Оккультный мир Е.П.Блаватской

(воспоминания и впечатления тех, кто Её знал)

Глава VII

АНГЛИЯ

1887-1891

 

  

БЕРТРАМ КЕЙТЛИ[85]

Май 1887 - октябрь 1888, Лондон, Англия

Через день или два после нашего прибытия в Майкот Е.П.Б. отдала всю законченную к данному моменту рукопись "Тайной Доктрины" мне и доктору Арчибальду Кейтли, дав нам задание прочитать, проверить пунктуацию, подправить английский, изменить ее и вообще разрешив нам обращаться с ней так, будто она была нашей собственной книгой, чего мы, естественно, не сделали, ибо имели чрезвычайно высокое мнение о ее знаниях, чтобы позволить себе подобные вольности с такой важной работой.

Мы оба прочли всю эту необъятную рукопись - пачку листов высотой около трех футов - со всей возможной тщательностью, исправляя английский и пунктуацию там, где без этого совершенно нельзя было обойтись, и затем, после продолжительной консультации, встретились с самим автором в ее "берлоге" - я припоминаю, что при этом меня бил мелкий озноб, - придя к нешуточному мнению о том, что весь этот материал нужно перелопатить заново, расположив его согласно какому-то конкретному плану, поскольку в том порядке, который она имела в тот момент, книга представляла собой еще одну "Разоблаченную Изиду", только гораздо хуже в том смысле, что касалось отсутствия плана и последовательности.

Немного побеседовав с нами, Е.П.Б. велела нам катиться ко всем чертям и делать все, что мы захотим. Она более чем пресытилась этой проклятой книгой, отдала ее нам, полностью освободила свою голову от всего с нею связанного, и мы получили возможность улучшать ее всеми способами, которые нам показались бы хорошими.

Мы удалились и посовещались. В итоге мы представили ей план, который предполагался самим материалом, - а именно, мы хотели разбить весь труд на четыре тома... Далее, вместо того, чтобы, как она намеревалась, включить в первый том жизнеописания великих оккультистов, мы посоветовали ей следовать естественному порядку развития событий, начать с эволюции космоса, потом перейти к эволюции человека, затем приступить к исторической части в третьем томе, который рассказал бы о жизни некоторых великих оккультистов, и, наконец, описать в четвертом томе практический оккультизм, если у нее когда-нибудь появится возможность его написать. Вот такой план мы положили перед Е.П.Б., и он был ею соответствующим образом утвержден.

Следующим шагом было еще одно прочтение всей рукописи, в процессе которого проводилось общее перемещение материалов, которые можно было бы поместить под заголовками "Космогенезис" и "Антропогенезис", в результате чего были скомплексованы первый и второй тома. Когда это было сделано, согласовано с Е.П.Б. и получено ее одобрение, вся переработанная таким образом рукопись была профессионально отпечатана на машинке, затем еще раз прочитана, исправлена и считана с первоначальной рукописью...

И тогда обнаружилось, что комментарий к станцам из "Книги Дзиан" составлял по объему не более двадцати страниц в этой работе... Поэтому мы стали задавать серьезные вопросы и предложили ей написать необходимый комментарий, как она обещала читателям в предисловии. Ее ответ на все это был показательным: "Что еще я вам должна написать? Что еще вы хотите знать? Все это должно быть вам ясно, как наличие носа у вас на лице!!!" Однако нам это было незаметно, а ей все казалось нормальным - или она делала вид, что ей так казалось, - поэтому мы удалились для размышления...

Было принято следующее решение: каждая шлока [стих] из станц записывалась на листочке бумаги (или вырезалась из отпечатанного экземпляра) и наклеивалась наверху чистой страницы, и затем к нему прикреплялся скрепкой листок, на котором были написаны всевозможные вопросы, какие мы смогли изобрести об этой шлоке... Многие из них Е.П.Б. вычеркнула, заставила нас написать более подробные объяснения или наши собственные идеи - в том виде, в каком они были - относительно того, что могут ожидать читатели от нее услышать, потом добавляла что-то от себя, присовокупляла сюда тот небольшой текст, который уже был написан ранее для этой конкретной шлоки, и таким вот манером работа доводилась до конца.

Но дойдя до того момента, когда... надо было отсылать рукопись издателям, мы обнаружили, что в результате всех наших трудов при виде рукописи даже самый опытный типографский наборщик начинал рвать на себе волосы в совершеннейшем отчаянии. По этой причине мы с доктором Кейтли сами засели за пишущую машинку и, по очереди диктуя и печатая, сотворили чистовые экземпляры первых частей томов I и II.

Затем работа была продолжена до тех пор, пока вторая и третья части каждого из томов не были приведены в достаточно приемлемое состояние, и тогда мы уже начали подумывать о том, что можно отсылать работу в набор...

Что касается дальнейшей истории "Тайной Доктрины", то тут особенно рассказывать нечего, хотя нам еще предстояли месяцы нелегкого труда. Е.П.Б. читала и корректировала два наборных текста, затем гранки ... корректируя, добавляя и изменяя вплоть до самого последнего момента...

В отношении феноменов в связи с "Тайной Доктриной"... - цитат с полными ссылками из книг, которых никогда не было в нашем доме, то на проверку точности этих цитат требовались многие часы поисков, иногда даже в Британском музее, когда нужна была редкая книга, а мне пришлось разыскивать и проверять их целое множество.

При этих проверках я время от времени сталкивался с таким курьезным фактом, что цифровые данные были перевернутыми, т.е., например, стр. 321 вместо стр.123. Это служило иллюстрацией к тому, что предметы в астральном свете представлялись в зеркальном отражении...

О ценности этой работы окончательное суждение предстоит вынести будущим поколениям. Я лишь могу выразить свое глубокое убеждение в том, что если кропотливо изучить "Тайную Доктрину", не относясь к ней как к откровению, если понять и усвоить то, о чем там говорится, не превращая текст в догму, то этот труд Е.П.Б. принесет неоценимую пользу и послужит толчком для рождения гипотез, предположений и логических построений в плане изучения природы и человека, равного которому не сможет дать ни одна другая книга.

 

 

ЧАРЛЬЗ ДЖОНСТОН[86]

Весна 1887, Лондон, Англия

Я впервые встретился со старой уважаемой Е.П.Б., как она заставляла называть себя всех своих друзей, весной 1887 года. Кто-то из ее учеников снял для нее прелестный домик в Норвуде, где огромный стеклянный неф и двойные башни Хрустального дворца сияют над лабиринтом улиц и террас. Лондон предстал передо мной в своем наименее закоптелом виде. В скверах и садах благоухала сирень, среди пышной зеленой листвы светились цветы золотого дождя. Извечная дымка превратилась в тонкую серую вуаль, отражавшую полуденное солнце, которую пронизывали вестминстерские башни, неисчислимое количество пиков и дымовых труб. Над каждым домом висел хвост дыма, тянувшийся куда-то на восток.

Е.П.Б. как раз завершала свою дневную работу, поэтому я провел полчаса наверху с ее добровольным секретарем, ее учеником, который был ей безгранично предан... Я познакомился с ним за два года до того... Так что мы говорили о прошедших временах, о великой книге Е.П.Б. "Тайная Доктрина", и он декламировал мне звучные станцы из "Книги Дзиан" о Всеобщем Космическом Свете, когда Времени не существовало; о Светоносных Сынах Манвантарной Зари; о Воинствах Гласа; об Ужасных и Злых Водяных и о Темных Магах Исчезнувшей Атлантиды; о Сынах Воли и Йоги и о Кольце "Не-Преступи"; о Великом Дне "Будь с Нами", когда все сольется в совершенстве Единого, вновь воссоединяя "тебя и других, меня и тебя".

Так промелькнули полчаса, и я спустился вниз, чтобы увидеть Старую леди. Она находилась в своем кабинете, только что оторвавшись от своего письменного стола, и была одета в одну из темно-синих мантий, которые ей так нравились. В первую очередь, когда она повернулась и приветствовала меня словами: "Мой уважаемый коллега! Я так рада вас видеть! Заходите, поговорим! Вы как раз поспели к чаю!", в моей памяти запечатлелись ее курчавые волосы, потом ее полный необычайной силы взгляд. Она дружески пожала мне руку.

Затем она пронзительным голосом позвала Луизу. Появилась ее служанка-шведка, получила от нее грохочущий поток распоряжений на французском, а потом Е.П.Б. удобно устроилась в кресле, поставив поближе к себе ящичек с табаком, и принялась скручивать для меня сигарету. Вокруг ее запястий были видны манжеты трикотажного костюма, что только лишь оттеняло совершенную форму и изящность ее рук, а ее ловкие пальцы с глубоко въевшимся в них никотином тем временем сворачивали из белой рисовой бумаги сигарету из турецкого табака...

...Е.П.Б. с лукавой улыбкой спросила:

- Вы, конечно, читали доклад ОПИ - Общества призраковых исследований - и знаете, что я русская шпионка и самый несравненный мошенник нашего века?

- Да, я прочитал этот доклад. Но я уже знал его содержание до того. Я присутствовал на том собрании, где его зачитывали в первый раз, два года назад.

- Ну, - произнесла Е.П.Б. снова с неподдельным юмором, - и какое впечатление этот слабоумный ягненок [Ричард Ходжсон] оказал на вашу легко ранимую душу?

- Весьма глубокое. Я пришел к выводу, что он, должно быть, очень хороший молодой человек, который всегда приходит домой к чаю; и что Господь одарил его весьма огромной самоуверенностью. Если он забивает себе в голову какое-то мнение, то далее действует не задумываясь, и все факты, противоречащие его воззрению, он просто не замечает... И то, что мистер Синнетт написал в "Оккультном мире", кажется, совершенно не пострадало ни от одного слова, написанного в этом докладе...

- Я рада, что вы придерживаетесь такого мнения, мой дорогой, - ответила она вежливо, - ибо теперь могу со спокойной совестью предложить вам выпить с нами чаю.

 Луиза постелила на столике в углу белую скатерть, принесла блюдце и зажгла лампу. Вскоре к нам присоединился и секретарь, которому пришлось выслушать небольшую язвительную проповедь в свой адрес относительно непунктуальности, в чем не было его вины. Затем мы снова вернулись к теме о... психических исследователях.

- Они никогда не достигнут многого, - сказала Е.П.Б. - Они излишне придерживаются материалистических воззрений и слишком робки... Они просто побоялись поднять бучу заявлением о том, что все эти феномены были настоящими. Вообразите себе, что бы тут началось! Конечно, это ведь было бы просто предательством современной науки в пользу Махатм и всего, что я преподавала об обитателях оккультного мира и их громадных способностях. Они отпрянули при мысли об этом, и по этой причине решили сделать козла отпущения из этой несчастной сироты и изгнанницы. Ее глаза наполнились юмористическим сожалением от притворной жалости к самой себе.

- Должно быть, так оно и есть, - отвечал я, - поскольку у самого доклада просто-напросто отсутствует основание. Это наиболее слабое произведение из всех подобного рода, которые мне доводилось читать. В нем от самого начала до конца нет ни крупинки действительных доказательств.

- Вы действительно так считаете? Это верно! - воскликнула Е.П.Б.

 Потом она повернулась к своему секретарю и вылила на него целый поток критики, назвав его жадным, ленивым, неопрятным, непоследовательным и вообще совершенно никчемным. Когда он попытался встать на свою защиту, что было нелегкой задачей, она разъярилась и провозгласила, что он "родился губошлепом, живет как губошлеп и умрет тоже губошлепом". Он растерялся, выронил из рук чашку и нечаянно измазал желтком яйца белую скатерть.

- Вот! - крикнула Е.П.Б., направив на него полный всеуничтожающего презрения взгляд, и повернулась ко мне, ища моей поддержки в своих нападках. Такова была ее манера обращаться со своими учениками в присутствии совершенно незнакомых людей. Это многое говорит о ней, но они все равно любят ее и до сих пор...

- Есть одна вещь, связанная с докладом ОПИ, на которую я хотел бы получить от вас объяснение. Что вы скажете по поводу написания оккультных писем Махатм?

- Ну и что же? - спросила Е.П.Б., немедленно заинтересовавшись.

- Они заявляют, что вы написали их сами и что они имеют очевидные признаки вашего почерка и стиля. Что вы на это скажете?

- Позвольте мне объяснить это таким образом, - ответила она после долгого пристального взгляда на кончик своей сигареты. - Вы когда-нибудь пробовали проводить эксперименты по перенесению мыслей? Если вы это проделывали, то вы, должно быть, заметили, что тот человек, который получает умственную картину, часто окрашивает ее или слегка изменяет ее своей собственной мыслью, и именно при таких условиях и происходит подлинное перенесение мысли. Что-то подобное происходит и с появлением букв. Один из Махатм, который, возможно, не владеет английским языком и у которого, естественно, нет никакого почерка по-английски, желает проявить текст письма в ответ на мысленно заданный ему вопрос. Скажем, он находится в Тибете, а я в Мадрасе или в Лондоне. У него в уме возникает мысль-ответ, но не в виде английских слов. Сначала он должен отпечатать эту мысль на моем мозге или на мозге кого-нибудь еще, кто знает английский, и затем взять те слова-формы, которые поднимаются из мозга другого человека, чтобы ответить на эту мысль. Затем он должен сформировать ясную умственную картину этих слов в написанном виде, которые также принимают внешний вид в моем мозге или в мозге кого-либо другого. Затем через меня или через другого челу, с которым он связан магнетически, он должен проявить эти слова-формы на бумаге, сначала послав их в ум челы, а затем перенося их на бумагу, используя магнетическую силу этого челы для того, чтобы отпечатать все это и собрать материал - черный, синий или красный, каким бы он ни был, - из астрального света. Так как все вещи растворяются в астральном свете, то воля мага способна снова проявить их. Таким образом он получает возможность проявлять цветной пигмент для того, чтобы осадить знаки в данном письме с использованием магнетической силы этого челы, и впечатать их в бумагу, управляя этим осаждением посредством своей собственной превосходящей магнетической силы, потока мощной воли.

- Это звучит довольно разумно, - ответил я. - Вы не могли бы продемонстрировать мне, как это делается?

- Для этого вам нужно быть ясновидящим, - ответила она, совершенно прямолинейно и не стараясь отступить от темы, - для того, чтобы видеть и направлять потоки. Но одно неизменно: предположим, письмо проявляется через меня; естественно, в нем будут проявляться некоторые признаки моих способов выражаться и даже моего почерка; но тем не менее это будет совершенно подлинный оккультный феномен и действительное послание от этого Махатмы. Кроме того, даже и с учетом всего этого, они неимоверно преувеличивают схожесть почерков. Эксперты не столь уж непогрешимы. У нас были эксперты, которые имели полную убежденность в том, что я вообще не могла написать эти письма, и это тоже были неплохие эксперты. Но в докладе о них ничего не говорится. И еще: существуют письма, написанные тем же самым почерком, которые были проявлены тогда, когда я находилась на расстоянии тысяч миль от того места. Доктор Хартманн получил не одно такое письмо в Адьяре, Мадрас, когда я находилась в Лондоне; едва ли я могла бы написать их... Вы видели какие-нибудь из этих оккультных писем? Что вы сами думаете?

- Да, - ответил я, - мистер Синнетт показывал мне целую кипу этих писем, все те, на основе которых написаны "Оккультный мир" и "Эзотерический буддизм". Некоторые из них написаны красным, то ли чернилами, то ли карандашом, но большая часть - синим. Я сначала решил, что это карандаш, и попытался размазать его большим пальцем; но он не размазывался.

- Конечно, нет, - улыбнулась она, - этот цвет введен в структуру бумаги. А что по поводу почерков?

- Да, об этом. Там их два: синий почерк и красный - они совершенно отличаются друг от друга, и оба вовсе не похожи на ваш. Я много времени потратил на изучение связи почерка и характера, и эти два характера выделялись довольно явно. Синим, очевидно, обладает человек с очень добрым и спокойным характером, но с гигантской силой воли; логичный, легкий на подъем и постоянно старающийся выразить себя как можно яснее. В общем, это почерк культурного и очень доброжелательного человека.

- Каковым я не являюсь, - сказала Е.П.Б. с улыбкой. - Это Махатма Кут Хуми; вы знаете, он по рождению является кашмирским брамином и провел долгое время путешествуя по Европе. Он - автор писем "Оккультного мира", он же предоставил мистеру Синнетту большую часть материалов для "Эзотерического буддизма". Но об этом вы все читали.

- Да, я припоминаю, что он говорил, будто вы по этому поводу метались из угла в угол, вопя, как павлин Сарасвати. Вряд ли бы вы сами согласились с подобным описанием вас.

- Конечно, нет, - ответила она, - я-то знаю, что я просто соловей. А что насчет другого почерка?

- Красного? О, это совсем другое дело. Он яростный, мощный, стремящийся взять верх, сильный; он извергается, как лава вулкана, тогда как другой подобен ниагарскому водопаду. Этот - пламя, а тот - океан. Они совершенно не похожи, и оба абсолютно не напоминают ваш. Второй, однако, имеет большее сходство с вашим, чем первый.

- Это мой Учитель, - сказала она, - которого мы зовем Махатма Мория. У меня здесь есть его портрет.

И она показала мне небольшую написанную маслом картину. И если мне хоть когда-нибудь в жизни доводилось видеть выражение подлинного благоговения и почитания на человеческом лице, то это случилось именно тогда, когда она говорила о своем Учителе. Он был, как она сказала, раджпутом по рождению, одним из представителей древней расы воинов индийской пустыни, самой благородной и красивой расы на этой планете. Ее Учитель был гигантом, более двух метров ростом, отлично сложенным человеком; превосходным образцом человеческой красоты. Даже глядя на портрет, можно ощутить необыкновенное могущество и обаяние, мужественные, даже яростные черты лица, темные сияющие глаза, которые смотрели на вас; четкие бронзовые очертания, волосы и борода цвета воронова крыла - все это говорило о мужественной мощи. Я спросил о его возрасте. Она ответила:

- Дорогой мой, я не могу сказать это точно, поскольку не знаю. Но вот что я могу сказать. Впервые я встретилась с ним, когда мне было двадцать, - в 1851 году. Он тогда выглядел мужчиной в самом расцвете лет. Теперь я уже старуха, а он не постарел даже и на день. Он все еще мужчина в расцвете лет. Вот все, что я могу сказать. Отсюда вы можете делать собственные выводы.

...Потом она рассказала мне кое-что о других Учителях и Адептах, которые были ей известны... Она знала Адептов во многих расах - из северной и южной Индии, Тибета, Персии, Египта, Китая; из различных европейских стран - греков, венгров, итальянцев, англичан; из некоторых народностей южной Африки, где, как она сказала, существует Ложа Адептов...

- А теперь, дорогой мой, уже становится поздновато и мне пора ложиться спать. Так что я должна пожелать вам спокойной ночи!

 И Старая леди выпроводила меня с тем изяществом, атмосфера которого не покидала ее ни на минуту, поскольку являлась частью ее самой. Она была наиболее совершенной из всех аристократов, которые были мне знакомы...

Что-то было особенное в ее личности, ее поведении, в свете и силе ее взгляда, что говорило о более широкой и глубокой жизни... Что было в ней наиболее примечательно и никогда ее не покидало - это предчувствие существования большей Вселенной, более глубокой силы, невидимой мощи; для тех, кто находился в гармонии с ее нисчерпаемым гением, это становилось откровением и побудительной силой к движению по тому пути, который указывала она. Для тех, кто не мог смотреть на все ее глазами, кто не мог в какой-то степени приблизиться к высоте ее в'идения, это качество превращалось в вызов, в непереносимую, яростную и необузданную силу, что в конце концов рождало в них злобную враждебность и стремление бороться с этим.

И когда уже произнесены все слова, она все же предстает гораздо более великой, чем любой из ее трудов, более наполненной живой силой, чем даже ее чудесные книги...

 

 

АРЧИБАЛЬД КЕЙТЛИ[87]

Май 1887 - 1889, Лондон, Англия

Прошло немного времени [со дня приезда Е.П.Б. в Англию] - и присутствие госпожи Блаватской начало ощущаться. Вокруг нее стали собираться люди, и Майкот превратился в место паломничества для довольно большого количества народа... Наблюдение за теми, кто приходил, было интересным занятием. Некоторые имели частные беседы, других же принимали в компании с нами - теми, кто жил в доме. А методы обращения! С другими она спорила; с некоторыми беседовала в саркастической манере; очень редко она пыталась затронуть струны доверительности или справедливости; и постоянно присутствовала все та же самая мощная энергия, которая не оставляла в покое ни ее, ни любого иного человека, кто мог каким-либо образом способствовать работе ее Учителей...

Формально день у госпожи Блаватской начинался ранее 7 часов утра. Я не знаю, когда он начинался на самом деле. Тело должно было получать необходимый ему сон, потому что его нельзя было слишком переутомлять. Но у меня есть причина полагать, что она провела множество ночных часов работая за письменным столом, хотя это и не влияло никогда на то время, когда она обычно по утрам садилась за работу. Она была невидима до тех пор, пока не требовала в полдень принести ей поесть. Я говорю "полдень", но на самом деле все это очень легко сдвигалось, и она могла позвать в любой момент между двенадцатью и четырьмя, что, как легко догадаться, не служило нашему повару поводом для вдохновения. Горе было тому, кто осмеливался потревожить ее в эти рабочие часы, ибо чем более тихо она себя вела, тем серьезнее была ее работа...

 Наконец, в 18.30 у госпожи Блаватской наступало время вечернего приема пищи, который происходил в компании вместе с нами. Потом стол освобождали, и приходило время табака и разговоров, особенно первого, хотя и второго было предостаточно тоже. Хотел бы я иметь способности и память, достаточные для того, чтобы передать эти разговоры! Обсуждалось всё, что только может быть под солнцем, и еще кое-какие вещи. Она обладала умом, наполненным сведениями, почерпнутыми во множестве дальних путешествий, знаниями о жизни и о том, что принадлежало к "невидимой природе", и притом все это со всей остротой того восприятия, которое выявляло во всем действительное и подлинное...

 Одно ненавидела госпожа Блаватская - ханжество, притворство и лицемерие. В отношении к этому она была безжалостна; но в отношении искренних усилий, даже если те приводили к ошибкам, - она не жалела сил, чтобы приободрить и помочь советом. Во всех своих делах она была искренна, но потом я убедился, и впоследствии это подтверждалось многократно, что иногда ей нужно было молчать и не вмешиваться для того, чтобы другие смогли получить опыт и знания, даже если в процессе их получения им иногда приходилось обманываться. Я никогда не слышал, чтобы она говорила о чем-то, что не было бы истиной; но я знал, что иногда она должна хранить молчание, так как те, кто задавал ей вопросы, не имели права на эти знания. Именно в подобных случаях, как я понял впоследствии, ее обвиняли в намеренном обмане...

В таких беседах протекали вечера, и Е.П.Б. в это же время раскладывала свои пасьянсы... При этом она участвовала в беседе, которая велась среди нас, "посещала" верхний этаж, видела то, что происходило в ее комнате, в других местах дома и за его пределами, - и всё это одновременно.

На одной из этих "табачных сессий" госпожа Блаватская упомянула о трудностях в плане выражения своих взглядов через "The Theosophist". Это был журнал, который она основала в Индии вместе с полковником Олькоттом. Журнал находился в его ведении, он занимался его изданием в Индии и, что совершенно естественно, проводил всё согласно собственным представлениям. Но с началом работы госпожи Блаватской в Англии очень важным вопросом стало более непосредственное выражение ее взглядов. Поэтому поступило предложение организовать новый журнал, и были предприняты действия для претворения этого решения в действительность. Ох, сколько было дискуссий относительно его названия! "Истина", "Факел" и множество самых разных других предлагались и отвергались. Затем было предложено "Светоносец" и, наконец, "Люцифер"[1].

 Однако некоторые выступали против этого довольно ожесточенно; они говорили, что это дьявольское название и идет вразраз с общепринятыми приличиями. "Забудьте об этом слове!" - сказала Е.П.Б., и после этого его мгновенно приняли...

Первоначально Ложа Блаватской была сформирована как группа людей, которые приготовились неотступно следовать по пути, предначертанному Е.П.Б., и была составлена клятва, в которой об этом говорилось. Мы все приняли ее, и собрания начались. Они проводились по вечерам каждый четверг в кабинете госпожи Блаватской, который также служил и столовой. Членов Ложи была целая толпа, так что места было маловато. Интерес их поддерживался вопросами, которые задавали госпоже Блаватской для объяснения. Некоторые результаты были опубликованы в "Протоколах Ложи Блаватской"...

Стоит вспомнить, какова была процедура при подобных обстоятельствах. Вы обыкновенно представляли, как это делал и я, свой тезис или замечания. Его встречали враждебно, произносилось множество речей против него - все эти речи были рассчитаны на то, чтобы нарушить ваше равновесие, и создавалось впечатление, что вы были самым злостным негодяем, целью которого был подрыв каких-нибудь наиболее лелеемых планов работы госпожи Блаватской. Но если становилось заметно, что вы стремитесь к искренней цели, то в госпоже Блаватской происходила перемена. Изменялось ее поведение и даже выражение лица. Ярость и крики испарялись, она становилась очень спокойной, и даже ее лицо начинало казаться больше, массивнее и тяжелее. Принимался к рассмотрению каждый представленный вами факт, и ее глаза - эти чудесные глаза - принимали то особенное выражение, которое мы научились распознавать. Это был тот самый взгляд, что лучше любой награды, ибо он означал, что ваше сердце прошло испытания, и в нем не было обнаружено изъяна, и что Е.П.Б. брала на себя ответственность за это...

Нельзя забывать о том, что в течение всего этого времени, наполненного тяготами и заботами, Е.П.Б. все еще оставалась больным человеком, она постоянно мучилась от болей и едва могла работать. Но ее несгибаемая воля и преданность делу поднимали ее из постели к письменному столу и давали ей силы, чтобы продолжать отправлять в печать "Тайную Доктрину", издавать "Lucifer", писать свои русские статьи и статьи для "Lucifer", "The Theosophist" и "The Path"... принимать посетителей, как личных, так и из публики, и, кроме того, еще работать с невероятно большим объемом частной переписки.

 В это время... я заболел одной из разновидностей рожи, у меня была сильная лихорадка, и мне приходилось оставаться в постели. Случилось так, что в этот момент у госпожи Блаватской был врач, и он зашел посмотреть меня. Я не знаю, что он сказал, но когда я лежал в состоянии, похожем на ступор, то обнаружил, что госпожа Блаватская, преодолев два пролета довольно крутых ступенек (тех самых, где она и шагу не могла сделать по причине тех болей, которые испытывала), пришла сама убедиться в том, что ей сказал обо мне доктор. Она посидела, посмотрела на меня, потом взяла в руки стакан с водой и что-то пошептала над ним, и эту воду я затем выпил, тогда она пошла обратно вниз, приказав мне следовать за ней.

Я спустился, меня положили на кушетку в ее комнате и укрыли. Я лежал там в полудреме, в то время как она занималась своей работой, сидя за столом в большом кресле спиной ко мне. Я не знаю, как долго я там пробыл, но внезапно прямо около моей головы пронеслась вспышка, подобная темно-красной молнии. Я, естественно, вздрогнул и дернулся и услышал из-за спинки кресла: "Ляг на место, чего ты вообще обращаешь на это внимание?" Я повиновался и заснул, позже меня отослали опять наверх, я снова заснул и на следующее утро был вполне здоров, разве что немного слаб... Это был единственный случай, когда я наблюдал красную молнию, хотя я, как и другие, видел бледно-голубое свечение, которое исходило из каких-нибудь предметов в комнате, а потом летало вокруг. Один из нас однажды неосмотрительно притронулся к нему в тот момент, когда госпожа Блаватская находилась в соседней комнате. Он получил электрический удар, но не меньшим ударом стали для него слова проклятий госпожи Блаватской, которая склоняла его имя так и эдак и спрашивала, какого черта он вмешивается туда, куда его совершенно не просят, и пытается неизвестно зачем влезть в дела, которые его вообще не касаются. Я уверен, что тот надолго запомнил как удар по своей руке, так и удар по своему неуместному любопытству. Мне известно, что тот еще долго не забывал этот удар, чувствуя его на своей руке.

Собрания Ложи Блаватской были неординарными. Обсуждения проходили в неформальной обстановке, все садились вокруг Е.П.Б. и задавали ей вопросы. На собраниях присутствовали самые разные мужчины и женщины из всех сословий. Наше восхищение Е.П.Б. отчасти вызывалось тем, что она обычно при ответах  на вопросы использовала метод Сократа - т. е. сама задавала вопрос и из ответов присутствовавших делала заключение. Это был очень эффективный метод... Если вопрос был продиктован действительно искренним желанием получить знания, то она не жалела никаких усилий, чтобы предоставить все, что было в ее власти. Но если это делалось ради того, чтобы досадить ей или озадачить ее, то все это плохо заканчивалось для задавшего вопрос. Эти собрания требовали много времени, но госпоже Блаватской нравилось состязание умов. Все страны были представлены в этих комнатах по вечерам в четверг, и никогда нельзя было заранее предсказать, кто будет присутствовать на них.

 Иногда там бывали и невидимые посетители, которых видели лишь некоторые из нас. Результаты этого были смешными. Госпожа Блаватская была очень чувствительна к холоду, и по этой причине на собраниях иногда стояла довольно неприятная жара. Однажды вечером перед собранием я спустился вниз и обнаружил, что эта комната стала похожа на морозильник, хотя пламя в камине и светильники горели во всю силу. Я обратил на это внимание Е.П.Б., но она отвечала мне со смехом: "А, тут ко мне приходил повидаться мой друг, и он позабыл удалить свою атмосферу". В другом случае, как я помню, народ все прибывал и прибывал, пока, наконец, в комнате не осталось ни одного свободного места. На софе восседал индиец с бросающейся в глаза внешностью, который был в полном парадном облачении, в тюрбане и накидке. Шла дискуссия, и наш примечательный индийский гость был сильно увлечен ею, ибо он, видимо, внимательно следил за высказываниями каждого оратора. В тот вечер председатель Ложи прибыла очень поздно, и входя, она огляделась в поисках свободного места. Она подошла к софе и села - прямо на место этого индийца, который немедленно, с неким удивлением, растворился и исчез!

В течение этой зимы кое-что сдвинулось с места в Америке, и там постепенно начал возрастать интерес к теософии... Госпожа Блаватская позвала меня к себе в комнату и спросила: "Арч, когда ты сможешь отправиться в Америку?" Я отбыл через три дня... Океанское плавание было для меня необычным переживанием, поскольку я никогда до этого не бывал в плавании на такое большое расстояние... На борту мое внимание привлекли некие негромкие постукивания и потрескивания. Возможно, это были естественные звуки корабля. Но мое внимание помимо моей воли останавливалось на сериях маленьких вспышек света, которые были особенно заметны по ночам. Дело в том, что подобные вспышки и стуки в моем сознании неизменно ассоциировались с представлением о Е.П.Б., и к тому времени я уже стал понимать, что большая часть этих "событий" что-то означала. Позже из письма и еще потом, когда я вернулся, я обнаружил, что она могла рассказать мне абсолютно точно, что я делал в течение всей моей поездки туда и обратно и во время моего пребывания в Америке. Мне объяснили, что эти стуки, потрескивания и вспышки производили элементалы - силовые формы, с помощью которых передавались картинки того, что происходило со мной, и того, что находилось вокруг...

 

 

УОЛТЕР Р. ОЛД[88]

Лето 1887, Лондон, Англия

На протяжении всего 1887 года... я ежедневно переписывался с членами Теософского общества... и с каждым днем тот факт, что я до сих пор не повидался с госпожой Блаватской - главной фигурой ренессанса оккультизма в XIX веке, становился для меня источником все большей и большей досады... Потом один мой друг написал мне, что в их доме будет проведена встреча с несколькими друзьями для обсуждения проблем, в решении которых мы были заинтересованы, и что если я в тот вечер найду возможность выбраться в город, он сможет утром свести меня с Е.П.Б.

Я поехал... с единственной целью - увидеть Е.П.Б. В тот вечер у меня было такое ощущение, что время остановилось, чтобы специально поиздеваться над моим нетерпением. В конце концов, однако, начало светать, наступило утро, которое вскоре превратилось в прекрасный летний день, и ближе к полудню я оказался вместе со своим другом в том доме, где находился, как он мне сообщил, источник всей жизни Теософского общества. Когда мы вошли, нас пригласили в гостиную. По крайней мере, мне кажется, что именно таково было предназначение этой комнаты, хотя я никогда ранее не видел и не ожидаю еще где-либо увидеть в будущем нечто подобное. Нет, я ошибался, потому что через несколько секунд в ответ на дружеское приветствие, произнесенное моим другом, Е.П.Б. встала из-за письменного стола, где ее скрывала от наших глаз спинка необыкновенно большого кресла, и прошла прямо к нам, чтобы принять нас.

Самые большие и яркие глаза из всех, какие я только видел, широко открылись мне навстречу, когда она взяла мою руку и поприветствовала меня. Все то замешательство, которое я ожидал ощутить при встрече, куда-то испарилось, как только она произнесла первые слова. Я сразу же почувствовал себя как дома, и мне было очень легко общаться с Е.П.Б. "О нет, моему лучшему другу не стоит именовать меня госпожой. Меня так не называли при моем крещении. Если вам угодно, то я буду для вас просто Е.П.Б. Садитесь вон там. Вы, конечно, курите? Я сделаю вам сигарету. Э., ты, губошлеп (это к моему другу), если ты найдешь там мой ящичек с табаком, то я, пожалуй, смогу по ошибке принять тебя за джентльмена". Потом, посмеявшись, она, игривая и озорная, как ребенок, объяснила мне, что она и Э. - старые приятели, что она его очень любит и что тот часто "пользуется преимуществом того, что она такая старая и наивная", и под такой аккомпанемент был принесен табак и Е.П.Б. сделала для всех нас по сигарете.

 Затем, настроившись на серьезный разговор, Е.П.Б. спросила о моих успехах в постижении теософии и западного оккультизма, рассказала об успехах теософского движения, о том, что об этом говорят люди и пишут газеты, и что все это неправильно, потому что они ничего не понимают, забыли свои собственные учебники истории и неспособны видеть, к чему стремится движение. А потом она попросила меня рассказать о себе, дала кое-какие практические советы, и через некоторое время после этого я расстался с самым интересным человеком, которого я когда-либо видел.

...Я вынес самое приятное впечатление от всего того, что я слышал и видел на протяжении короткого визита в дом теософов, а глубоко запечатлевшееся воспоминание о самой Е.П.Б. прежде всего связано с несравнимой мягкостью в общении, с ее бесстрашной открытостью, ее неизменной энергичностью, и более всего - с энтузиазмом, с каким она говорила о той работе, которая предстояла Теософскому обществу. Когда спустя много месяцев мне было предложено поселиться в лондонской штаб-квартире, которая в то время располагалась на Лансдоун Роуд, я сделал это с превеликим удовольствием...

 

 

АЛИСА Л. КЛИФЕР[89]

1887, Лондон, Англия

Я с мужем и двумя детьми проживала в Истбурне, когда Е.П.Б. переехала в Англию из Остенде в 1887 году... Я встретила мистера Бертрама Кейтли вскоре после того, как вступила в Теософское общество, и ему я обязана помощью и поддержкой, которые он мне оказывал как старший член - младшему. Он знал о моем большом желании познакомиться с Е.П.Б. и любезно согласился устроить это при возможности - тогда они находились в Майкоте, Норвуд (пригород Лондона). Но он предупредил меня, что это может оказаться трудным делом по той причине, что Старая леди была склонна, ну, иногда, быть немного необязательной и капризной. Меня все эти ее склонности мало беспокоили, лишь бы только она согласилась встретиться со мной. У меня было предчувствие, что я приближаюсь к кризису в своей внутренней жизни и что теперь очень многое зависит от того, смогу ли я с ней встретиться. Короче говоря, мне было очень необходимо ее увидеть.

Мы в то время мало зарабатывали, и путешествие из Истбурна в Лондон и обратно оплатить было довольно трудно. У меня была небольшая сумма "в чулке", отложенная на черный день. Ее я решилась потратить на это свое маленькое паломничество. В самом деле, я чувствовала себя отправляющимся к неизведанной цели паломником; я поехала в Лондон без малейшего беспокойства и с очень конкретными большими надеждами. Один друг предоставил мне на пару дней комнату, так что от расходов на это я была избавлена. Майкот оказался небольшим поместьем, где в то время проживала миссис Кеннингейл Кук (знаменитая писательница), которая более известна теософам под своей девичьей фамилией Мейбл Коллинз, - так она подписалась на книге "Light on the Path (Свет на Пути)".

Я хорошо помню, что во время нашей поездки до Норвуда мистер Кейтли говорил мне, что когда она затевает свои нередкие споры с Е.П.Б., то их можно услышать чуть ли не на полпути, когда открыты окна! От Западной Норвудской станции мы шли пешком, и, в самом деле, когда мы прошли примерно сотню ярдов по Майкоту и были на дороге, до нас донеслись звуки - или, скорее, эхо - громких и, видимо, рассерженных голосов. Я была шокирована, а мистер Кейтли пробормотал по этому поводу не очень обнадеживающе о своем опасении, что Старая леди находится не в лучшем настроении, и, вероятно, откажется меня принять. Она так и сделала: я слышала, когда мистер Кейтли вошел в дом (оставив меня снаружи у порога), как она громко отругала его, что он привел к ней незнакомого человека в столь неподходящий момент. Тщетно он пытался напомнить ей о том, что она сама назначила это время и что я приехала издалека для того, чтобы соблюсти этот срок. Но нет, она была непреклонна, да и просто злилась (как мне показалось в тот момент). Так что мне пришлось вернуться в Лондон в печали, мои сбережения пропали, а мои большие надежды разбились. Действительно, я очень здорово расстроилась, я даже вообразила, будто я "недостойна". Но тем не менее я ни в коем случае не собиралась отказываться от своего намерения увидеть Е.П.Б. - достойна ли я была, или недостойна.

Позже, в том же 1887 году, я добилась-таки исполнения своего заветного желания; и снова мистер Кейтли играл роль Deus ex machina[2].

Он достал для меня приглашение на Лансдоун Роуд, 17 и однажды сам отвез меня туда. Е.П.Б. переехала из Майкота в лондонский Вест Энд, и мы отправились из Истбурна в Гарроу, северо-западный пригород, так что добираться теперь было проще.

Когда нас пригласили в знаменитую двойную гостиную на первом этаже, мое внимание сразу же приковала к себе полная женщина среднего возраста, которая сидела спиной к стене за карточным столиком, очевидно, раскладывая пасьянс. У нее были самые необыкновенные волосы и лицо из всех, что я видела, и когда она подняла на меня свой взгляд в тот момент, когда мистер Кейтли представлял меня, я отчетливо испытала шок - ее необычайно проницательные синие глаза буквально "просверлили дырку" в моем мозге. Она пристально рассматривала меня в течение нескольких секунд (самых неудобных для меня), а потом, повернувшись к мистеру Кейтли, она негодующе заметила: "Вы никогда не говорили мне, что она - такая!", абсолютно игнорируя то, что он постоянно это делал. Что она имела в виду, говоря "такая", я так и не узнала, даже впоследствии...

 

 

РЕДЖИНАЛЬД У. МАЧЕЛЛ[90]

Осень 1887 - 1888, Лондон, Англия

Это произошло в 1887 году... Я познакомился с госпожой Блаватской в Лондоне и навестил ее в доме на Лансдоун Роуд, где она тогда жила. В 1888 году я вступил в Теософское общество и присутствовал на собраниях Ложи Блаватской, которые проходили в доме основательницы Общества на Лансдоун Роуд. Госпожа Блаватская присутствовала во время всех моих еженедельных визитов и принимала участие в том, что происходило, отвечая на вопросы об учении теософии и иногда произнося речи, темы для которых представляли собой весьма широкий диапазон того, что более или менее было связано с главным предметом изучения - теософией.

То, что привлекло мое внимание к этому предмету, - это моя совершеннейшая убежденность в абсолютной искренности основательницы Общества и в ее способности проповедовать истинное учение теософии, а также в том, что она может стать духовным руководителем того, кто вознамерился достичь более высокой жизни. Моя убежденность была основана на моих собственных наблюдениях и суждениях о ее характере и ни в коей мере на мнениях или доказательствах других людей. Так что когда... я слышал такие рассказы, которые не согласовывались с моими собственными наблюдениями и выводами, они не оказывали на меня влияния, а укреплял я свою веру в госпожу Блаватскую как в духовного учителя теми непосредственными доказательствами, которые можно было почерпнуть из ее трудов...

Чем больше я изучал ее работы, тем сильнее становилась моя вера в реальность миссии госпожи Блаватской и в ее способность принести Миру учение, доверенное ей с этой целью. Я считал, что ее преданность делу теософии была абсолютной и что у нее совершенно не было корыстных интересов.

Я видел, что она очень страдает от той клеветы, которая распространялась относительно ее прошлой жизни, но при этом чувствовал, что никакое количество наветов не способно заставить ее отказаться от того дела, которым она занималась и которое ей приходилось продолжать, несмотря на ее плохое здоровье, хотя оно, казалось бы, должно было бы сделать невозможным для нее выполнение вообще какой бы то ни было работы.

Было очевидно, что ее самоотверженная преданность делу теософии не принесет ей ничего, кроме проклятий и обвинений в ее адрес с одной стороны и с другой - весьма сомнительной поддержки тех, кто нацелился на получение чего-либо из того огромного запаса знаний, которым она, очевидно, обладала. В то время как небольшая группа ее последователей честно старалась вести жизнь, следуя своему учителю, большинство из тех, кто называл себя ее последователями, на самом деле стремились к этому знанию скорее ради собственного удовлетворения, чем из желания послужить человечеству. Некоторые из них отвергали то, что они презрительно именовали "попугайным зовом к Братству", который, как постоянно указывала Старая леди, и послужил причиной основания Теософского общества и который они сами считали "ПРОСТОЙ этикой".

Вопреки постоянной неспособности тех, кто объявлял себя ее последователями, понять ее и небрежным и неправильным истолкованиям ее слов и поступков врагами, она никогда не теряла веру в это дело, она не колебалась в своей абсолютной преданности той задаче, за которую взялась. Страдая, как мученица, и душевно, и физически, она трудилась неустанно, и в ее работах не найдешь признаков ее тяжелого физического состояния, что само по себе превращало ее жизнь во что-то невероятное, а ее литературные произведения - в чудо.

Какие еще нужны оправдания ее личности, когда существуют такие памятники благородства ее души и интеллекта, как "Тайная Доктрина", "Голос Безмолвия", "Разоблаченная Изида" и "Ключ к теософии"?

 

 

УИЛЬЯМ Т. СТЕД[91]

1888, Лондон, Англия

...В 1887 году... госпожа Блаватская поселилась в Лондоне. Госпожа Ольга Новикова была совершенно очарована ее мощным интеллектом, который служил достаточным основанием для оказания ей всевозможных почестей, независимо от ее притязаний на то, что она прошла и исследовала внушающие благоговение лабиринты оккультизма. Кроме того, она была великой русской патриоткой.

Однажды госпожа Новикова написала мне следующее:

"Я попросила госпожу Блаватскую перевести вложенное сюда письмо для вас, потому что подумала, что это очень интересно. Как вы считаете? Кстати, ей до смерти хочется увидеть вас; так что если вы еще не решили покончить жизнь самоубийством, то, может быть, все-таки решитесь как-нибудь наведаться ко мне?"

Я не дал ответа на этот призыв. Мой интерес к изучению оккультизма пробудился после того, как на первом своем сеансе, в 1881 году, я услышал одно любопытное предсказание, но с тех пор я погряз в рутине быта и у меня не было времени на это. Госпожа Новикова повторяла свое приглашение более настойчиво, чем прежде. Но даже и в этом случае, наверное, я не согласился бы поехать, не будь госпожа Блаватская русской. Короче говоря, я все-таки отправился туда. Увидев госпожу, я почувствовал восхищение, но в то же время и что-то вроде отвращения. Она была властной, прямолинейной и внушительной, но обладала, скорее, манерами мужчины, притом весьма невоспитанного мужчины, чем манерами леди. Однако наши отношения сложились хорошо, и госпожа Блаватская подарила мне свой портрет, сказав при этом, что я могу называть себя как угодно, но что она знает, что я - хороший теософ.

Установленные таким образом приятные взаимоотношения с госпожой Блаватской привели к неожиданным результатам. Когда в офис "Pall Mall Gazette" была прислана для рецензии "Тайная Доктрина", я в отчаянии хотел отказаться от попытки усвоить ее содержание. Я отвез ее миссис Анни Безант, которая когда-то в прошлом посещала сеансы и интересовалась иным миром, и попросил ее сделать рецензию. Она взялась за эту задачу, содержание книги ее совершенно околдовало, и когда она прочитала ее, то попросила меня познакомить ее с автором. Я сделал это с удовольствием...

...Есть такие персоны на свете, которые полагают, будто если они способны в шутку изобразить стук на чайной чашке, то тем самым немедленно разоблачают всю теософию... Они говорят, что госпожа Блаватская - "мошенница и вульгарная трюкачка. Она была разоблачена Куломбами, и это продемонстрировало Общество психических исследований...". Они говорят все это, несомненно, но даже когда произнесено все это и еще более того, все равно индивидуальность этой женщины представляется полной интереса и даже чуда для тех, кто смотрит глубже поверхностных вещей.

Госпожа Блаватская была великим человеком... Она имела внушительное тело, а в ее характере, как в сильных, так и в слабых его сторонах, присутствовало что-то от раблезианского гигантизма. Но если она и была узловатой, как дуб, то вместе с тем она обладала и соответствующей силой, и если ей и были присущи все странности Оракула, то при этом она в какой-то степени унаследовала и его вдохновение.

О госпоже Блаватской-волшебнице я не знаю ничего; я не пошел по ее стопам, да, скорее всего, она и не старалась дать мне знак об этом. Она ни разу не производила копию чашки в моем присутствии... и даже не делала столь знаменитых стуков. Все эти феномены казались, да и были на самом деле простыми мелочами, щепками, что летели в процессе обработки того дерева, которому было суждено стать одной из колонн в Храме Истины. Я не припоминаю, чтобы она вообще когда-либо упоминала о них в беседах, и мне немного непонятно, как это можно придерживаться непоколебимой уверенности в том, что они представляли собой единственный предмет ее притязаний...

То, что делала госпожа Блаватская, было неизмеримо важнее увеличения количества чашек. Она принесла наиболее образованным и скептически настроенным мужчинам и женщинам этого поколения возможность верить - и верить пылко, до такой степени, что они легко выдерживали насмешки, лишения и преследования. Это свидетельствует не только о том, что окружающий нас невидимый мир с его Разумом неизмеримо выше нашего подошел к познанию Истины, но и о том, что человек способен вступить в союз с этим скрытым и безмолвным Разумом и получить от него знания о Божественных мистериях Времени и Вечности... Госпожа Блаватская, которую подозревали в том, что она - русская шпионка, обращала самых известных англо-индийцев в страстную веру в свою теософскую миссию...

Госпожа Блаватская говорила не просто о существовании Махатм, но и о том, что они способны вступать в прямое общение с людьми и стремились к этому. Госпожа Блаватская провозглашала себя непосредственным посланником небесной Иерархии, которая дала ей власть открыть Путь каждому, кто был достоин этого и стремился всеми силами найти способ общения с этим вездесущим Разумом. Я был всего лишь посторонним зрителем на суде непосвященных, пытливым исследователем и никогда не был учеником. Я не могу рассказать о тех внутренних мистериях, к которым допускались только Посвященные...

Но по своему собственному опыту я могу сказать, что в беседе она, несомненно, проявляла себя как очень одаренная и незаурядная женщина... обладавшая яростной, импульсивной, страстной натурой, полной чувств, хотя внешне она была полной противоположностью красоте. Она была необыкновенной и сильной личностью, подобной которой я не встречал нигде - от России до Англии. Она была уникальным, но в то же время абсолютно нормальным человеком...

 

 

БЕРТРАМ КЕЙТЛИ[92]

Май-июнь, 1888, Лондон, Англия

Е.П.Б. всегда писала статьи от издателя для [журнала] "Lucifer" сама, а также еще множество статей под различными псевдонимами... У нее была одна причуда, состоявшая в том, что она частенько начинала статью с какой-нибудь цитаты и очень редко давала при этом ссылку на источник. Я нередко сталкивался с этой проблемой, и мне приходилось затрачивать немало усилий, иногда даже посещать Британский музей, чтобы сверить эти цитаты и убедиться в их правильности, даже когда мне удавалось после долгих упрашиваний и ее самых откровенных проклятий в мой адрес вытянуть из нее какую-нибудь ссылку.

Однажды она дала мне обычную страничку, рассказ для следующего выпуска, который был начат двумя четверостишиями. Я пошел к ней и стал донимать ее по поводу ссылки, отказываясь удовлетвориться ее отсутствием. Она взяла свою рукопись, и когда я вернулся, то обнаружил, что она только что написала имя "Альфред Теннисон" под этими стансами. Увидев это, я пришел в недоумение, ибо я довольно хорошо знал поэзию Теннисона и был уверен в том, что я никогда не встречал этих строк ни в одной из его поэм, а также в том, что данные стихи вообще не в его стиле. Я перечитал всего моего Теннисона, но не нашел их, просмотрел всё, что только нашел, - тщетно. Тогда я пошел обратно к Е.П.Б. и сказал: я уверен в том, что эти строки не могут принадлежать Теннисону и я не могу осмелиться опубликовать их под этим именем, если у меня не будет точной ссылки. Е.П.Б. просто прокляла меня и велела проваливать ко всем чертям. Сложилось так, что "Lucifer" должен был отправляться в печать именно в этот день. Поэтому я сказал ей, уходя, что я вычеркну оттуда имя Теннисона, если она не предоставит мне ссылку до того, как я отправлю журнал. Непосредственно перед самой отправкой я снова подошел к ней, и она подала мне листок бумаги, на котором были написаны слова: "The Gem", 1831. "Ну, Е.П.Б., - сказал я, - это еще хуже, потому что я абсолютно уверен, что Теннисон никогда не писал стихов под названием "The Gem" ("Жемчужина")". Все, что сказала на это Е.П.Б.: "Идите вы подальше".

Я отправился в читальный зал Британского музея и посоветовался с местными завсегдатаями, но те ничем не смогли мне помочь и в один голос твердили о том, что эти стихи не могли принадлежать и не принадлежали перу Теннисона. Моей последней надеждой был мистер Ричард Гарнетт, который в те дни был знаменитым заведующим этого читального зала, и меня провели к нему. Я объяснил ему ситуацию, и он также поддержал мою уверенность в том, что данные стихи не принадлежали Теннисону. Однако после довольно продолжительного размышления он спросил меня, смотрел ли я в Каталоге периодических изданий. Я ответил, что нет, и он пояснил мне, как это сделать. "Да, - сказал мистер Гарнетт, - я смутно припоминаю, что однажды существовал, очень недолго, какой-то журнал под названием "The Gem". Может быть, вам стоит его поискать". Я так и сделал, и в выпуске за тот год, который был обозначен в записке Е.П.Б., я отыскал поэму из нескольких станс, подписанную "Альфред Теннисон". В ней и были те две стансы, которые Е.П.Б. воспроизвела дословно. И теперь каждый может прочитать их во втором номере "Lucifer"[3]; но я так и не смог отыскать их даже в "самом полном и совершенном издании" произведений Теннисона.

 

 

УИЛЬЯМ КИНГСЛАНД[93]

2 июня 1888, Лондон, Англия

В первый раз мне посчастливилось встретиться... с госпожой Блаватской 2 июня 1888 года, когда она жила на Лансдоун Роуд, 17, Ноттингем Хилл, собрав вокруг себя довольно значительное количество преданных сотрудников. Этот мой визит, однако, не был моим первым знакомством с теософией, ибо до этого я примерно в течение двух месяцев посещал еженедельные собрания у мистера Синнетта в его собственном доме; я прочел его "Оккультный мир" и "Эзотерический буддизм", а также ранние выпуски "The Teosophist", опубликованные в Индии. Эта литература открыла мне новый мир мышления и стремлений... Теософия затронула струны моей внутренней природы, которые откликнулись немедленно. Она не просто открывала дорогу к знаниям, о которых наука, философия и религия только лишь делали несмелые догадки... но и ко всей космологии и антропологии этой древней Мудрости, которая представлялась мне единственным рациональным объяснением того знания, каким мы на самом деле обладали в науке и истории, о том мире, где мы живем, о нашей собственной природе как человеческих существ и о тех письменных источниках, что достались нам в наследство от далекого прошлого. Под всем этим откликом со стороны моего разума скрывалось необъяснимое чувство - его переживало также множество других людей, - что я не в первый раз столкнулся с этим знанием, что я всего лишь восстанавливаю в своем внешнем сознании то, что уже знакомо моему внутреннему "Я"... То есть я стремился познакомиться с этой замечательной женщиной, которая являлась великим первопроходцем этого Нового Движения за возрождение древних оккультных учений и традиций, уже неся в своем сердце желание достичь большего озарения. В действительности именно учение, а не сама эта женщина - вот что привлекало меня. Я стремился добраться до источника, но оставлял очень многое невысказанным в ходе формирования своего мнения, к коему мог бы склониться относительно личности этой женщины, которую тогда обвиняли в мошенничестве и шарлатанстве...

...С моей стороны, определенно, отсутствовал эмоциональный подход, и я оставлял при себе многие из личных суждений об ее темпераменте и наиболее резких чертах личности. Я никогда не просил ее, чтобы она выполнила какой-нибудь оккультный феномен, и никогда не видел, чтобы она это проделывала. Эти самые феномены, на которых так много людей обосновывали свои мнения и которые, вероятно, сотворили для нее больше врагов, чем друзей, всегда казались мне чем-то менее важным, второразрядным по отношению к учению, хотя я должен заметить, что они представляются мне не просто абсолютно доказуемыми, но и совершенно возможными и неизбежными. С тех времен практические исследования достигли огромного прогресса, и едва ли покажется чрезмерным то утверждение, что их возможность теперь доказана научно...

Самое большее, что можно сказать о тех необыкновенных способностях, которыми, несомненно, обладала Е.П.Блаватская с самого детства и которые она, несомненно, проявляла во множестве случаев, - это то, что они демонстрируют тот факт, что этими способностями можно владеть и разумно управлять, и не каким-то медиумическим образом, а соответствующим применением тренированной воли. В этом нет ничего нового; это знание на Востоке известно многие века под названием "йога"...

...Я не вижу, как какие-либо из тех феноменов, которые она, говорят, производила, могут послужить в качестве доказательства истинности этого учения, хотя они, возможно, направлены на доказательство существования Махатм, а также того факта, что каждый индивидуум обладает неизвестными и неразвитыми психическими способностями и возможностями... Однако я полагаю, вопреки докладу ОПИ, что ее феноменальные способности полностью подтверждаются громадным количеством заслуживающих доверия очевидцев. Я, естественно, оставляю при себе право иметь множество выводов, которые я сделал при первой нашей встрече и которые касаются ее, но я никогда не видел причины отказываться от своих первых благоприятных впечатлений; и с тех пор я сделал ту философию, которой я учился от нее, основой всей моей собственной литературной работы...

...Е.П.Блаватская, которую я знал лично, определенно не являлась тем изощренным мошенником, каким она представлена нам в докладе ОПИ... Если та личность, которая там представлена... когда-либо и существовала, то она совершенно пропала к тому времени, как я познакомился с автором "Тайной Доктрины"...

Тем не менее доклад ОПИ... и поныне иногда цитируют, упирая на то, что будто бы он окончательно доказал, что психические феномены, связанные с госпожой Блаватской, были полным обманом, а также то, что те Учителя, или Махатмы, от которых, как она заявляет, было получено это учение, были ее собственным изобретением и что на самом деле они не существуют... В докладе на этот счет нет ни единого доказательства, которое принял бы суд в качестве повода для рассмотрения этих обвинений...

...Очевидно, клеветники полагают, что... если они выльют достаточное количество грязи на эту женщину, которая принесла теософское учение миру, то тем самым они усилят дискредитацию самого учения...

 Что касается той великой работы, которую проделала госпожа Блаватская в литературе, дав миру "Разоблаченную Изиду", "Тайную Доктрину", "Ключ к теософии" и "Голос Безмолвия"... то именно по этим произведениям и их постепенному признанию как свежего притока духовности в то время, когда мир постепенно сползает к материализму, потомки будут судить о Е.П.Блаватской, а вовсе не по докладу ОПИ... Учение и литературные произведения, которые она дала миру... и это совершенно неизбежно, поставят ее имя в один ряд среди имен величайших просветителей мира.

 

 

АЛИСА Л. КЛИФЕР[94]

Октябрь-ноябрь 1888, Лондон, Англия

В октябре 1888 года в журнале "Lucifer" появилась заметка, в которой говорилось о том, что под руководством Е.П.Б. формируется Эзотерическая секция Теософского общества и что тем, кто желает вступить в нее и подчиняться ее правилам, следует присылать заявки со своими именами. Мы с миссис Чоун, а также, по-моему, полковник Чоун, откликнулись немедленно. Но в течение некоторого времени мы ничего об этом не слышали. Потом однажды миссис Чоун приехала повидаться со мной в Гарроу - я в то время болела - и привезла мне клятву Эзотерической секции от Е.П.Б., чтобы я прочитала ее и подписала. Позже она упомянула, как Е.П.Б. говорила ей, что после того как мы пришлем подписанные клятвы, каждый из нас будет проверен (т.е. исследован на вопрос о пригодности) самим Учителем. Миссис Чоун сказала дословно: "выбран и проверен". Должны были быть прослежены наши прошлые жизни, а также то, что можно было найти и узнать о наших истинных "Я", и от этого зависело то, примут нас или нет в качестве кандидатов. Впоследствии она мне рассказала, что когда она подавала подписанные клятвы Е.П.Б., то та приняла очень серьезный, почти торжественный вид и произнесла:

- Это огромное доверие, которое вы мне оказываете.

И мы стали ждать; шли дни, недели - и ничего не происходило. Я почти забыла о том, что, как предупредила меня миссис Чоун, может что-то произойти, как вдруг однажды вечером, во вторник (я помню, что было полнолуние), у меня было чуть ли не самое чудесное переживание во всей моей жизни из всех, что когда-либо со мной происходили. Я знаю, что это была я сама, я лежала в полусонном, полубодрствующем состоянии в своей комнате дома. При этом я одновременно находилась в необычайно величественном египетском храме, и со мной происходило нечто невыразимое словами и очень торжественное. Это все началось около 10 часов вечера, и почти как раз в тот момент, когда часы на ближайшей церкви прозвонили полночь, я потеряла сознание, погрузившись полностью в огромное и почти ужасающее зарево света.

 На следующее утро я записала все, что могла вспомнить, в свой дневник, а в четверг, как обычно, отправилась на собрание Ложи на Лансдоун Роуд. Я приехала немного раньше, чем надо, но, должно быть, Е.П.Б., которая работала у себя в кабинете, знала о моем прибытии, так как вызвала меня и, обернувшись ко мне, очень серьезно произнесла: "Махатма сообщил мне прошлым вечером, что вы приняты". Больше ничего. И тогда я со всей ясностью поняла, что то мое переживание в ночь прошедшего вторника, и было моей "проверкой". Я рассказала обо всем Е.П.Б., которая в ответ лишь несколько раз кивнула, но ничего не сказала.

Миссис Чоун потом рассказала мне, что у нее и у ее мужа были подобные же переживания, добавив к этому, что только некоторые из тех, кто первыми выразили желание, были "проверены" таким вот образом и что фактически все это не применялось в широких масштабах...

 

 

УИЛЬЯМ К. ДЖАДЖ[95]

Декабрь 1888, Лондон, Англия

Госпожа Блаватская... живет вместе с графиней Вахтмейстер... в Холланд-парк, Лондон, посвящая себя упорнейшим трудам во имя теософии. Она чрезвычайно редко выходит из дома и с 6.30 утра до самого вечера непрерывно работает над статьями для своего журнала "Lucifer" и для других теософских изданий, отвечая на корреспонденцию и готовя материалы для планирующегося выпуска очередных томов своей гигантской работы - "Тайной Доктрины". По вечерам у нее бывает множество посетителей с самыми различными целями: любопытные, критики, скептики, искатели курьезов, друзья - и все они получают настолько милый, дружеский и простой прием, что каждый из них сразу начинает чувствовать себя здесь с ней как со старинной знакомой. Обычно к 10 часам все, кроме самых близких друзей, удаляются, и они остаются вместе еще на час или два.

Несмотря на то, что госпожа Блаватская давно уже прошла цветущий средний возраст, и на то, что уже почти три года она живет вопреки прогнозам ведущих лондонских врачей, давно отказавшихся от нее как от безнадежно больной, она никогда не кажется уставшей, ведя оживленные беседы, одинаково легко говоря на английском, французском, итальянском и русском и переходя на санскрит или хинди, если того требуют обстоятельства. Работая или разговаривая, она постоянно скручивает, зажигает и курит сигареты из турецкого табака. Что касается ее внешности, то она несильно изменилась с того времени, когда жила в Америке несколько лет назад, кроме того, что, может быть, с тех пор слегка поправилась. Ее характер - это в основном смесь равного количества энергичности и великой доброты...

Госпожа Блаватская теперь крайне редко занимается показом своих оккультных способностей, и то только для ближайших друзей; но за то время, пока я был там, я стал свидетелем того, что она может делать некоторые вещи, не объяснимые никакими законами "точной" науки. Два года назад я потерял в Нью-Йорке одну бумагу, которая представляла для меня довольно большой интерес. Я не думаю, что кто-нибудь, кроме меня, знал о ней, и абсолютно точно, что я не говорил никому о ее потере. Однажды вечером, примерно две недели назад, когда я находился в гостиной госпожи Блаватской вместе с мистером Кейтли и с еще несколькими людьми, я вдруг задумался об этой бумаге. Госпожа встала, прошла в соседнюю комнату и почти сразу вернулась оттуда, подавая мне листок бумаги. Я развернул его и обнаружил, что это точная копия той бумаги, что была у меня два года назад. Это действительно была факсимильная копия, как я немедленно убедился. Я поблагодарил ее, а она ответила: "Ну, я просто заметила в твоей голове, что она нужна тебе".

...Серебряные звоны астрального потока, которые слышало над ее головой такое множество людей в Нью-Йорке, все еще продолжают следовать за ней, и для тех, кто знаком с ее жизнью и работой, совершенно очевидно, что это - признак непрерывного получения ею мощной помощи от Адептов, особенно от ее Учителя, Махатмы Мории, чей портрет висит у нее в кабинете, - темное и прекрасное индийское лицо, полное доброты, мудрости и царственности. Конечно, кажется невероятным, что он, находясь в Тибете, мгновенно откликается посредством осаждения, или проявления, записок с ответами на те мысленные вопросы, что она отсылает из Лондона, но тем не менее факт в том, что так постоянно и происходит.

Наиболее близкие ее друзья в Лондоне - это графиня Вахтмейстер, семья Кейтли, Мейбл Коллинз... и доктор Эштон Эллис. Иногда ее навещает мистер А.П.Синнетт...

 

 

ФРЕДЕРИК ДЖ. ДИК[96]

Декабрь 1888, Лондон, Англия

До того как я встретился с госпожой Е.П.Блаватской в Лондоне в 1888 году, я был вместе с другими принят в члены Теософского общества в Дублине Уильямом К. Джаджем, который тогда приезжал в Ирландию. К тому времени мне уже были известны подробности множества бесчестных нападок, которые обрушились на... Е.П.Б. с целью опорочить ее честь и достоинство...

Ничтожность и слабость всех этих поползновений особенно ярко предстает в свете контраста между ними и духовным благородством ее произведений - "Разоблаченной Изиды" и издаваемых ею журналов. Такие обвинения лишь усиливали энтузиазм стремящихся познать великие принципы, лежавшие в основе идеи о единстве человечества, философским предпосылкам которого, продемонстрированным в ее работах и основанным на священном знании и способностях Учителей, она посвятила всю энергию своей жизни и весь огонь своего сердца.

Подобные нападки приносили ей беспрестанные страдания, поскольку вредили тому делу, ради которого она трудилась. Тем не менее для нас, новичков в этой Науке Жизни, это хорошо выявляло внутреннюю слабость, присущую нашей сложной природе, и давало нам возможность лучше осознать ту громадную задачу, которую ставила перед собой теософия в отношении нашей расы, - эта весть свыше передавалась Е.П.Блаватской с такой энергией, красноречием и охватом исторических и философских подробностей, равным которым не было в истории. Взрывая на мелкие осколки большинство общепринятых верований и догм, в том числе и научных, в своих писаниях она предстает в виде Мастера-творца, обладающего законченной конструктивной философией как практической жизни, так и в равной степени космогенезиса и антропогенезиса...

...Ее главной целью было распространение в мире идей и учения древней Религии-Мудрости, исходного источника всех мировых религий. Это совершенно не было связано с пропагандой спиритуализма, чудоискательства или психизма какого-либо рода. Об этом пусть свидетельствуют ее писания.

Она открыла как для Востока, так и для Запада те истины о великих законах кармы, реинкарнации и двойственной природы человека, которые так долго были скрыты, вместе с настолько возвышенной духовной философией, что она стала ключевой нотой для множества последователей, вставших на тот же путь... свершений...

 

 

БЕРТРАМ КЕЙТЛИ[97]

1888, Лондон, Англия

...С течением времени каждый начинал осознавать, что все эти... неистовые "проклятия" и постоянные скандалы по малейшим пустякам, которые устраивала Е.П.Б., были всего лишь работой по "подгонке", и, кроме того, это служило предохранительным выходным клапаном для отвода избытка того давления нервной энергии, что протекала таким мощным потоком во всей ее натуре.

Я хорошо помню один случай, который врезался мне в память, когда я получил незабываемый урок. Работа в течение некоторого времени была тяжелой и беспокойной, сверх того у меня еще было множество трудностей и личных причин для волнения, поэтому мои нервы были совершенно измотаны. Однажды до завтрака Е.П.Б. послала наверх за мной, и когда я пришел к ней, она дала себе полную волю и принялась осыпать меня упреками, оскорблениями и ругательствами, задевая все мои слабые места и чувствительные точки, припоминая все мои слабости и неудачи и вообще отчитывая меня, пока, наконец, она не довела меня окончательно, и тогда я внезапно почувствовал, что начинаю наливаться внутри настоящей и нестерпимой яростью. Я должен заметить, что все это дело, по поводу которого Е.П.Б. так сердито и почти злобно ругала и поносила меня, вообще меня не касалось и я даже ничего не знал о нем. Но у меня не было возможности вставить ни слова в свое оправдание, даже в промежутках между ее тирадами. И вот я почувствовал, что выхожу из себя и что мои глаза начинают сверкать. В этот момент Е.П.Б., которая, казалось, чуть ли не пеной исходила от ярости, вдруг остановилась, сделалась совершенно спокойной и тихой. В воздухе не осталось ни малейшего следа, ни одной вибрации гнева Е.П.Б. Она просто смерила меня взглядом и холодно заметила: "И при этом ты хочешь быть оккультистом". Тогда я прозрел, и все понял, и ушел глубоко пристыженным, получив немалый урок.

 

 

ЭДМУНД РАССЕЛ[98]

1888, Лондон, Англия

...Я хорошо знал Е.П.Б. в течение нескольких последних лет ее жизни и часто бывал в ее доме на Лансдоун Роуд...

Весь мир стремился достать ее портрет. Я убедил ее пойти со мной к фотографу. ...Отвыкнув от выходов наружу, она не хотела ехать. "Вы хотите моей смерти. Я не могу ходить по мокрым камням". Ее укутали в шали, шарфы и меха. На голову надели нечто вроде тюрбана с вуалью. От двери до кареты расстелили ковры. Их так сильно уносил и трепал ветер, что графине приходилось при помощи кучера держать их, в то время как я нес над головой Е.П.Б. зонт и помогал ей сесть...

 Процесс "выгрузки" был еще более ужасен! На Риджент стрит просто так красные дорожки не стелют! "Проходите, Ваше Величество", - сказал я для поддержания впечатления.

Наконец, поднявшись по лестнице, она наотрез отказалась фотографироваться. Она не была актрисой. Чего ради я привез ее в это место? В конце концов она заинтересовалась, как я и ожидал, рассказами Ван дер Вейда о его экспериментах по приспособлению электричества для нужд фотографии...

"Я присяду для вас только разок, быстро снимите меня такой, какая я есть". Я наклонился к ней и прошептал: "А теперь сделайте так, чтобы сам дьявол засиял в ваших глазах". - "Что ты, детка, во мне нет никакого дьявола".

Она рассмеялась, отчего кадр был испорчен, но затем все пошло хорошо, и мы получили этот знаменитый снимок. Она осталась им довольна. Я - нет. Она была на нем не в полный рост.

Я бы хотел сделать ее фотографию за письменным столом - случайный снимок - в долгих складках ее бесшовного одеяния - и повсюду - световые вибрации. Я полагаю, что она получила настоящее удовольствие от этого приключения, потому что она еще долго рассказывала, как ею "распоряжались" и "носили ее, как тюк", и особенно о "проходите, Ваше Величество".

 

 

ВИОЛЕТТА ТВИДЕЙЛ[99]

1888-1889, Лондон, Англия

Я никогда не забуду свою первую беседу с этой женщиной [госпожой Блаватской], которая терпит столько гонений. Я тогда очень быстро и весьма близко сошлась с ней и горячо ее полюбила.

Она сидела в большом кресле около стола, на котором лежали табак и сигаретная бумага. Ведя разговор, она автоматически сворачивала сигареты своими изящными, тонкими пальцами. Одета она была в просторное черное платье, а на ее седые кудрявые волосы была накинута шаль. Лицо у нее было чисто калмыцкое, покрытое сеточкой тонких морщин. Глаза, большие и светло-зеленые, были самым притягательным в ее лице - чудесный взгляд, исполненный мечтательным мистицизмом...

Я часто слышала, что Блаватскую называли шарлатанкой, и здесь я не могу не признать, что ее буйное поведение часто давало основания для подобного описания. Она проявляла полное неудовольствие, что было глупо, в отношении этих многочисленных назойливых леди из Вест Энда, которые прибывали толпами, требуя показать им призраков, Махатм, элементалов и вообще практически все, что было связано с феноменами.

Госпожа Блаватская была прирожденным фокусником. Ее чудесные пальцы просто были созданы для проделывания трюков, и я частенько наблюдала, как она именно таким образом их использовала. Я хорошо помню свое удивление, когда она в первый раз при мне продемонстрировала свои оккультные способности...

Мы с ней сидели в одиночестве однажды днем, когда ей принесли визитные карточки Джессики, леди Сайкс, позже - герцогини Монро и почтенной миссис С. Она сказала, что готова принять их немедленно, и их пригласили войти. Они объяснили, что слышали о ее новой религии и чудесных оккультных способностях. Они надеялись, что она позволит им увидеть какие-нибудь из своих феноменов.

Госпожа Блаватская не вставала из кресла. Она была сама благожелательность и, беседуя, скручивала сигареты для своих посетителей и предлагала им закурить. Она пришла к выводу, что они не имели особого интереса к той древней вере, которую юный Запад именовал новой; а что их интересовало на самом деле - так это феномены.

Это действительно было так, леди согласились с этим, и герцогиня, обладавшая внушительной комплекцией, спросила, давала ли когда-нибудь госпожа советы о скачках или счастливых номерах в Монте-Карло?

Госпожа не обнадежила их по этому поводу, но согласилась показать им что-нибудь забавное потехи ради. Не могла бы одна из леди предложить что-нибудь на свой вкус?

Леди Сайкс извлекла из кармана колоду карт и протянула ее госпоже Блаватской, которая покачала головой. "Сначала уберите крапленые карты", - сказала она.

Леди Сайкс засмеялась и спросила: "Какие?"

Госпожа Блаватская, не смешавшись ни на секунду, назвала их ей. Это очаровало леди. Неплохое начало.

"Пусть эта корзинка с табаком начнет прыгать по комнате", - предложила одна из них.

В следующую секунду корзинка исчезла. Я не знаю, куда она подевалась, я знаю только, что она исчезла каким-то чудом, что леди искали ее повсюду, даже под собственными пышными юбками госпожи Блаватской, и что потом она внезапно появилась на том же самом столике. После этого было проделано еще несколько фокусов и опытов психометрии, что прошло просто замечательно, и затем леди попрощались с нами, очевидно, очень довольные развлечением.

Когда я в другой раз осталась наедине с госпожой Блаватской, она обратилась ко мне с саркастической улыбкой, спросив: "Вам нравится, как я мечу бисер перед свиньями?"

Я спросила ее, было ли все то, что она проделала, фокусами в чистом виде.

"Не все, но большая часть, - ответила она невозмутимо, - а сейчас я покажу вам кое-что настоящее и прекрасное".

Несколько мгновений она молчала, закрыв глаза рукой, а потом до моего слуха донеслись звуки. То, что я услышала, я могла описать только как прекрасную музыку, изысканно причудливую и неповторимую. Казалось, что она доносится откуда-то из пространства между полом и потолком, перемещаясь из одного угла комнаты в другой. В музыке чувствовалась какая-то хрустальная первозданность, это напоминало танец и игру веселых детей.

"А теперь я покажу тебе музыку жизни", - произнесла госпожа Блаватская.

На несколько мгновений воцарилось подобное трансу безмолвие. В комнату вкрались сумерки, и казалось, что они принесли с собой какое-то тревожное ожидание. Затем мне почудилось, будто пришло нечто из ниоткуда и принесло с собой что-то совершенно новое, невероятное и невообразимое, лежащее вне пределов способностей разума.

Кто-то пел, и эта далекая мелодия все приближалась и приближалась, и я была уверена в том, что она никогда и не была далекой, она просто становилась все громче и громче.

Внезапно я почувствовала страх. Воздух вокруг меня гудел от волн жуткой, неземной музыки, которая теперь находилась не только позади меня и надо мной, но обволакивала меня со всех сторон. Она не имела источника, она раздавалась отовсюду. От этих звуков все мое тело задрожало от неудержимого подъема духа и от предчувствия чего-то непредставимого.

Эта музыка обладала ритмом, хотя он и не был похож ни на что из того, что мне доводилось слышать ранее. Она звучала как пастораль, и в ней был некий призыв, на который неистово откликнулось все мое существо.

Кто был музыкантом, и на каком инструменте он играл? Это мог быть флейтист, и он играл с очаровывающей мелодичностью, с той безграничной свободой, в которой проявлялась сама Природа. Я вдруг перенеслась на зеленые сицилийские холмы, где между гор разносилось эхо звуков рожков невидимых музыкантов, как когда-то эхо звуков флейты Пана разносилось над густо поросшими травой равнинами и долами Эллады и Фракии.

И хотя музыка околдовывала и переполняла жаркой страстью жизни, она несла в себе какой-то отзвук ужаса. Ее сладость была избыточной, ее нежность была очень чувственной. По комнате распространился аромат бальзама из дикого чабреца, асфоделии и муската. Он окутал меня, подобно парам благовоний.

Звуки стали принимать форму и постепенно превратились в слова. Я поняла, что меня пытаются незаметно увлечь, убедить покинуть дом моей жизни...

Казалось, моя душа вся напряглась. Должна ли я делать это? Колдовство окутало меня, как густой дым опиума, однако сквозь эту плотную пелену пробивался настойчивый негромкий голос, который шептал: "Осторожно! Куда тебя поведут, если отдашься на произвол чужой воли, станешь ли ты потом снова собой?"

И тогда мой мозг охватили паника и слабость. Музыка вдруг показалась наполненной веселой греховностью и настойчивым стремлением пленить. Она нашептывала те секреты, которые мифы природы так часто приоткрывают перед теми, кто обитает посреди великого Безмолвия, посреди тех устрашающих мистерий духа, что так изумительно и торжественно вплетаются в их существование.

Я подскочила от внезапного приступа страха, и как только я это сделала, то всё немедленно исчезло из пределов досягаемости для моих чувств. Я опять очутилась в комнате Блаватской, с крадущимися сумерками, и услышала далекий хриплый гомон Лондона, что находился за открытым окном. Я взглянула на госпожу Блаватскую. Та раскинулась в своем кресле и пребывала в состоянии глубокого транса. Она уплыла вместе с этой музыкой в море земного забвения. Между пальцами она сжимала маленький русский крестик.

Я поняла, что она выбросила меня назад в этот мир, который все еще призывал меня, и я тихонько выскользнула из дома на лондонские улицы.

В другом случае, когда мы были вдвоем с госпожой Блаватской, она внезапно прервала нашу беседу, перейдя на другой язык, - я полагаю, что это был хинди. Казалось, что она обращается к кому-то другому, и я, оглянувшись через плечо, обнаружила, что мы уже не одни. Посредине комнаты стоял мужчина. Я была абсолютно уверена, что он не входил через дверь, окно или дымоход, и пока я несколько ошеломленно взирала на него, он поприветствовал госпожу Блаватскую и ответил ей на том же самом языке.

Я немедленно поднялась, чтобы оставить их, и когда я прощалась, она шепнула мне: "Никому об этом не говорите". Человек, казалось, не замечал моего присутствия, и когда я выходила из комнаты, он не обратил на меня внимания. Он был очень темного цвета и выглядел печально, одет он был в длинный черный плащ и мягкую шляпу, надвинутую на глаза, которую он не стал снимать. В тот вечер я выяснила, что никто из персонала не знал о его прибытии, и больше я его не видела...

 

 

АННИ БЕЗАНТ[100]

Весна 1889, Лондон, Англия

...С 1886 года у меня появилась медленно возраставшая уверенность в том, что моя философия не была удовлетворительной, что жизнь и разум были чем-то иным, чем-то б'ольшим, чем мне представлялось. Психология развивалась быстрыми темпами; эксперименты с гипнозом открывали неведомые доселе глубины человеческого сознания... Я изучала темные стороны сознания, снов, галлюцинаций... Оказалось, что такие явления, как ясновидение, яснослышание, чтение мыслей на расстоянии, являются реальными... В конце концов я убедилась в том, что существует нечто скрытое, какая-то скрытая сила, и приняла решение искать до тех пор, пока я ее не обнаружу, и в начале весны я дошла до отчаянной решимости преодолеть все те опасности, которые лежали на моем пути.

 Наконец однажды, когда я сидела одна погрузившись в глубокую задумчивость, что было моим обыкновением после того, как заходило солнце, наполненная мощным, но почти безнадежным стремлением разрешить загадку жизни и разума, я услышала Голос, который впоследствии стал для меня самым священным звуком на Земле, который велел мне не терять мужества, ибо свет близок. Прошло две недели, а затем мистер У.Т. Стед принес мне два больших тома. "Вы не могли бы сделать рецензию на это? Моя молодежь вся в панике отказалась от этого, ну а вы довольно сильно интересуетесь такими вопросами, и у вас получится". Я взяла эти книги - это был двухтомник "Тайной Доктрины", написанной Е.П.Блаватской.

Я отнесла свое приобретение домой и принялась за чтение. По мере того как я переворачивала всё новые и новые страницы, интерес полностью завладел мною; насколько знакомым все это казалось; как легко мой ум заранее предсказывал выводы; насколько это было естественно, гармонично, тонко и при всем том разумно. Я была ошеломлена, ослеплена тем светом, в котором разрозненные факты представали частями одного целого, и казалось, что все мои головоломки, загадки, тайны куда-то исчезли...

Я написала рецензию и попросила мистера Стеда познакомить меня с этой писательницей, а потом отправила ей записку, прося принять меня. Я получила сердечный ответ и приглашение непременно приехать, и однажды мягким весенним вечером мы с Гербертом Берроузом, чьи устремления были не менее сильны, чем мои, отправились в путь от Ноттингем Хилл Стейшн на Лансдоун Роуд, 17, гадая о том, что нас ждет. Заминка, быстро проходим через холл и переднюю комнату через открытые раздвижные двери, и вот - фигура, восседающая в большом кресле, и голос - звучный, властный.

 "Моя дорогая миссис Безант, я так давно мечтала увидеть вас", - и вот я уже стою, ощущая ее крепкое рукопожатие, и в первый раз в этой жизни смотрю прямо в глаза Е.П.Б. Я почувствовала, как внезапно забилось мое сердце, - было ли это узнавание? - и затем, как ни стыдно мне признать это, появилось неодолимое желание убежать, скрыться, как у какого-нибудь дикого животного, которое впервые почувствовало руку хозяина. Я присела, вслушиваясь в какие-то слова вводной беседы, которые ничем во мне не отозвались. Она рассказывала о путешествиях, о разных странах - легкая и умелая беседа - ее глаза затуманились, а пальцы изящной формы непрестанно скручивали сигареты. Ничего особенного она не говорила, ни слова об оккультизме, ничего мистического - обычная женщина, которая решила поболтать со своими вечерними гостями.

 Мы поднялись, собираясь уходить, и тогда эта "вуаль" в ее глазах мгновенно исчезла, два сверкающих, проницательных глаза пронзительно посмотрели на меня, и она сказала с особой интонацией: "О, моя дорогая миссис Безант, если бы вы только стали одним из нас!" Я почувствовала почти непреодолимое желание склониться перед ней и поцеловать ее под влиянием этого сильного голоса, этих повелительных глаз, но я, поддавшись внезапной вспышке своей непреклонной гордости и внутренней злости на свою собственную глупость, произнесла обыкновенные, вежливые, ничего не значащие прощальные фразы и отвернулась. "Дитя мое, - сказала она мне впоследствии, - твоя гордость ужасна, ты горда, как сам Люцифер..."

Я пришла еще раз, спросить о Теософском обществе - я хотела вступить в него, хотя и ощущала внутренний протест. Ибо я видела, четко и ясно - с действительно болезненной ясностью, - чт'о будет означать это вступление. Я в большой степени поборола нерасположенность общественного мнения ко мне, работая в лондонском управлении школ... Стоило ли мне бросаться в новый поток скандалов и делать себя мишенью для насмешек, которые хуже, чем ненависть, и снова вступать в войну на стороне столь непопулярной истины? Должна ли я поворачиваться против материализма и сталкиваться со стыдом публичного признания в том, что я была не права, что интеллект увел меня неправильной дорогой, заставив отречься от Духа?.. Каково будет выражение глаз Чарльза Бредли, когда я скажу ему, что я стала теософом? Эта борьба была острой и упорной... В конце концов все закончилось тем, что я снова поехала на Лансдоун Роуд спросить о Теософском обществе. Е.П.Блаватская мгновение испытующе смотрела на меня. "Вы читали доклад Общества психических исследований обо мне?" - "Нет, насколько я помню, не читала". - "Тогда пойдите и прочтите его, и если после этого вы вернетесь, - тогда посмотрим". Больше она ничего не говорила на эту тему, переменив ее на разговор о своих многочисленных странствиях в разных уголках Земли.

Я достала экземпляр доклада, прочитала и перечитала его еще раз. Я быстро разобралась, что все это огромное строение нагромождено только лишь на основании клеветы. Постоянные недоказуемые предположения, на которых строились заключения,  и - наиболее порочащий факт - ненадежный источник, из которого были извлечены все эти доказательства. Все крутилось вокруг свидетельств Куломбов, которые сами же навесили на себя ярлык сообщников мошенничества. Могла ли я совместить это с той откровенной, бесстрашной натурой, с которой я встретилась, гордой и яростной истиной, просиявшей мне из этих чистых голубых глаз, честных и бесстрашных, как у благородного ребенка? Была ли автор "Тайной Доктрины" этой гнусной мошенницей, этой сообщницей трюкачей, этой лживой и отвратительной обманщицей, этим фокусником с дверьми-ловушками и скользящими панелями? Я посмеялась над этим абсурдом и отбросила доклад с уверенной усмешкой честной натуры, которая абсолютно доверяет своим друзьям и не может терпеть этой грязной лжи и клеветы. На следующий день я очутилась в офисе теософского издательства на Дьюк стрит, 7, Адельфи, где работала графиня Вахтмейстер - одна из самых близких подруг Е.П.Б., - и подписала заявление на вступление в Теософское общество.

Получив диплом, я направилась на Лансдоун Роуд, где обнаружила Е.П.Б. в одиночестве. Я подошла, поклонилась и поцеловала ее, не произнося ни слова. "Вы вступили в Общество?" - "Да". - "Вы прочитали доклад?" - "Да". - "Ну и?" Я встала перед ней на колени и сжала ее руки в своих, глядя ей в глаза. "Вот мой ответ: примете ли вы меня как своего ученика и дадите ли мне право на честь провозгласить перед всем миром вас моим учителем?" Ее массивное напряженное лицо смягчилось, непрошеные слезы сверкнули в уголках глаз, и она с царственным достоинством положила свою руку мне на голову. "Вы благородный человек. Пусть Учитель благословит вас..."

 

 

ГЕРБЕРТ БЕРРОУЗ[101]

Весна 1889, Лондон, Англия

Встав перед проблемами жизни и разума, которые не мог разрешить наш материализм, отдав все силы своего интеллекта тому, что теперь для нас представляется негостеприимным берегом агностицизма, Анни Безант и я постоянно стремились найти больший свет. Мы прочитали "Оккультный мир" А.П. Синнетта, и в течение нескольких лет постоянно слышали что-то об этой странной женщине, чья жизнь, казалось, противоречит нашим самым лелеемым мечтаниям, тем более что философия этой книги была для нас не более чем голословным утверждением, жизнью ее автора-носителя, которую у нас не было способов проверить. Мы были настроены скептически, критически, натренированы долгими годами общественных дискуссий и требовали самых твердых научных обоснований тех вещей, что не входили в область нашего опыта; теософия была нам неизвестна и, как в то время казалось, представляла собой нечто маловероятное. Тем не менее мы восхищались ею, и, по мере того как мы все больше говорили и читали о ней, это восхищение возрастало. Вместе с восхищением также возрастало желание познать, и вот в один из незабываемых вечеров, имея при себе в качестве пропуска рекомендательное письмо от мистера У.Т. Стеда, который тогда был редактором "Pall Mall Gazette", мы оказались в гостиной комнате на Лансдоун Роуд, 17, лицом к лицу с той женщиной, которую впоследствии мы узнали очень близко и полюбили как самого чудесного человека своего времени.

Я был достаточно умен и не стремился увидеть чудеса. Я не предвкушал того, что госпожа Блаватская станет плавать по воздуху, я не жаждал увидеть материализацию чашек, но я действительно хотел узнать о теософии, однако многого я не услышал. Она оказалась полной неуклюжей дамой, которая играла в русский пасьянс и поддерживала живую беседу практически на любую тему, кроме той, о которой мы больше всего думали. Никакой попытки обратить нас в свою веру, "зафиксировать" нас (мы не были загипнотизированы!), но все это время ее чудесные глаза источали сверкающий свет и вопреки телесному недомоганию, даже тогда болезненно очевидному, она обладала запасом силы, который создавал такое впечатление, будто мы видим не реального человека, а лишь поверхностное отображение кого-то, кто многое прошел и многое познал.

Я старался сохранить открытое и беспристрастное отношение ко всему и полагаю, что это мне удалось. Я искренне стремился к знанию, но оставался критичен и был начеку, чтобы отметить любую малейшую попытку провести меня. Когда я впоследствии открыл для себя кое-что по поводу необычной способности Е.П.Б. наблюдать, я не был удивлен, обнаружив, что она точно и безошибочно оценила мой умственный настрой в этот первый визит, и этому самому настрою она ни разу не позволила привести меня к действительным сомнениям. Тем, кто столь безрассудно утверждает, что Е.П.Б. "магнетизирует" людей, можем сказать: она постоянно повторяла нам о необходимости предоставлять абсолютное доказательство всего нами сделанного и придерживаться только тех вещей, которые хороши!

За первым визитом последовал второй, и после нескольких посещений я прозрел. Я уловил отблески возвышенной морали, самоотверженного порыва, гармоничной философии жизни, ясной и определенной науки о человеке и его отношении к духовной вселенной. Именно эти вещи меня привлекли, а не феномены, ибо я не был свидетелем ни одного. Впервые в истории своего разума я отыскал учителя, который мог собрать отдельные нити моих мыслей и удовлетворительным образом соткать их в единое полотно, причем безупречное мастерство, обширные знания, любовь и терпеливость этого учителя возрастали от часа к часу. Я очень быстро понял, что так называемая шарлатанка и трюкачка на самом деле имела благородную душу, что каждый ее день был посвящен бескорыстному труду, вся ее жизнь была чистой и простой, как жизнь ребенка, и что она никогда не считалась с тем, сколько боли и тяжелого труда необходимо потратить на то, чтобы добиться успеха в том великом деле, на алтарь которого она отдавала всю свою энергию. Открытая, как день, она была воплощением самой доброты; молчаливая, как смерть, если это требовалось, - она становилась воплощением строгости при малейшем признаке неверности той работе, на которую она положила всю свою жизнь. Благодарная, безмерно благодарная в ответ на любое преданное внимание, самоотверженная, безмерно самоотверженная во всем, что касалось ее самой, она привлекла нас к себе не только как мудрый учитель, но и как любящий друг. Однажды я был совершенно разбит долгим телесным и умственным недомоганием, и колеса моей жизни крутились настолько тяжело, что почти остановились. И, может быть, лишь один человек из миллиона мог бы подумать о том, что она оказывала ему неустанное внимание и уход; и еще есть одно особое доказательство, которое она дала, но оно слишком личное, чтобы упоминать его здесь.

Совершенство - нет; недостатки - да; единственная наиболее ею презираемая вещь - это неоправданное восхваление ее собственной личности. Но когда я сказал, что она была иногда неистова, как смерч, просто как циклон, если она действительно расходилась, то это - почти что всё. И я часто размышлял о большой вероятности того, что многие из этих вспышек происходили ради определенной цели. Позже они почти исчезли. Ее враги часто говорили о том, что она груба и невоспитанна. Мы, те, которые знали ее, знали о том, что никогда еще не жил на Земле человек, который столь нетерпимо, в самом реальном смысле этого слова, относился бы ко всем общепринятым условностям. Ее абсолютное безразличие ко всем внешним формальностям представляло собой истинное безразличие, основанное на ее внутреннем духовном знании истин Вселенной. Находясь рядом с ней в те моменты, когда приходили незнакомые люди, - а они прибывали со всех уголков планеты - я часто с несравнимым удовольствием наблюдал за тем удивлением, какое вызывал у них человек, который всегда говорит то, что думает. Если это был принц, то она, вероятно, шокировала бы его, а если это был бедный человек, то он всегда получил бы от нее самый последний ее шиллинг и самое доброе слово...

 

 

АННИ БЕЗАНТ[102]

Июль 1889, Фонтенбло, Франция

...Меня вместе с Гербертом Берроузом пригласили в Париж посетить великий Конгресс труда, который проводился там с 15 по 20 июля. Я провела день или два в Фонтенбло с Е.П.Блаватской, которая на несколько недель отправилась за границу отдохнуть. Там я и нашла ее: она работала над переводом чудесных отрывков из "Книги Золотых Правил", теперь так широко известных под названием "Голос Безмолвия". Она писала книгу быстро, не имея перед собой какой-либо материальной копии... Пока она занималась этим, я сидела в комнате. Я знаю, что она писала, не обращаясь ни к каким книгам, но работала она непрерывно, час за часом, точно так же, как если бы она делала это по памяти или читая по книге, хотя никакой книги не было... Вечером она заставила меня прочитать все написанное вслух, чтобы убедиться в том, что "английский был приличным". Там присутствовали Герберт Берроуз, миссис Кендлер - непоколебимый американский теософ, и все мы сидели вокруг Е.П.Б., когда я читала. Перевод был выполнен совершенным и красивым английским, плавным и музыкальным; мы смогли отыскать лишь одно-два слова, которые нужно было изменить, а она смотрела на нас как встревоженный ребенок, удивляясь нашим похвалам, - похвалам, которые произнес бы каждый человек, разбирающийся в литературе, если бы он прочитал эту изысканную поэму в прозе. Чуть ранее в тот же самый день я задала ей вопрос относительно сил, посредством которых производятся те стуки, что так часто слышатся на спиритических сеансах. "Для этих стуков не используются духи, - сказала она, - посмотрите". Она протянула свою руку над моей головой, не касаясь ее, и я услышала и почувствовала легкие стуки по моему черепу, каждый из которых посылал что-то вроде электрического импульса вниз по позвоночнику. Потом она подробно объяснила, как можно производить подобные стуки в любой точке по желанию оператора и как взаимодействие токов, благодаря которым они возникают, можно вызвать другим способом - без помощи сознательного волеизъявления человека. Именно таким способом она иллюстрировала свои устные учения, экспериментально доказывая те утверждения, которые она выдвигала относительно существования тонких сил, которые можно контролировать посредством тренированного ума. Все феномены относились к научной стороне ее учения, и она никогда не опускалась до такой глупости, чтобы обосновывать авторитет своих философских концепций на фундаменте того, что она была чудотворцем. И она постоянно напоминала нам о том, что нет такой вещи, как "чудо"; что все проводимые ею феномены производятся благодаря знанию природы, более глубокому, чем у среднего человека, и с использованием силы хорошо тренированных ума и воли; некоторые из них она описывала как "психологические трюки", создание образов с помощью силы воображения и отпечатыванием их на других в качестве "коллективной галлюцинации"; другие, такие как передвигание твердых предметов, - либо проявлением астральной руки, которая подтаскивала их к ней, либо использованием элементала; чтением в астральном свете и так далее...

 

 

ДЖ.Р.С. МИД[103]

Август 1889 - 1891, Лондон, Англия

...В начале августа 1889 года я впервые приступил к постоянной работе с Е.П.Б. Она уехала из Лондона в Джерси [маленький островок у юго-западного побережья Англии]... От Е.П.Б. пришла телеграмма с настойчивым требованием, и я отправился на Джерси. Какую теплую встречу устроили мне в портике скрытого жимолостью дома, и какая суматоха была поднята ради того, чтобы предоставить все возможные удобства для нового гостя!

Меня всегда удивляло, что большинство обвиняющих Е.П.Б. вменяли ей в вину мошенничество и подлог... По моему опыту, она всегда сверхдоверительно относилась к другим людям и была очень щедрой на откровенность. Например, как только я приехал, она отдала в мое ведение все свои бумаги и отправила меня работать с кипой своей корреспонденции, которая в противном случае осталась бы без ответа до второго пришествия; ибо если она и не любила что-нибудь делать, так это отвечать на письма. Меня тогда посвятили в таинства журнала "Lucifer", и вскоре я был уже по горло завален работой по доставке указаний, изменений и контруказаний Бертраму Кейтли, который тогда был заместителем редактора, так как в те дни Е.П.Б. не позволяла ни единому слову попасть в "Lucifer" до того, как она просмотрит и пересмотрит его, и она дополняла и сокращала гранки до самого последнего момента.

Однажды днем, вскоре после моего прибытия, в мою комнату неожиданно вошла Е.П.Б. с рукописью, которую она подала мне со словами: "Прочитайте это, старина, и скажите мне, что вы думаете по этому поводу". Это была рукопись третьей части "Голоса Безмолвия", и пока я читал, она сидела и курила сигареты, постукивая ногой по полу, что было ее обычной привычкой. Я продолжал читать, позабыв о ее присутствии, увлекшись красотой и тонкостью повествования, пока, наконец, она не прервала мое молчание восклицанием: "Ну?!" Я сказал ей, что это величайшее произведение во всей теософской литературе, и постарался, вопреки своему обыкновению, выразить в словах хотя бы частично тот энтузиазм, который охватил меня. Но даже тогда Е.П.Б. не удовольствовалась своим трудом и высказала величайшее опасение, что ей не удалось в своем переводе воздать должное оригиналу; едва ли ее можно было убедить в обратном. Это была одна из ее главных черт. Она никогда не была уверена в достоинствах своих литературных трудов и доброжелательно выслушивала любую критику, даже от тех людей, которым следовало бы помолчать в данном случае. Как ни странно, она чувствовала особенное опасение в отношении своих лучших статей и работ и более всего была уверена в своих полемических опусах.

Когда мы возвратились на Лансдоун Роуд... то доктор Арчибальд Кейтли и Бертрам Кейтли отправились за границу: первый - в кругосветное путешествие, а второй - читать лекции в Соединенных Штатах. Вследствие этого их обязанности по большей части перешли ко мне, и я постепенно начал проводить все больше и больше времени с Е.П.Б. наедине, так как этого требовали обстоятельства.

Посмотрим, смогу ли я дать представление о том, как выполнялась работа.

Во-первых, имелся "Lucifer", и она в то время являлась его единоличным редактором. Е.П.Б. никогда не перечитывала рукопись, она требовала показывать ей этот текст в набранном виде и тогда проводила основное "усреднение" его содержания.

Она обращала особое внимание на объем данного текста, и часто дотошно просчитывала количество слов в каждой статье, и никогда не удовлетворялась точностью моего подсчета, когда я, в свою очередь, "усреднял" этот объем. Если я заикался о том, что мой метод подсчета - наиболее быстрый, то она начинала пичкать меня какими-нибудь прописными истинами об оксфордском и кембриджском образовании, и я часто думал о том, что она использовала свои примитивные методы арифметических вычислений нарочно, чтобы излечить меня от нетерпеливости и уверенности в собственном превосходстве. Другим великим делом было размещение различных статей. Она не доверяла его никому.

Отправление "Lucifer" в печать неизменно происходило в великой спешке, ибо она обыкновенно писала вводную статью в последнюю очередь и, привыкнув к такому положению вещей, считала, что если журнал не вышел вовремя, то винить в этом надо работников типографии...

Первый час утром после завтрака... навсегда останется для меня приятным воспоминанием. Все было совершенно неформально. Я обычно садился на поручень ее громадного кресла и послушно курил сигарету, которую она предлагала, а она тем временем открывала письма, говорила мне о том, что она хотела бы видеть выполненным, подписывала дипломы и сертификаты, причем последнее, однако, она делала под большим давлением, так как ненавидела подобную механическую работу...

Хотя Е.П.Б. оставляла большую часть своей корреспонденции мне, это все-таки не происходило без ее присмотра, потому что иногда она внезапно могла безо всякого предупреждения потребовать ответ, который еще не был отправлен или копию старого письма, и если там находились какие-либо ошибки, то мне приходилось выслушивать от нее лекцию, которая не располагала меня к большому спокойствию. Она более всего настаивала на том, чтобы я развивал в себе чувство "пригодности вещей", и она становилась беспощадной, когда этот закон гармонии нарушался, не оставляя мне ни единой возможности скрыться от ответственности, не слушая никаких оправданий, и применяла тут весь свой сверхмощный разум и знания, которые, вопреки внешней несвязности в проявлениях, всегда доходили до цели; хотя, конечно же, через мгновение после этого она снова становилась преданным другом и старшим братом, я бы даже сказал, товарищем, таким, каким могла быть только она одна...

 

 

Б. ОЛД[104]

Ноябрь 1889, Лондон, Англия

Мое первое воспоминание о Е.П.Б. связано с моим братом Уолтером (Сефариалом - это его астрологический псевдоним). Он очень сильно заинтересовался теософией... Уолтер оставил службу в банке и отправился в Лондон, чтобы стать помощником в штаб-квартире Теософского общества... Моя мать была сильно обеспокоена его связью с Теософским обществом и, естественно, считала, что он совершил большую ошибку, оставив очень прибыльную службу в банке ради неоплачиваемой должности секретаря. И поэтому меня послали посмотреть, чем он там занимается...

У меня имеется описание... внешности Е.П.Б., поскольку это оказало на меня большое впечатление в мою первую с ней встречу на Лансдоун Роуд в ноябре 1889 года... Вот отрывок из моего дневника, который я вел более-менее постоянно...

"Приехав в Лондон... мы отправились на Лансдоун Роуд, 17, и мой брат представил меня госпоже Е.П.Блаватской. Представьте себе пожилую женщину, полную и флегматичную, сидящую в необыкновенном кресле... облаченную в просторную черную мантию, которая скрывает собой ее крупную фигуру. Огромная, почти львиная голова... два серых глаза со взглядом мягким, как у газели, с отблеском ясновидения... Еще одной особенностью Е.П.Б. были ее руки, с длинными, ровными пальцами, мягкими и подвижными... немного отогнутыми наружу на концах, с узкими ногтями изящной формы..."

Когда я возвратился домой после моего первого визита, я сообщил матери, что у Уолтера все хорошо. Если он и не получал ничего в смысле жалованья, то он определенно приобретал мудрость и счастье. Он обладал полнотой возможностей для изучения астрологии в прекрасно подходящих для этого атмосфере и окружении...

Е.П.Б. была весьма незаурядной и примечательной личностью, определенно обладала сверхнормальными способностями, которые использовала при особых обстоятельствах. В одном из таких случаев я присутствовал в качестве молчаливого свидетеля, в то время как мой брат Уолтер был его субъектом. Он размышлял над одной астрологической проблемой и вошел в комнату с серьезным и обеспокоенным видом.

Мы с Е.П.Б. беседовали; видимо, она почувствовала что-то со стороны моего брата, и поэтому она мастерски направила его так, чтобы он сел на софу и расслабился. Затем она обратилась ко мне и мягко произнесла: "Не тревожьтесь, я хочу показать ему то, что он хочет знать". Она всего лишь прикоснулась к нему кольцом, что было надето у нее на большом пальце, и он мгновенно погрузился в сон вроде транса, точно так же, как это происходит с сенситивом, когда он впадает в транс во время сеанса гипноза. Через очень короткое время он пробудился, и она спросила его: "Ты понял то, что видел?" Он сказал: "Да, это был ответ на мою астрологическую проблему, написанный огненными буквами на иврите". - "Так, - произнесла она, - это верно. Но в данный момент ты не должен проделывать это сам". Потом она снова обратилась ко мне и сказала, что в течение того времени, пока мой брат находился в трансе или во сне, она трижды выходила из своего тела...

 

 

ГЕНРИ С. ОЛЬКОТТ[105]

Июль 1890, Лондон, Англия

В июле 1890 года Е.П.Б. и ее персонал поселились в штаб-квартире... на авеню Роуд, 19, Ст. Джон Вуд, Лондон, и именно здесь она скончалась в следующем году... Это был огромный дом, стоявший посреди относившихся к нему же угодий, где раскинулся красивый сад с лужайками, кустами и высокими деревьями. Поднявшись по передней лестнице, вы попадали в вестибюль и в короткий холл, с каждой стороны которого располагались ведущие в комнаты двери. Первая дверь слева - в рабочий кабинет Е.П.Б., к которому примыкала маленькая каморка с кроватью. Из этой внутренней комнаты короткий коридор вел в довольно обширный зал, который был построен для Эзотерической секции. Справа от холла при входе находилась художественно обставленная столовая, в которой также принимали посетителей. Рядом была маленькая комната, которая в то время использовалась в качестве общего рабочего кабинета... Через пробитую в северной стене столовой дверь можно было попасть в новый зал Ложи Блаватской, а дверь в южной стене комнаты Е.П.Б. вела в офис генерального секретаря Европейской секции Теософского общества. В верхних этажах здания располагались спальни. Зал для собраний Ложи Блаватской был отделан гофрированным железом, а стены и потолок - некрашеным деревом. Мистер Р.Мачелл, художник, украсил две наклонно расположенные части потолка символическими изображениями шести великих религий и знаков Зодиака. В южном конце зала была сделана приподнятая платформа для председательствующего и лектора. В вечер открытия штаб-квартиры 3 июля 1890 года зал был набит битком, и еще множество людей не смогли попасть туда. Выступали миссис Безант, мистер Синнетт, некто мистер Вуулф (из Америки) и мистер Бертрам Кейтли. Е.П.Б. присутствовала, но ничего не произносила по причине критического состояния здоровья.

Рабочий кабинет Е.П.Б. был загроможден мебелью, и на стенах висело множество фотографий ее личных друзей и членов Эзотерической секции. Огромный письменный стол стоял у окна, через которое ей была видна травяная лужайка перед домом и деревья, а вид на улицу был закрыт высоким кирпичным забором. Дом на авеню Роуд был надежным ульем для работников, в котором не было места для трутней. Сама Е.П.Б. подавала пример неустанного литературного труда, а ее мощная аура обволакивала и стимулировала все вокруг...

 

 

АЛИСА Л. КЛИФЕР[106]

Июль 1890 - май 1891, Лондон, Англия

...Е.П.Б. и все обитатели Лансдоун Роуд в июле 1890 года... переехали в дом миссис Безант на авеню Роуд... К дому был пристроен зал для лекций... (большой, отдельный, он располагался в саду), для собраний Ложи Блаватской, а также для публики. Он использовался и для собраний Эзотерической секции. Этот зал был с той стороны дома, которая находилась дальше всего от апартаментов Е.П.Б., и она не появлялась там часто, а доступ к ней был не столь легок, как на Лансдоун Роуд. В основном это было вызвано ее слабым здоровьем, но до того, как она стала практически полностью прикована к своим комнатам, она иногда присутствовала на собраниях Ложи. В подобных случаях ее присутствие становилось поводом как для вдохновения, так и для "ужаса". Однажды, когда председателем была миссис Безант и кто-то произносил довольно нудную и глупую речь, все услышали, как со стороны Е.П.Б. донесся призыв болезненным шепотом: "Ох, останови ее, Анни, - останови ее!"

На собрания Эзотерической секции госпожа Блаватская, если такое вообще случалось, приходила весьма редко; а после создания внутренней группы Эзотерической секции в августе 1890 года ее стали еще реже видеть вне ее комнат, разве что в инвалидном кресле в саду и в заднем дворе дома.

...Шесть мужчин и шесть женщин... представляли собой 12 членов внутренней группы: графиня Констанция Вахтмейстер... миссис Изабель Купер-Оукли... мисс Эмили Кислингбери... мисс Лора Купер... миссис Анни Безант... миссис Алиса Клифер... доктор Арчибальд Кейтли... мистер Герберт Корин... мистер Клод Райт... мистер Дж.Р.С. Мид... мистер Е.Т. Стерди... и мистер Уолтер Олд...

Еженедельные собрания внутренней группы проводились на авеню Роуд, 19, в специально построенной для этого комнате, сообщавшейся со спальней Е.П.Б.; в эту комнату никто никогда не входил, кроме самой Е.П.Б. и ее двенадцати учеников. Каждый имел собственное место и собственный стул; во время занятий шесть учеников-мужчин садились справа от Е.П.Б., а шесть женщин - слева, образуя полукруг[4].

 

 

 

ЭСТЕР ВИНДАСТ[107]

Июль 1890 - май 1891, Лондон, Англия

Когда я увидела Е.П.Б. в первый раз, это произвело на меня неизгладимое впечатление. Одна моя знакомая пригласила меня пойти с ней на собрание членов и сторонников на авеню Роуд, Лондон. Эти собрания проходили по вечерам регулярно... "Эту женщину стоит увидеть, - сказала она, - о ней так много говорят, и хорошего и плохого, но большинство людей смотрят на нее как на мошенницу".

И вот я отправилась - без особого энтузиазма, - чтобы посмотреть на эту интересную женщину, запасшись сильной решимостью разглядеть ее хорошие стороны!..

Зал не был полон, мы расположились более или менее посредине, и нам был хорошо виден подиум, на котором стояли два легких кресла, и сбоку - трибуна для оратора. Вскоре появились две дамы - миссис Безант, которая незадолго до того стала президентом Ложи Блаватской, и еще одна дама, невысокая, но полная. "Посмотрите, это, должно быть, госпожа Блаватская", - прошептал мой гид. Все, что я смогла произнести, это "шш", немного отпрянув...

Я видела множество людей во множестве стран - звезд на своем собственном небосклоне, людей искусства, театра, политики, литературы и т.п., - но такого никогда! Эта маленькая простая женщина, сидевшая в большом кресле, с накинутой на плечи шалью, выглядела более маленькой, чем на самом деле, из-за своего полного тела... Но в то мгновение я видела только ее лицо с такими ясными синими глазами и ее руки, лежавшие на коленях. Я тогда училась живописи и еще ни разу не встречала таких прекрасных рук. Но даже это было не столь важно. Я была поражена силой и бескорыстной любовью, окружавшей ее и излучаемой ею. Это вызвало у меня ощущение движущегося, скользящего света, в котором появлялись и исчезали лица, и формы, и даже целые сцены: они проявлялись там и снова растворялись через какое-то время. Позже, гораздо позже, я полагаю, я узнала многие из этих лиц. Я тогда ничего не знала об ауре и сидела, завороженно наблюдая за всем этим. И тут я поняла, что сижу в присутствии кого-то более великого, гораздо более великого, чем я была способна представить.

Появлялись и пропадали виды Египта, а также других южных и восточных стран, которые я никогда не видела. Я помню, что подумала о ней как о живом Сфинксе, что находится в контакте, в сознательном тесном контакте с оккультными таинствами древности. Свет не исчезал, хотя таинственные растворяющиеся образы людей менялись. Я никогда не видела ничего подобного, и впечатление от всего этого внушало благоговение. Я немногое расслышала из лекции. Уолтер Олд... читал лекцию о Солнце, и после лекции можно было задавать вопросы, а если аудитория не задавала их, то тогда сам оратор задавал вопросы Е.П.Б.

Потом я посетила еще множество лекций, но именно эта стала для меня отправной вехой. Я вступила в Теософское общество и стала членом Ложи Блаватской, и моя жизнь изменилась так, что прежнему уже никогда не вернуться. Я увидела иной мир. Если бы я не была такой невозможно застенчивой, я бы могла написать Е.П.Б. и посетить ее, задать ей вопросы. Но я не набралась смелости это сделать, и когда мне нужно было через несколько месяцев отправляться на континент, я была очень рада получить приглашение приехать на авеню Роуд, которое давало мне возможность попрощаться с ней до моего отъезда во Францию. Оказавшись в комнате, я сразу села на стул у двери. Я очень обрадовалась, увидев вошедшую Е.П.Б., но я могла лишь только просто сидеть и смотреть, меня захлестнули воспоминания о том, что я видела тогда, в первый вечер, да еще то чувство невыразимой царственности, которое исходило от этой маленькой фигуры Посланника Великой Белой Ложи, что нес избавление от страданий человечеству Запада.

Я вспоминаю, что, наверное, так и просидела бы на этом стуле до окончания вечера, не сказав никому ни слова, если бы... ко мне не подошла графиня Вахтмейстер и мягко не заставила бы меня... пойти с ней и поговорить с Е.П.Б.

Наконец, когда я уходила вся под впечатлением ее обаяния, она посмотрела на меня добрым взглядом и, пожелав удачи в моем путешествии, произнесла: "Как только вернетесь, приходите навестить нас!" Я была в восхищении и в то же время на грани слез, ибо я сразу осознала, что больше никогда не увижу ее снова в этом теле...

 

 

КОНСТАНЦИЯ Вахтмейстер[108]

Март-апрель 1891, Лондон, Англия

Здесь дела идут довольно хорошо [на авеню Роуд, 19]. Вечерние собрания по четвергам продолжаются, хотя Е.П.Б. на них редко присутствует; фактически мы теперь ее редко видим. Она изолирует себя иногда на целые дни. Сейчас у нее есть комната, которая пристроена к ее собственной со стороны сада; а потом, я думаю, она совсем закроется ото всех. По мере того как она слабеет, ей становится все тяжелее переносить наличие такого множества гомонящих вокруг нее людей...

Е.П.Б., определенно, становится все слабее и слабее, и она чувствует, что для выполнения хоть какой-то работы ей необходимо находиться в полном одиночестве, чтобы быть способной сконцентрировать свою энергию. Сейчас ее рабочий кабинет расположен в проходной комнате в Эзотерическую секцию, и она не может иметь необходимое спокойствие и уединение; поэтому внутренняя комната, которую сейчас обустраивают, будет закрыта для всех посторонних людей, в том числе и близких друзей... Она говорит, что ее тело настолько расстроено и разбито, что только пребыванием большую часть времени в уединении она способна поддерживать его существование; и я ожидаю, что наступит такой день, когда она полностью изолируется и будет видеться с обитателями дома крайне редко. На самом деле мы и сейчас не появляемся рядом с ней, разве что только по вечерам...

 

 

ДЖ.Р.С. МИД[109]

Апрель 1891, Лондон, Англия

Одним из величайших доказательств необыкновенной одаренности и способностей Е.П.Б., если таковое доказательство кому-то требуется перед лицом очевидной искренности трудов ее жизни, было то, как она писала свои статьи и книги. Я знаю все книги, которые имелись в ее маленькой библиотеке, и тем не менее в течение многих дней она выпускала рукописи, изобиловавшие цитатами, которые крайне редко были неточны. Я помню ее почти вплоть до последнего дня ее работы за письменным столом, когда я вошел в ее комнату для того, чтобы спросить ее о двух греческих словах в цитате и сообщить ей о том, что они были неточными. Несмотря на то, что в юности Е.П.Б. говорила на современном греческом и бабушка учила ее древнегреческому, она не владела им с достаточной степенью точности, и коррекция тех слов, против которых я возражал, требовала точного знания. "Откуда вы взяли их, Е.П.Б.?" - спросил я. "Совершенно точно, что я этого не знаю, - таков был ее несколько обескураживающий ответ. - Я их видела!" - и добавила, что уверена в своей правоте, ибо вспомнила, как она написала тот абзац, о котором шла речь. Однако я убедил ее, что там была ошибка, и она, в конце концов, сказала: "Ну, конечно, вы великий греческий мудрец, я знаю об этом, но вы не можете постоянно наседать на меня. Я попробую увидеть это еще раз, а теперь проваливайте отсюда", - имея в виду, что ей нужно продолжать работу и что в любом случае она пресытилась моим присутствием. Примерно через две минуты она снова позвала меня и показала мне лист бумаги, на котором она совершенно правильно написала эти два слова, сказав при этом: "Ну, думаю, после этого вы сделаетесь еще более великим мудрецом, чем когда-либо!"

 

 

ЛОРА М. КУПЕР[110]

21 апреля - 8 мая 1891, Лондон, Англия

21 апреля, в четверг, я отправилась на несколько дней в штаб-квартиру, но этот визит из-за неожиданного оборота событий продлился несколько недель. Казалось, что здоровье Е.П.Б. находится в своем обычном состоянии. 23-го, в четверг, она посетила Ложу и осталась, после того как были завершены все формальности вечера, поговорить с окружившими ее друзьями. Потом она пошла в свою комнату, где, по обыкновению, собирала всех сотрудников, проживавших в штаб-квартире на авеню Роуд, 19, на то время, пока она пила кофе перед тем, как лечь в постель...

 В субботу она выглядела очень свежо... Мы с моей сестрой, миссис Изабель Купер-Оукли, и еще один или два человека оставались поговорить с ней примерно до 11 часов, а затем она удалилась, весело пожелав всем спокойной ночи, находясь, очевидно, в своей нормальной форме. Однако на следующее утро горничная Е.П.Б. пришла в мою комнату рано и сказала, что это была беспокойная ночь и что у Е.П.Б. было несколько припадков с судорогами. Позже, днем, пришел доктор Меннел, определил болезнь как грипп; у нее была сильная лихорадка, температура около 105  [по Фаренгейту и 40.5 °С]... С того памятного воскресного вечера, 26 апреля, начался целый ряд несчастий: один сотрудник заболевал вслед за другим, и кульминацией всего этого стала кончина нашей возлюбленной Е.П.Б... К вечеру четверга, 30 апреля, Е.П.Б. начала сильно страдать от горла, и с течением времени ей становилось все труднее и труднее глотать; у нее появился тяжелый кашель, а дыхание было очень затруднено. К утру пятницы лучше ей не стало, и когда прибыл доктор Меннел, он обнаружил тонзиллит на правой стороне горла. Горячие припарки дали некоторое облегчение...

 Утром в воскресенье, 3 мая, Е.П.Б. была на самом деле очень больна. Боль, которой сопровождалось глотание, мешала ей проглатывать пищу, и вследствие этого ее слабость увеличивалась... Только те, кто находился тогда рядом с ней, могут представить, как храбро она боролась с болезнью. В среду, 6 мая, она частично оделась и вышла в комнату, осталась на завтрак, полежала некоторое время на софе; вечером доктор Меннел обнаружил, что у нее вполне нормальное состояние, лихорадка совсем прошла, но большая слабость и затрудненное дыхание доставляли ему большое беспокойство... Вечер среды стал поворотной точкой в ее болезни...

 В четверг, 7 мая, Е.П.Б. собралась с силами и примерно в 3 часа дня оделась и почти без посторонней помощи вышла в комнату; там она попросила, чтобы ей принесли ее огромное кресло... Кресло доставили и поставили перед Е.П.Б. столик для игры в карты. Она достала карты и попыталась разложить пасьянс, но, несмотря на все эти мужественные старания, было очень заметно, что она страдает от сильной боли...

 Доктор Меннел пришел в самом начале шестого и был очень удивлен, увидев ее сидящей. Он поздравил ее и похвалил за смелость. Она сказала: "Я делаю все, что могу, доктор". Ее голос почти превратился в шепот, попытка говорить стоила ей немалых усилий, так как она страдала от одышки... Она подала доктору Меннелу сигарету, которую с трудом сделала для него, и это была последняя из всех сделанных ею сигарет...

 Наступившая ночь принесла ей много мучений и была последней ночью, которую она провела с нами. Из-за большой затрудненности дыхания Е.П.Б. не могла расслабиться ни в каком положении, были безуспешно перепробованы все средства, и в конце концов ей пришлось расположиться сидя в своем кресле, со всех сторон подпершись подушками... Примерно часа в четыре Е.П.Б., казалось, полегчало... Но около 11.30 утра 8 мая меня разбудил мистер Райт и попросил прийти немедленно, поскольку Е.П.Б. стало хуже и сиделка полагала, что ей осталось жить уже недолго. Я бросилась в ее комнату и поняла, насколько критическим было ее состояние. Она сидела в своем кресле, я встала перед ней на колени и попросила ее постараться принять стимулятор. У нее не было сил самой держать стакан, поэтому она позволила мне поднести его к ее губам. Она сумела проглотить его содержимое, но после того мы смогли лишь немного покормить ее из ложечки. Сиделка сказала, что, может быть, Е.П.Б. еще протянет несколько часов, но неожиданно произошло еще одно изменение, и когда я попыталась увлажнить ей губы, я увидела, что ее милые глаза уже помутнели, хотя она оставалась в полном сознании до последнего мгновения.

 При жизни у Е.П.Б. была привычка постукивать ногой в то время, когда она глубоко задумывалась над чем-нибудь, и она продолжала делать это движение почти до того самого момента, когда прекратилось ее дыхание. Когда умерла последняя надежда, сиделка вышла из комнаты, оставив С.Ф.Райта, У.Р.Олда и меня около нашей любимой Е.П.Б.: двое стояли на коленях перед ней, держа ее руки, а я - сбоку, поддерживая рукой ее голову. Так мы оставались в неподвижности в течение долгих минут, и так, в тишине, Е.П.Б. ушла. Мы даже не смогли точно угадать то мгновение, когда она перестала дышать. Чувство великого умиротворения наполнило комнату, а мы молча стояли на коленях...

 

 

ГЕНРИ С. ОЛЬКОТТ[111]

9 и 10 мая 1891, Сидней, Австралия

Первый намек о смерти Е.П.Б. был получен мною телепатически от нее самой, и за этим последовало второе подобное сообщение. Третье я получил от одного из репортеров, присутствовавших на моей заключительной лекции в Сиднее, который сказал мне, когда я спускался с трибуны, что из Лондона пришло сообщение прессы о ее кончине. В моем дневнике за 9 мая 1891 года я записал: "Было неприятное предчувствие смерти Е.П.Б.". На следующий день там же говорится: "Сегодня утром я почувствовал, что Е.П.Б. умерла..." И последняя запись за тот день: "Телефонограмма: Е.П.Б. скончалась". Только те, кто видел нас вместе, кто знал о мистических узах, связывавших нас, могут понять то ощущение тяжелой утраты, которое навалилось на меня после получения этой страшной новости.

 

 

ДЖУЛИЯ КЕЙТЛИ[112]

Май 1891, Пенсильвания, США

Через несколько дней после смерти госпожи Блаватской случилось так, что Е.П.Б. разбудила меня ночью. Я поднялась, не чувствуя никакого удивления, а только приятное и привычное удовольствие. Она приковала к себе мой взгляд своим львиным взором. Затем она стала тоньше, выше, и ее очертания начали принимать мужские черты, они медленно изменялись до тех пор, пока передо мной не предстал мужчина высокого роста и недюжинной силы, и последние остатки ее черт переплавились в него, и только львиный взор, который светился, как лучи солнца, - только он остался неизменным. Мужчина поднял голову и произнес: "Будь свидетелем!" Потом он вышел из комнаты, положив при этом руку на портрет Е.П.Б., проходя мимо. С тех пор он несколько раз приходил ко мне с учениями посреди дня, когда я была очень занята работой, а однажды он сошел с огромного портрета Е.П.Б.

 

 

"ГОСПОЖА БЛАВАТСКАЯ"

[некролог]

"The Herald Tribune"

10 мая 1891, Нью-Йорк, США

Не многим женщинам выпала участь испытать в жизни столько постоянного непонимания, клеветы и нападок, сколько их досталось на долю госпожи Блаватской, но, несмотря на то, что злоба и невежество оказали на нее свое вредоносное влияние, есть огромное множество причин утверждать, что труды всей ее жизни возместят эти убытки, что они продолжатся и все это принесет немало добра. Она была основателем Теософского общества - организации, которая в настоящее время полностью сформирована, и притом твердо, имея отделения во многих странах на Востоке и на Западе... Почти двадцать лет своей жизни она посвятила распространению доктрин о фундаментальных принципах Бытия, которые обладают самыми возвышенными этическими чертами...

Госпожа Блаватская была убеждена в том, что возрождение человечества должно основываться на развитии альтруизма. В этом она была заодно с величайшими мыслителями не только наших дней, но и всех времен...

Она проделала важную работу и... в другом направлении. Можно сказать, никто среди нынешнего поколения не сделал большего для того, чтобы заново открыть так давно скрывавшиеся под семью замками сокровища восточной мысли, мудрости и философии. Определенно, никто не сравнится с ней ни по широте охвата светоносной и глубокой мудрости-религии, что стала результатом трудов вечно мудрого Востока, ни по охвату тех древних литературных трудов, чьи диапазон и глубина настолько ошеломили Западный мир...

Она сама обладала исчерпывающими знаниями в области восточной философии и эзотеризма. Ни один искренний человек, прочитавший две основные ее работы, не сможет усомниться в этом. Общая направленность и тенденции ее писаний были здоровыми, свежими и побуждающими к действию. Тот пример, который она постоянно показывала нам, был именно тем, в чем нуждается Мир, и в котором он всегда нуждался, а именно - пример самопожертвования и самоотверженного труда на благо других людей...

Труд госпожи Блаватской уже принес свои плоды, и ему, видимо, суждено стать причиной еще более заметных и блестящих успехов в будущем... Вот таким стал тот след, который оставила госпожа Блаватская в своем времени, и ее труды служат свидетельством всего этого... Когда-нибудь, может быть, очень скоро, возвышенность и чистота ее намерений, мудрость и широта ее учений будут осознаны более полно и ее памяти будет воздана та честь, которая принадлежит ей по праву.



[85] C.Wachtmeister, Reminiscences. - Pp. 90-95.

[86] Charles Johnston. Helena Petrovna Blavatsky // The Theosophical Forum. - New York, April, May, June and July 1900; перепечатано в H.P.B. s Collected Writings. - V. 8. - Pp. 392-409.

[87] Archibald Keightley. Reminiscemces of H.P.Blavatsky //  The Theosophical Quarterly. - New York, Oktober 1910. - Pp. 113-119.

[1]* Утренняя звезда (планета Венера), от лат. lucifer - несущий свет. - Прим. пер.

[88] H.P.B.: In Memory. - Pp. 38-39.

[89] Alice Leighton Cleather. H.P.Blavatsky As I Knew Her. - Calcutta, 1923. - Pp. 2-4. (Далее - Cleather. As I Knew Her.)

[2]* Бога из машины (лат.) Развязка в античной трагедии нередко происходила благодаря вмешательству богов, появлявшихся на сцене с помощью театральной машинерии. – Прим. ред.

[90] Katherine Tingley. Helena Petrovna Blavatsky: Foundress of the Original Theosophical Society in New York, 1875. - Point Loma, California, 1921. - Pp. 34-35. (Далее - Tingley. H.P.B.)

[91] Компиляция из: William T.Stead. Note // The M.P. For Russia: Reminiscences & Correspondence of  Madame Olga Novikoff. - London, 1909. - V. 1. - Pp. 130-131; William T.Stead. The Review of Reveiws. - London, June 1891. - Pp. 548-550.

[92] Bertram Keightley. Reminiscences of H.P.B. - Adyar, Madras, India, 1931. - Pp. 21-23. (Далее - B.Keightley. Reminiscences.)

[3]* См.: Собрание сочинений Е.П.Б., т.9, с. 321-322, там имеется факсимильная копия соответствующих страниц из "The Gem" за 1831 год, на которых напечaтана поэма Теннисона. - Прим. ред.

[93] William Kingsland. The Real H.P.Blavatsky: A Study in Theosophy, and a Memoir of a Great Soul. - London, 1928. - Pp. 18-19, 24, 258, 259, 261.

[94] Cleather. As I Knew Her. - Pp. 15-16.

[95] Blavatsky Still Lives and Theosophy is in a Flourishing Condition // New York Times, January 6, 1889. - P. 10; также включено в сборник Echoes of the Orient: The Writtings of William Quan Judge. -  San Diego, California, 1987. - V. 3. - Pp. 138-141.

[96] Tingley. H.P.B.. - Pp. 35-36.

[97] B.Keightley. Reminiscences. - Pp. 25-27.

[98] Edmund Russell. Isis Unveiled // The Theosophical Outlook. - San Francisco, California, April 26, 1919. - Pp. 129-134.

[99] Violet Tweedale. Ghosts I Have Seen and Other Psychic Experiences. - New York, 1919. - Pp. 51, 56-61.

[100] Annie Besant. An Autobiography. - London, 1893. - Pp. 308-313. (Далее - Besant, Autobiography.)

[101] H.P.B.: In Memory. - P. 31-35.

[102] Компиляция из: Besant, Autobiography. - Pp. 321-323; Annie Besant. The Masters. - Adyar, Madras, India, 1912; переиздание 1977. - Pp. 32-33.

[103] H.P.B.: In Memory. - Pp. 31-35.

[104] Rev. B.Old. Memories of H.P.B. - Over 50 Years Ago // The Theosophist. - Adyar, Madras, India, November 1941. - Pp. 107, 109.

[105] OLD. - V. 4. (1887-1892). - Adyar, Madras, India, 1931. - Pp. 254-256.

[106] Cleather. As I Knew Her. - Pp. 21-24.

[4]* Учения Е.П.Б. для внутренней группы теперь можно прочесть под названием "Учения Е.П.Блаватской для внутренней группы ее личных учеников (1890-1891)": реконструкция учений Х.Дж.Шпиренбурга. Сан-Диего, Калифорния, 1985. - Прим. ред.

[107] Esther Windust. Personal Reminiscences of H.P.B. // Eirenicon. - Hyde, Chesire, England, 1950. - 97. - Pp. 1-2; перепечатано в The Canadian Theosophist. - Toronto, Canada, May 15, 1951. - Pp. 33-34.

[108] Extracts from Countess Wachtmeister s Letters as to H.P.B. s Last Days // The Theosophist. - Adyar, Madras, India, May 1929. - Pp. 124-125.

[109] H.P.B.: In Memory. - P. 34.

[110] H.P.B.: In Memory. - Pp. 3-7.

[111] OLD. - V. 4. - P. 300.

[112] C.Wachtmeister. Reminiscences.- P. 127.

К началу страницы → К оглавлению сборника "Оккультный Мир Е.П.Блаватской"

 
 

 
html counterсчетчик посетителей сайта
TOP.proext.com ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU