности, и это было самым замечательным из всего — в связи с личным влиянием мальчика как предполагаемого личного, признанного и постоянного челы Учителей. В этом я не виновата, я только выполняла приказы молчать, и если бы он вел себя благоразумно, то был бы к этому времени настоящим постоянным челой, хотя, конечно, и не таким, как настоящий Дарб[хаджири] Натх.

Навеки Ваша

Е.П.Б[лаватская].

С легким сердцем.

Я по-прежнему придерживаюсь своего первого впечатления о том, что необходимо помешать ему приехать в Лондон.

ПИСЬМО 67

Сугубо доверительно

Мой дорогой м-р Синнетт!

Есть новость для Вас. Пожалуйста, помалкивайте и не упоминайте о ней даже Мохини. Вот где таится опасность, а вовсе не в том, что могут сказать Ходжсон или Куломб. Вот Вам закоренелый фанатик. Вы еще не знаете этих южных браминов. Д.Н[атх] способен на то, чем угрожает, и притом в любой момент. Он способен взять на себя убийство, обвинить себя во лжи и оказании содействия выдумыванию Учителей — в чем угодно. Он оккультный Нерон, вполне способный сжечь Рим и похоронить себя под его развалинами. Он заявляет, что попытка нынешнего века — полный провал, и обвиняет меня в осквернении Учителей и всех европейцев в том же самом. В каком-то смысле он прав. Только он ошибается, поскольку подобная вспышка фанатизма, приносящего в жертву его самого, страну, друзей, всё, чтобы спасти имя его Учителя, — как раз и доказывает существование Учителя, что он и пытается изгладить из сознания людей.

Ну вот, такие-то дела. Я это подозревала месяцами. Бес фанатизма овладел несчастным мальчиком, и мы все висим на волоске. Какой триумф для Ходжсона, если он исполнит свои угрозы! Твердила Вам всё это много раз. Говорила Вам об этом даже в Симле. И попомните, дело дошло до того, что Учителя наблюдают и не пошевельнут и пальцем, чтобы предотвратить ничтожнейшее событие. Карма свирепствует, и каждый должен работать как можно лучше и знает, как это делать. Но не пишите ни Гебхардам, ни кому-либо еще то, что я рассказала Вам. Ради Бога, не делайте этого, в противном случае Вы лишь ускорите ход событий! Предоставьте графине и мне воздействовать на него успокаивающе.

Ваша Е.П.Б[лаватская].

ПИСЬМО 68

Дорогой м-р Синнетт!

Вложила в конверт два письма — одно известное и доставленное графиней [Вахтмайстер] феноменальным способом. Короче говоря, вот что затеял Бабаджи:

1) Покончить со всеми феноменами.

2) Показать, что философия, обнародованная Вами через Махатму К.Х., лжива и неверно понята и что единственной истинной философией является то, что проповедует он (Бабаджи).

3) Не имея никакого иного способа дискредитировать прошлое, он бросает тень подозрений на все феномены, заявляя, что:

а) никакие письма или записки никогда не могли быть написаны Учителями;

б) они никоим образом не могут являться, как — и Вы в этом сейчас убедитесь — считают Гебхарды;

в) тот, кого видела графиня, был не Учитель, а вызванный с помощью моих способностей элементал, — я — колдунья;

г) Учителя до сих пор не обвинили его — следовательно, он прав и т.д. Вот его основные пункты.

А теперь, прошлым вечером, когда я писала ответ Гебхардам (см. письмо, вскрытое для Вас графиней) и уже почти кончила, — графиня сидела на подлокотнике большого кресла и просматривала написанное. Я еще не дошла до рассказа о феномене, произведенном через Бабаджи Д.Н[атха] в Торре-дель-Греко в присутствии Бергенов, и размышляла, стараясь досконально припомнить все обстоятельства, чтобы он не смог отпереться от факта, что всего лишь несколько месяцев тому назад сам был всецело погружен в эти феномены. Описывая эту сцену, я сомневалась, поверят ли мне Гебхарды, до такой степени находящиеся под его влиянием. Я чувствовала себя подавленной и несчастной. Как вдруг графиня неожиданно встала и вышла в гостиную. Через минуту она возвращается и говорит: «Посмотрите, что я нашла! Голос Учителя велел мне пойти туда (в гостиную), открыть третий ящик и взять письмо, начинающееся с “Мой дорогой Мохини”, написанное Бабаджи».

Это было письмо, о котором я понятия не имела! Письмо, которое докажет Гебхардам, что если раньше он (Д.Н[атх]) относился к письмам Учителей с таким благоговением, — то с тех пор ничего не изменилось, что теперь каждый должен считать письма Учителей «письмами призраков» — и что если меня следует считать мошенницей, то он должен быть моим сообщником. Как я обрадовалась, не могу Вам передать! Я переписала его для Гебхардов, чтобы послать оригинал Вам. Храните его бережно — это самое веское доказательство против изменившихся чувств Д.Н[атха]. В нем он упоминает даже о Чандре Кушо — о получении им писем непосредственно от Учителя и т.д. Он сообщает, что его Учитель (К.Х.) не раз заставлял его доставлять письма Олькотту, но мой Гуру — ни разу, и т.д.

Затем вступил голос Учителя, слова которого перепишет для Вас графиня. Он говорил: «Нет, мы не одобряем...» (приведено его настоящее имя, и я заменила его именем Бабаджи). А теперь, если послушаетесь совета дурака, сделайте вот что. Прочитав его письмо (письмо Д.Н[атха] к Мохини, другу, которого он, вероятно, не стал бы обманывать или вводить в заблуждение, как очень веское доказательство), напишите Д.Н[атху] следующее: Вы знаете, что он задумал (это очевидно!) ниспровергнуть философию и доктрины своего Учителя и вместо них установить свою этику (этику, о которой он знает еще меньше!), Вы знаете также, что он принял имя настоящего Дарб[хаджири] Натха — причем последний только хотел поехать в Симлу, а он выжидал в Дарджилинге (в этом он весь!); Вы знаете, что он говорил Вам и остальным (я не знаю, говорил ли он с Вами в Мадрасе?) вдобавок к тому, что ему было приказано сказать, — сплошную ложь и, следовательно, виновен в том, что действовал обманным путем; что он действовал, опять же обманным путем, в Бомбее и вообще повсюду и что если он немедленно не вернется в Индию, то Вы используете свое влияние как англичанина, чтобы привлечь его к суду, который, как ему известно, не признает никаких феноменов. Запугайте его. Он не сможет доказать, что именно он был в Дарджилинге, а другой — в Симле. Он будет напуган. А этот был челой уже в 3-месячном возрасте, когда стал жить у нас.

Я не могу сейчас рассказать Вам всё, но расскажу как только мы либо падем и умрем как Общество, либо останемся твердыми и непоколебленными. Но что требуется, так это — угроза, что Вы знаете о его (предполагаемом) подлоге в Симле и его действительном подлоге в Мадрасе и в других местах. Конечно, мы тут не сможем обойтись без скандала для нас самих, но в Индии он страшно перепугается, если подумает, что Вы напишете о нем властям в Мадрасе и других местах. Напугайте его и предоставьте ему удобную возможность измениться и стать безвредным, добавив, что обещаете ему, если он отречется от своей злонамеренной лжи, никогда не заговаривать о нем даже с Гебхардами. Но что если он попробует приехать в Лондон или Мюнхен или надолго остаться в Европе, Вы его разоблачите. Это его письмо к Мохини я теперь посылаю Вам, чтобы Вы могли даже показать его ему и рассказать, что я Вам советую, но не говорите того, что я Вам сообщила, потому что он передаст это Бабаджи. Запугайте бедного милого Мохини и заставьте его прочувствовать весь ужас обвинений против Бабаджи. Итак, сделайте всё, что можете.

Ваша Е.П.Б[лаватская].

ПИСЬМО 69

Почтовый телеграф

Подано в Вюрцбурге

Получено 29 января

7, Лэдброук Гарденс Кенсингтон

Лондон

Чела раскаивается клянется в преданности не пишите ему храните молчание пока не станет всё ясно с письмами.

Упасика

ПИСЬМО 70

Пожалуйста,

сохраните это в строгом секрете

Мой дорогой м-р Синнетт!

Моя телеграмма оказалась бесполезной, ну значит — быть посему. Вы на ложном пути и совершили оплошность. Вы неправильно поняли меня. Он имеет такое же право называть себя Дарбхаджири Натхом, как и Бабаджи. Есть — настоящий Д.Натх, чела, находящийся в течение последних тринадцати или четырнадцати лет у Учителя К.Х.; тот, кто был в Дарджилинге, и это именно о нем писал Вам Махатма К.Х. в Симле. В силу причин, объяснять которые я не могу, он остался в Дарджилинге. Вы слышали его один раз, Вы никогда не видели его, но видели его портрет, его альтер эго (второе «я») в физическом смысле и его диаметральную противоположность в нравственном и интеллектуальном смыслах и т.д.

Жульничество Кришнасвами, или Бабаджи, заключается не в принятии им имени, ибо это тайное имя, выбранное им, когда он стал челой Махатмы, а в том, что он воспользовался печатью молчания на моих устах, ошибочными представлениями людей о нем, думавших, что он, этот нынешний Бабаджи, был высшим челой, тогда как он всего лишь находился на испытании, а теперь отвергнут (о чем он еще пока ничего не знает, так как мне сказано и приказано сообщить это Вам частным образом и конфиденциально и никоим образом не ему, потому что он либо покончит с собой, либо погубит в отместку Общество).

А теперь не спрашивайте меня ни о чем больше, потому что если бы мне было суждено быть повешенной, публично высеченной, подвергнутой пыткам, я бы ни за что и никогда не осмелилась рассказать Вам что-либо еще. Вы говорите о «жульничествах», тайнах и умалчиваниях, в которых мне не следовало бы «никоим образом оказываться замешанной». Очень легко рассуждать тому, кто не связан никаким обязательством или клятвой. Хотела бы я, чтобы Вы, с Вашими европейскими представлениями о правдивости и «кодексе чести» и всякой всячине, попробовали бы в течение пары недель.

А теперь выбирайте: либо обнародовать то немногое, что я знаю и что мне разрешено сообщить Вам для Вашей собственной ориентации — и бросить таким образом еще одну тень позора на благословенных Учителей — на Махатму К.Х., который представил Вам и рекомендовал своего собственного челу — и считаться к тому же обманщицей, лгуньей, которая подсунула Вам испытуемого первого года, заставив Вас поверить, что он был Его любимым челой, жившим с ним десять лет, — или хранить тайну, потому что люди никогда не поймут ни всю правду, ни даже спиритуалистов. Скажите спиритуалисту, что дух, «дорогой усопший», вошел в какого-то медиума, который таким образом воплотил дух покойного, приняв на время его подлинные черты и став точной копией этого духа, — и каждый спиритуалист поверит и поддержит Вас. Скажите им, что один живой Д.Н[атх] пришел к Вам в Симле, а другой, живой Д.Н[атх], прототип первого, остался в Дарджилинге и по-прежнему остается и живет в настоящее время, прямо по сей день, с Учителями, — и люди назовут всех нас лжецами, обманщиками и пустозвонами.

И даже всё это было бы ничто в сравнении с новым святотатством — с громко высказываемым или даже подразумеваемым предположением, что Махатма, кем бы Он ни был, в этом деле своим поведением всех ввел в заблуждение. Это именно незнание оккультных взаимодействий обеспечило такое влияние Ходжсону, Мэсси и другим. Это как раз мое обязательное абсолютное молчание заставляет меня ныне жить под обрушивающимся со всех сторон людским презрением. Это быть или не быть: мы, преданные Учителям оккультисты, должны либо смириться с Их законами и приказами, либо расстаться с Ними и оккультизмом. Я знаю одно: если бы дошло до худшего и правдивость Учителя и Его представления о чести нужно было бы подвергнуть сомнению, то я прибегла бы к отчаянному средству. Я бы открыто объявила, что я одна лгунья, фальсификатор, всё то, чем Ходжсон хочет меня представить, что я действительно придумала Учителей, и таким образом защитила бы с помощью этого «мифа» об Учителе К.Х. и М. настоящих К.Х. и М. от святотатства.

Что спасло ситуацию в отчете, так это то, что существование Учителей напрочь отрицается. Попытайся Ходжсон прибегнуть к хитрости и подбросить идею, что Они помогают, или вдохновляют, или даже поощряют обман своим молчанием, — как я бы тут же выступила и объявила себя перед целым светом всем, что говорилось обо мне, и исчезла бы навеки. В этом я клянусь «благословением или проклятием Учителя»: я отдам тысячу жизней за Их честь в сознании людей. Я не увижу Их оскверненными.

А теперь поступайте, как Вам будет угодно. В телеграмме я просила Вас ничего не писать и не говорить Боваджи. В настоящий момент благодаря этому обвинению он имеет власть над нами, а не мы над ним; так как он достаточно хитер, чтобы понять, что какова бы ни была известная Вам, графине и мне правда, — мир в общем не поверит этому, и что таким теософам, как, например, Гебхарды, пришлось бы только выбирать между его словом и моим. И он настолько настроил их против Олькотта, меня, феноменов и даже Ваших доктрин эзотерического буддизма, он до такой степени внушил им веру в то, что я психологически обрабатываю графиню и Вас, что потребуется колоссальный труд, чтобы уничтожить сделанное им.

Мохини, как индус, несомненно, встанет на его защиту и теперь, так как и сам он в беде, может объединиться с ним (Боваджи), хотя я и не уверена; всё зависит от того, виноват ли Мохини или нет в случае с [мисс] Леонард. Если виноват, — тогда он негодяй и лицемер, способный на всё. Если же нет, то он мученик. Понимаете, я совершенно ничего не знаю о нем, о Мохини. Что мне известно о нем, о его настоящей внутренней жизни, за исключением того, что позволяют мне узнать и говорят Учителя? Возможно, он самый страшный злодей и Учителя давно отказались от него как от испытуемого — я знаю за что. Но я надеюсь, что он невиновен, ибо я очень к нему привязана, больше, чем он представляет.

Я так одинока, так несчастна в своих земных человеческих привязанностях, что, потеряв всех, кого люблю, — по причине смерти и связей с Т[еософским] О[бществом] (моя сестра, например, которая пишет мне грозное письмо, называя меня изменницей, «святотатственным Юлианом Отступником» и «Иудой» по отношению к Христу), люблю двух мальчиков. Итак, я чувствую, что с Мохини всё в порядке в нравственном отношении, но, Боже милостивый, если он пробудет в Лондоне долго, он пропал!

Ну и, будьте добры, чуть-чуть о деле. Мохини совершенно необходим мне для «Тайной Доктрины», словаря санскритских слов и тому подобного, пока он не приедет или не перепишет все эти слова из посланий, которые я Вам пришлю. Я никоим образом не смогу закончить к следующей сессии, и эта работа — «шпилька» иного рода, чем «[Разоблаченная] Изида». Здесь в одной вводной главе больше тайн посвящения, чем во всей «[Разоблаченной] Изиде». А то, что происходит потом, еще интереснее. Но я совершенно истерзалась по поводу ее технической компоновки. Я писала и переписывала эту проклятую главу раз двадцать. Я вырезала и переставляла абзацы, и части, и разделы, и подразделы, пока мне это не опротивело. Учителя с причудами, выдают секрет даже! «божественного гермафродита» и т.д.

Пожалуйста, храните теперь тайну Боваджи. Посылаю Вам его сегодняшнее письмо — копии с Ваших писем ему и его Вам. Пожалуйста, внимательно сравните его оригинал и эту копию, потому что у меня есть основания считать, что он кое-что добавил в той копии, в которой я обнаруживаю избыток его вранья. Но всё равно — он прав, называя обвинение в присвоении имени Д.Н[атха] ложным, выдумкой, ибо никогда ничего такого не имелось в виду. Что я говорила и повторяю, так это то, что он не является настоящим Д.Н[атхом], челой, который жил со своим Учителем так много лет. И всё же он чела, пока Учителя не объявили его открыто и через «Theosophist», что он не оправдал ожиданий, — и он Д.Н[атх], причем это, как он правильно говорит, — его тайное имя.

Ваша Е.П.Б[лаватская].

Я получила письмо из России, из Москвы, с предложением, если оставлю антихристово (!!) Т[еософское] О[бщество], тысячи рублей золотом (пять тысяч франков) ежемесячно и контракта на несколько лет на исключительное сотрудничество в двух газетах. Ну, дай им Бог!

[1] «Может ли двойник убить?» — Рассказ Е.П.Блаватской, известный российскому читателю под названием «Мистическая история» (см. сборник: Е.П.Блаватская, У.Джадж, М.Коллинз «Кармические видения». — М.: Сфера, 1995).

[2] Родная сестра Е.П.Блаватской В.П.Желиховская писала: «Моя сестра, Е.П.Блаватская, насколько я понимаю из полученных от нее писем, весьма недовольна мною за то, что я не раскрыла в “Правде о госпоже Блаватской” всей правды. Она утверждает иногда, что в то время на нее воздействовала совершенно иная сила, чем теперь, а именно сила, которой овладели индусские мудрецы — раджа-йоги. Она уверяет меня, что даже тени, которые она обычно видит и видела всю свою жизнь, не являются ни привидениями, ни духами умерших людей, а просто это астральные тела ее всемогущих индусских друзей».

[3] Письмо 63а — послание Кхандалавалы, упомянутое Е.П.Блаватской в предыдущем письме.

[4] См. Письмо 65a.

К началу страницы → Оглавление писем Е.П.Блаватской