Е.П.Блаватская

Инструкции для учеников Внутренней Группы

(сборник статей)

Инструкция III

Назад к оглавлению

Строго конфиденциально

Не является собственностью какого-либо члена и подлежит возврату агенту главы В[осточной] Ш[колы] Т[еософии] по первому же требованию.

 

ИНСТРУКЦИЯ III

Предварительные объяснения к Инструкции III[1]

[Братья и сестры по теософии.

Многие из вас, те, кто, вступив в Э[зотерическую] С[екцию], ожидали получать письменные Инструкции, по меньшей мере, каждые два месяца, но получили их только за январь-февраль и март-апрель, должно быть, были разочарованы, а возможно, и недовольны. И за это я приношу свои искренние извинения, но ввиду настоящего положения дел в Америке, предательства с изначала и еще худшего предательства, воспоследовавшего совсем недавно, измены того, кто вступил в Э[зотерическую] С[екцию] с твердою целью завладеть ее предполагаемыми секретами, дабы уничтожить Теософское Общество и, сокрушив меня, обратить в небытие и Э[зотерическую] С[екцию], – ввиду всего этого наставления пришлось прекратить.

Вы читали в моем "Открытом письме ко всем теософам" подлинную и печальную историю об одном экс-брате, который то ли из личных, то ли из каких иных мотивов согласился возложить на себя миссию Иуды. И хотя он не нашел того, что так упорно выискивал по приезде в Лондон, тем не менее с той поры он причинил нам огромный вред, выдавая ложь и клевету за факты, и даже успел отвратить от нас нескольких достойных людей. (С того времени, как я начала писать эти строки, еще два выдающихся члена из Бостона были одурачены совместными усилиями "лиги" наших врагов и сошли с пути истинного, находясь во власти ложных, внушенных впечатлений.) Разве могла я продолжать при таких обстоятельствах? И все же я начала готовить Инструкцию III, которая уже давно была бы вам послана, не возникни третьего препятствия.

Требовалась полная реорганизация, и наш брат У. К. Джадж, вместе с несколькими членами Американского Совета Э[зотерической] С[екции], любезно за нее взялся. Но ныне ядовитые стрелы наших напористых врагов обращены против него: отчасти, насколько мне известно, вследствие тех же клеветнических и тайных происков, из-за которых некоторые из вас отказались соблюдать новые Правила, изданные им от моего имени.

Однако о главной причине, по которой пришлось приостановить наставления, мало кто знает, за исключением моего ближайшего окружения, но теперь о ней должны узнать и вы.]

То, что ни один такой крупный и растущий орган, каковым ныне стала Э[зотерическая] С[екция], не мог не остаться без своих предателей, тайных и явных, я сознавала с самого начала. Я знала с первого же дня, что ожидает меня. Я знала, что задача, стоящая передо мною, обернется для меня еще большим поношением и обманом, чем когда бы то ни было; что она непременно вызовет уйму злобных чувств у членов главного (экзотерического) органа Т[еософского] О[бщества], которые, в конечном счете, будут в особенности, если и не исключительно, вымещены на мне. И все произошло именно так, как я предполагала. Но если из-за этого и была задержана, по большей части, отправка Инструкций, то все же это не была, как сказано, единственная причина. Возникло более серьезное препятствие – а для меня и тяжелейшее из всех. Я получила два письма и упрек от Учителей. Сии дошли до меня отнюдь не таким способом, который мог бы вселить надежду на то, что оно менее серьезно, нежели казалось вначале. Письма, что я получала оба раза, написаны ясно и откровенно и посланы совершенно прозаическим способом на сиккимской границе по почте – одно в марте, другое в августе. Последнее не оставило мне никакой эфемерной надежды на то, что я превратно истолковала или даже преувеличила факты. В своем первом письме наши Учителя выразили недовольство, а в последнем, полученном мною как только из Нью-Йорка пришло известие о предательстве М. А. Лейна, неудовольствие это проявилось еще больше.

Было это в конце августа, и мне велели попридержать Инструкцию III в ожидании дальнейшего развития событий, а затем довести отрывки из письма Учителей, касавшиеся Э[зотерической] С[екции], до сведения ее членов на обоих континентах, не преминув при этом показать им, какой ошибочный и опасный курс я проводила в Э[зотерической] С[екции] с самого ее начала. Меня предупреждал Совет и мои доверенные друзья об опасности принятия стольких лиц, так широко разбросанных по миру, которые – как добавили они – не знали меня вовсе, разве только понаслышке, и каждого из которых я могла изучать, как они полагали, лишь по их аурам и фотографиям. Я и сама сознавала эту опасность, но была не в силах ее предотвратить, поскольку "Книга поведения и правил" гласит: "Ни единому человеку нельзя отказывать в членстве или в возможности познать истину и тем улучшить жизнь свою только потому, что некто или даже все ближние его думают о нем дурно". Таково правило. Стало быть, чем больше число кандидатов, дающих клятву, тем больше вероятность помочь массам. Член Т[еософского] О[бшества] может быть абсолютно неспособен к высшим наукам и никогда не постичь истинных учений оккультизма и эзотерической философии; и все же, если есть в нем настоящая искра веры в реальное присутствие высшего Я в нем, он останется верен своей клятве и постарается строить свою жизнь сообразно правилам Э[зотерической] С[екции], тем самым становясь благороднее и лучше в каждом случае. Членство в Э[зотерической] С[екции] и "клятвы", посланные, принятые и подписанные, – не являются гарантией большого успеха; также клятвы эти не имеют целью сделать из каждого ученика адепта или мага. Они есть просто семена, в коих таится потенциальность каждой истины, зародыш того прогресса, что станет достоянием лишь седьмой совершенной расы. Горстка таких семян была доверена мне хранителями этих истин, и долг мой – сеять их там, где я предвижу возможность всхода. Это – притча Сеятеля, еще раз претворенная в жизнь, и свежий урок, который нужно извлечь из ее нового приложения. Семена, упавшие на добрую землю, принесут стократный плод и тем окупят в каждом случае потерю тех семян, что упали при дороге, на каменные сердца и среди терниев человеческих страстей. Сеятель именно обязан выбрать лучшую почву для будущих посевов. Но он ответствен лишь в той мере, в какой способность эта непосредственно связана с неудачами и в какой таковые приписываются исключительно ей; именно карма индивидуумов, которые получают семена, когда их просят, вознаградит либо покарает тех, кто не выполнил свой долг перед их высшими Я. Природа извечно стремится, даже в так называемых неорганических и неживых царствах, к прогрессу и совершенствованию через воспроизводство; но насколько же больше стремится к этому природа мыслящего человека! Каждый из нас, если природа его не продуктивна или же недостаточно глубока per se, может заимствовать и извлечь материал для почвы из семян, что мы получаем; и у каждого есть возможность избежать иссушающего солнца, и заставить семена пустить корни, и не допустить, чтобы тернии заглушили их, прилагая к тому, поистине, лишь толику усилий. Следовательно, ошибка моя была не в том, что я слишком охотно принимала заявления о вступлении в Э[зотерическую] С[екцию].

И даже не погрешила я, принимая мужчин и женщин, в ком я не была достаточно уверена, хотя возможность распознать их внутреннюю природу и была предоставлена мне почти в каждом случае. Я не погрешила в этом, как полагают некоторые, ибо правила, опять-таки, учат нас, что величественная этика, преподаваемая в тайных школах Арьясанги не для блага или совершенствования святых, но, воистину, грешников, нуждающихся в моральной и интеллектуальной помощи.

Так в чем же именно не удалось исполнить мне свой долг? А вот в чем, как мне было указано: я стала выдавать восточные учения тем, кто не был знаком с восточной дисциплиной, – жителям Запада, которые, будь они основательно сведущи в законах сей дисциплины, столь незнакомой образованным людям – христианам от рождения, дважды подумали бы, прежде чем вступить в Э[зотерическую] С[екиию]. Приученные возлагаться на своего Спасителя и козла отпущения вместо себя, они никогда не задумывались, что их спасение и будущее воплощение всецело зависят от них самих и что всякое прегрешение против Духа Святого (их высшего Я), истинно, останется непрошенным ни в их нынешней жизни, ни в их следующем воплощении: ибо карма всегда на страже, чтобы следить за их действиями и даже помыслами. Словом, я стала обучать их правописанию, прежде чем выучила их буквам оккультного алфавита. Вместо того чтобы серьезно предупредить подписавших клятву, что, нарушив ее и став повинными в том, что они поклялись избежать, они тем самым навлекут на себя зловещую ответственность, которая рано или поздно повлечет ужасные следствия; вместо того, чтобы доказать им это на их собственных жизненных примерах и на примерах из жизни других людей, я предоставила их самим себе. Вместо такого предупреждения я выдала им предварительные знания, кои ведут к самым сокровенным тайнам природы и древней Религии-Мудрости и которые лишь немногие могут оценить. Наконец, не сочтя нужным сперва подготовить их, назначив всем испытательный срок на год или около того, я предоставила им возможность поступать как вздумается, а в большинстве случаев и невольно сбиться с пути. Потому-то у нас столько членов, заботящихся лишь о новых Инструкциях себе на потеху, и несколько отступников, которые уже причинили огромнейший вред Теософскому Обществу, не говоря уже об Э[зотерической] С]екции]. Это – результат и следствие того, что я не потрудилась следовать правилам и принудительно вводить их в действие; и ныне я в этом смиренно каюсь пред всеми своими друзьями, которые это прочтут.

Как правдиво звучат слова из письма Учителя:

"Опыт лишь слишком ясно доказывает, что любое уклонение от освященных веками правил по руководству и наставлению ученика, дабы приноровиться к западным обычаям и предрассудкам, является фатальной политикой".

"Прежде чем ученик может быть обучен, он должен познать, как вести себя по отношению к миру, своему учителю, священной науке и внутреннему Я", – сказано в письме, в котором цитируется восточный афоризм, гласящий:

"Рябь на водной поверхности отображает лишь преломленные образы" – здесь Учитель имеет в виду, что, пока учащиеся не обуздали свои мирские страсти и пребывают в неведении относительно Истины, их неподготовленные умы будут воспринимать все в свете мирского, а не истинно духовного, эзотерического суждения.

"И можно ли тогда ожидать, – вопрошается в нем, – что они увидят что-либо, кроме преломленных истин, кои таковое суждение непременно предпошлет, исказив их при этом еще больше? Небрежение старинными обычаями непременно обернется злом".

Насколько правдивы эти слова, доказывает наш случай. Ибо разве небрежение освященными веками обычаями, запрещающими говорить на публике или перед невежественными массами о священных предметах, в чем мы, два Основателя, повинны, принесло Т[еософскому] О[бществу] и отдельным кандидатам что-нибудь, кроме горести и скандала, даже до того, как была образована Э[зотерическая] С[екция]? В слепой безрассудности, без разрешения и размышления, мы – полковник Олькотт и я, наиглавнейшие из всех, приподняли некоторые из покровов Истины, не раз позволив мельком взглянуть на тайные законы Природы и Бытия слепой, невежественной, руководимой лишь чувствами публике, и тем спровоцировали ненависть, обострили скептицизм и возбудили зловредную деятельность многих оппонентов, которые, в противном случае, оставили бы нас в покое. Ах, друзья, каким мудрым законом и благоразумным ограничением было сие древнее правило, ограничивавшее это священное, но опасное знание (опасное, ибо обоюдоострое) лишь кругом избранных, и эти избранные были связаны клятвой, нарушение коей грозило им гибелью. Да и по сей день именно эти избранные подвергаются большему риску. Некоторые теософы, еще совсем недавно почти обожавшие Т[еософское] О[бщество] и особенно его Учителей, потеряли или невольно теряют свое моральное равновесие, причем некоторые из-за ядовитых слов, нашептанных им на ухо предателями; другие же разбрасывают свои хорошие кармические шансы на все четыре стороны, превращаясь в злейших и беспринципных врагов. От грубой публики этого можно было ожидать, но от друзей, братьев, сподвижников!

Ну а что касается членов Э[зотерической] С[екции], как теперь представляется, так это в большей мере, если и не всецело, моя вина; и карма теперь понуждает меня испить глоток горечи из своей железной чаши. Если бы я, вместо того чтобы выказывать такую обнадеживающую уверенность в нерушимости людского слова чести и почти слепую веру в то, что святость их клятвы окажется надежной гарантией преданности любого присягнувшего члена; если бы вместо этого я строго придерживалась древних оккультных правил восточной дисциплины, то, что имело место, никогда бы не произошло. Но я никогда не допускала даже мысли, что двоякая клятва такой святости, как та, что дается от имени высшего Я, может когда-либо быть нарушена, как бы низко кто ни ценил свое "самое священное слово чести". Даже в тех немногочисленных случаях, когда темная зловещая аура вокруг лица на фотографии явно предупреждала меня, я все же надеялась на чудо. Я никак не могла заставить себя поверить, что какие-нибудь мужчина или женщина способны на такое преднамеренное предательство. Я отбросила как зловредную, грешную мысль идею о том, что сознательная безнравственность могла прекрасно уживаться в человеке уже после того, как он дал такой священный обет; и ныне я впервые познала возможность того, что некоторые теософы правдиво окрестили "клятвой лишь на словах". Если бы я навязывала правила, я, несомненно, лишилась бы двух третей наших присягнувших членов, тех, кто подписал ее, как подписали бы они любое циркулярное письмо, но тогда, по крайней мере, те немногие, что до конца остались верными своим обетам, извлекли бы гораздо больше пользы, чем сейчас. Но презрев обычные предосторожности испытательного срока, я тем самым должна благодарить лишь самое себя; а потому вполне справедливо, что я первой за это и должна пострадать от неумолимого закона кармы. Но я, облаченная в броню, сотканную каждодневными и почти ежечасными несправедливыми нападками, мало бы заботилась об этом; но вот о чем я сожалею более всего, – и с такой горечью, какую немногие из вас в состоянии когда-нибудь вообразить, – так это о том, что столько добросовестнейших, добрейших и честнейших господ и дам будут вынуждены страдать по вине единиц. Ибо, хоть вина эта – лишь досадная оплошность с моей стороны, все же она, как я полагаю, есть следствие моей нерадивости. И посмотрите-ка! Карма моя явилась предостережением почти что с самого основания Э[зотерической] С[екции].

Но начала я хорошо. Некоторым из тех, кого я сочла совершенно недостойными клятвы, было отказано с самого начала; но я не смогла устоять перед мольбами тех, кто заявили мне, что это был их "последний шанс в жизни". "Клятво-лихорадка" быстро разделалась с их обещаниями. Одна нарушила свои обеты спустя всего лишь четыре дня после того, как дала клятву, став повинной в гнуснейшем предательстве и неверности по отношению к своему высшему Я. И когда я уже не могла долее держать в Э[зотерической] С[екции] ни ее, ни ее друга, все Общество сотряслось от клеветы и коварства обоих. А затем теософские круги, как здесь, так и в Америке, вновь обошел все тот же старый, полный удивления вопрос: "Почему же наша "бедная Е. П. Б.", несмотря на Учителей, стоящих за ней, и ее собственную проницательность, столь явно не способна отличить друзей от врагов?"

Братья, если вы все-таки будете судить по очевидности и с мирской точки зрения, вы окажетесь правы, но, если вы удосужитесь вникнуть во внутренние причины, производящие внешние следствия, вы убедитесь, что вы решительно неправы. И дабы вы больше не были несправедливы ко мне, позвольте мне объяснить, что я имею в виду.

Примите же, на мгновение, как само собой разумеющееся (вы, порой все еще сомневающиеся в глубине своего сердца), что я выполняю поручение настоящего, живого Учителя. А если так, то на меня ни за что не возложили бы такой миссии, не поклянись я неизменно следовать законам Этики, Наук и Философии, преподаваемых Ими. И что бы ни случилось, я должна строго придерживаться этих законов и правил, даже если меня приговорят к смертной казни. Так вот, если закон, даже в обычной законодательной власти, гласит, что никто не может быть осужден прежде, чем будет доказана или станет явной его вина, то насколько же более строгим должен быть тот же закон в нашем оккультном Кодексе? Имею ли я право – в особых случаях, когда вижу, что человек несет в себе зачатки злодеяния, обмана, неблагодарности или мести или даже имеет определенную склонность к ним, что, одним словом, сей мужчина или женщина – люди ненадежные; но что, с другой стороны, их интерес и симпатия к теософии и оккультизму пока еще серьезны и искренни, – имею ли я право, вопрошаю я вас, отказать им в шансе стать лучше только из опасения, что в один прекрасный день они обернутся против меня? Скажу даже больше. Зная, как знаю я, что никакие земные силы вместе взятые не в состоянии уничтожить Т[еософское] О[бщество] и его истины, даже если они могут ранить – и до некоторой степени действительно ранят при каждом удобном случае – мою внешнюю и ничтожную личность, ту оболочку, что я торжественно поклялась использовать как буфер для дела, коему я служу, как вы думаете, вправе ли я лишь из личной трусости и самозащиты ради лишить человека шанса воспользоваться истинами, мною преподанными, и тем стать лучше? Что много позванных, но мало избранных, я знала с самого начала; что говорящий правду – изгой везде, изречение древнее; и что человек (и особенно женщина), проповедующий новые истины, будь то в религии или науке, забивается камнями и обращается в мученика теми, кому они не по нутру, – все это я предвидела и не более. Позвольте же мне привести пример из реальной жизни. Когда небезызвестная мадам Куломб приехала ко мне в Бомбей вместе со своим муженьком, умоляя о хлебе и крове, я, хотя и встречала ее в Каире и знала, что она коварная, злая и лживая женщина, все же дала ей все, в чем она нуждалась, так как это был мой долг. Но когда с течением времени я поняла, что она ненавидит меня, завидует моему положению и влиянию и клевещет на меня моим друзьям, тогда как в глаза мне льстит, моя человеческая природа восстала. Мы были тогда очень бедны, собственно говоря, даже беднее, чем сейчас, – как Общество, так и мы сами – и содержать двух врагов за свой счет казалось нам слишком обременительным. И я обратилась к своему Гуру и Учителю, который находился тогда в трех днях пути от Бомбея, и предоставила ему решить, правильно и теософично ли держать двух таких змиев в доме; ибо она, во всяком случае, если и не ее муж, представляла угрозу всему Обществу. Хотите ли узнать ответ, полученный мною? Я привожу слова verbatim – ответ, начинающийся с афоризма из "Книги Правил":

""Если найдешь ты голодного змия, в поисках пищи вползающего в твой дом, и из страха тебя он укусит, если, не дав ему молока, ты прочь его прогонишь, обрекая на страдания и голодную смерть, значит, ты сошел с Тропы Сострадания. Так поступают лишь трусы и эгоисты". Ты знаешь, – говорилось далее в письме, – что угрожают лично тебе; ты еще должна усвоить, что доколе в Теософском Обществе есть хоть три человека, достойных благословения нашего Господа, – оно не может быть уничтожено... Ваши две кармы [ее и моя] устремляются в противоположные стороны. Захочешь ли ты, из-за малодушного страха перед тем, что может случиться, слить две [кармы] и стать такой же, как она?.. Они бездомные и голодные; приюти и накорми их, коли не хочешь ты разделить с ней ее карму".

С тех пор я более, чем когда бы то ни было, следовала этому принципу, стремясь помочь каждому невзирая на то, что лично я могла из-за этого претерпеть. Стало быть, не отсутствие способности к правильному распознаванию, но нечто совершенно иное вынудило меня отбросить всякие мысли о возможных последствиях в деле подбора членов, пригодных для Э[зотерической] С[екции]. Нет; грех мой лежит в иной плоскости. Презрев личный опыт, я в данном случае позволила себе руководствоваться вполне понятной учтивостью и снисхождением к западному чувству, а отнюдь не своим долгом. Словом, я совсем не хотела навязывать западным ученикам жесткие правила и дисциплину восточной школы – из опасения, что любое мое требование строго подчиняться правилам сочтут за желание утвердить папскую и деспотичную власть[2]. Прочтите свои клятвы и "Предварительные меморандумы" и изучите их; и затем, найдя ту меру власти, которою вы сами меня облекли, дав клятву, скажите честно, кто из вас, если вообще кто-либо, может прийти и пожаловаться не только на то, что я когда-либо злоупотребила этой властью, но даже применила ее по отношению к любому испытуемому? Лишь в единственном случае, касающемся друга, который едва ли мог превратно истолковать мои действия, я настояла на том, чтобы он на время покинул Америку. А чтобы подчеркнуть эту мысль, скажу больше – как только я услышала от нескольких членов, коим я доверяю больше всех, что клятва, в том виде, как она сформулирована ныне, допускает толкование мертвой буквы, я тут же ее изменила, о чем вас и уведомляю. Пункты 2 и 3 читаются теперь так:

2) Клянусь поддерживать перед всем миром Теософское движение и тех его руководителей и членов, коим я всецело доверился; в особенности же подчиняться, беспрекословно и незамедлительно, распоряжениям, отданным через Главу Секции, во всем, что касается моих теософских обязанностей и эзотерической деятельности, насколько дозволяет моя клятва своему высшему Я и моя совесть[3].

3) Клянусь никогда не выслушивать без протеста ни одну клевету, несправедливо сказанную или еще недоказанную, в отношении брата-теософа и воздерживаться от осуждения других[4].

Я сделала это, поскольку считаю нужным разъяснить истинный дух клятвы. Но именно мое нежелание направлять каждого из вас более, нежели требуется, и явлено сейчас как породитель зла и как то, в чем я повинна. Как говорится в том же письме, мне адресованном:

"Ты заговорила с ними, прежде чем ухо их приучилось внимать, и начала демонстрировать феномены, прежде чем око ученика было готово узреть. И именно по этой причине, слыша, но неясно и видя все в своем собственном свете, не один [член Эзотерической Секции] отвратился и постарался отплатить тебе [мне] за труды твои".

[И ныне я искренне надеюсь, что вы – по крайней мере, некоторые из вас – извлечете урок из моей слабости и проявите понимание, хотя бы тем, что не будете слишком строго меня судить, если я отчасти изменю свою политику. Ибо я должна или сделать это, или же вовсе прекратить эзотерические наставления, во всяком случае, для тех, кто не согласен с этим порядком. Дабы избежать повторения ошибки, я предлагаю сделать следующее. Каждая Инструкция будет посылаться так же, как и до сих пор, но только в качестве приложения к этике и учениям, в которых будут излагаться правила дисциплины и законы ученичества, как это принято в случае всех испытуемых.] Те, кто принимают новый порядок, должны его изучить, иначе они больше не смогут получать от меня наставления. Ибо, как гласит "Книга поведения" в школах Дзиан:

"Не разглашай тайн ни простонародью, ни легкомысленному другу, ни новому ученику. Прозревая возможные последствия, замкни в душе своей учение преподанное, доколе не найдешь ты слушателя, что поймет слова твои и проникнется твоими устремлениями".

Это означает не то, что вы вольны повторять все, что выучили, любому, кто, на ваш взгляд, отвечает этому описанию, но что вы можете обмениваться мнениями со своими соучениками, которые связаны клятвой так же, как и вы.

Лучшее, что я могу сделать, я полагаю, так это незамедлительно дать устные и письменные наставления из той же вышеупомянутой книги, как и указано моим Учителем.

"1. Серьезному ученику Учитель заменяет отца и мать. Ибо, тогда как они дают ему тело и способности, жизнь и бренную форму, Учитель являет ему, как развить внутренние способности, дабы обрести Мудрость Вечную.

2. Каждый соученик становится ученику братом и сестрою, частицей самого себя[5]. Ибо его интересы и устремления есть их интересы и устремления, развитие его продвигается либо затрудняется их разумением, нравственностью и поведением через близость, порожденную их соученичеством.

3. Соученик не может отступиться или выпасть из ученической цепи, не затронув тех, кто стойко держится через симпатическую связь между собой и психические токи между ними и их Учителем.

4. Горе дезертиру, горе всем, кто помогает душе его достичь той стадии, при которой дезертирство впервые предстает пред его мысленным взором как наименьшее из двух зол. Золото в плавильном тигле суть тот, кто выдерживает плавильный жар испытания и позволяет сгореть лишь шлаку из сердца своего; обречен на проклятие кармического воздаяния тот, кто бросит шлак в тигель ученичества ради уничижения своих собратьев-учеников. Как члены зависят от тела, так и ученики зависят друг от друга, от Главы и Сердца, что наставляют и напитывают их жизненным потоком Истины.

5. Как конечности защищают голову и сердце тела, коему они принадлежат, так и ученики должны защищать от повреждений голову и сердце тела, коему они принадлежат [в данном случае теософию]".

Прежде чем продолжить, позвольте мне объяснить, из опасения быть вновь неправильно понятой, что под "Учителем" я не имею в виду себя, так как я лишь скромный глашатай истинного Учителя; также не привожу я выше написанное, дабы сподвигнуть кого-либо на защиту моей собственной личности, но воистину, дабы всем стало ясно раз и навсегда, что защищать Э[зотерическую] С[екцию] и теософию (сердце и душу Т[еософского] О[бщества], ее видимого тела) есть долг каждого честного теософа, и в особенности теософа Э[зотерической] С[екции]. Так что его "святая обязанность" – ограждать от нападок и защищать каждого собрата, если он знает, что тот невиновен, и стараться помочь ему морально, если он считает его виновным. Также и стих 5 не предпосылает мысль, что агрессивность есть наилучший путь, ибо это вовсе не так: пассивное сопротивление и твердый отказ выслушивать какие-либо кривотолки друг о друге – как в отношении любого члена, так и постороннего человека и бывшего собрата – вот все, что требуется в некоторых случаях, дабы полностью сорвать заговор и изничтожить злорадство.

И теперь, уповая на то, что никакое недопонимание более невозможно, я в надежде на это продолжу цитировать "Правила", приведя еще несколько высказывании из того же письма. Они предстают как комментарий к ст. 5, и я цитирую их verbatim.

"... И если конечности должны защищать голову и сердце своего тела, почему же тогда ученики не должны защищать своих Учителей как олицетворяющих науку теософии, которая содержит и включает в себя "голову" их привилегии, "сердце" их духовного роста? Сказано в Писании:

Кто не отрет с родительского тела грязь, которою оно осквернено врагом, ни своего родителя не любит, ни себя не чтит. Кто не защищает гонимых и беспомощных, кто не делится своей пищей с голодным и не дает жаждущему испить воды из своего колодца, тот слишком рано рожден в человеческом облике.

Узри пред собою истину: добродетельная жизнь; непредубежденный и пытливый ум; чистое сердце; ясное духовное восприятие; братская любовь к своему соученику; готовность давать и получать совет и наставление; верность чувству долга пред Учителем; добровольное повиновение заветам Истины, как только доверились мы Учителю и уверовали, что Он владеет ею; мужественное снесение несправедливости по отношению к себе; смелое провозглашение принципов; героическая защита тех, на кого несправедливо нападают, и непрестанное устремление к идеалу человеческого развития и совершенства, каковым рисует его тайная наука (Гупта-видья), – вот златая лестница, по ступенькам коей ученик может взойти ко Храму Божественной Мудрости. Скажи об этом тем, кто возжелал у тебя учиться".

Это – слова великих Учителей, и я лишь исполняю волю одного из них, повторяя их для вас. То, что сказано в письме, я, Е. П. Б., ныне передаю вам доподлинными словами, которые суть: "Думай; а думая, дерзай: цель, воистину, стоит всех и всяческих усилий". Многое из того, что содержится в "Книге поведения", можно найти во фрагментах из "Книги Золотых Правил", только что переведенных мною и опубликованных ко благу "избранных". Правила сии стары как мир. И именно их, как я теперь понимаю, я и должна была запечатлеть в памяти всех обратившихся ко мне за наставлением. Сей долг я сознавала прекрасно и все же им пренебрегла. Я не стану оправдываться, говоря, что позабыла сделать это, ибо сие было бы неправдой, но я заявляю и признаюсь, что презрела его из-за идиотского снисхождения к западным предрассудкам и складу ума. Я знала, что кодекс предварительной этики, каковой обязателен для восточных учеников, покоробит и даже оскорбит чувства многих американских и европейских испытуемых. Вечно неправильно понятая, судимая по внешности, поносимая, оклеветанная и преследуемая, я боялась навредить Обществу, вынудив нескольких, если и не многих, наших членов порвать с ним связь, сочти они мои правила слишком строгими. Впервые в жизни я поступила как трус в собственных глазах и почти что как предатель по отношению к своим обязанностям, пойдя на компромисс со своей совестью. А посему я не жалуюсь, хоть и наказана первой, и уповаю лишь на то, чтобы больше никто не пострадал от моей слабости.

Я говорю именно о втором и последнем письме, касающемся Э[зотерической] С[екции]. В первом речь шла о том, что все, желающие получать восточное учение, должны подчиняться восточным правилам и что мне лучше приостановить свои инструкции, доколе я не уведомлю их об этом, напомнив им также о Правиле 3 их Клятвы, которое, если у меня не достает смелости его применить, мне лучше бы и вовсе изменить, так как оно лишь подталкивает членов к нарушению своих обетов. Я повторила это перед Советом Э[зотерической] С[екции], что и побудило их послать совместное предостережение эзотерикам, которое было тайно передано редакции Р. Ф. Ж. [Религиозно-философского журнала] и опубликовано.

Узрите, все вы, воздаяния извечной, стремительной кармы! Не отступи я от древних правил "Книги поведения", такой прискорбный случай никогда бы не произошел, ибо в документе, составленном Советом, вовсе не было бы нужды. Ибо правило предписывает ученику:

"Коли не можешь исполнить ты клятву свою, не давай ее; но коль скоро связал ты себя обещанием, выполняй его, даже если придется тебе умереть за него".

А также Учителю:

"Не должен ты напоминать ученику, нарушающему, вольно или невольно, букву и дух любого закона – более, нежели дважды: в третий раз должен ты отделить его от тела", т. е. попросить его уйти или же исключить его.

Но так как – к несчастью в целом, хотя и к счастью в данном случае – каждая горсть грязи, брошенная в Т[еософское] О[бщество], попадает только в меня и поскольку члены Э[зотерической] С[екции] не имели возможности защищать кого-либо еще, кроме меня, я так отчаянно и не хотела навязывать это правило. Я чувствовала огромное нежелание даже сообщить что-либо, что затрагивало лично меня. Но после второго письма я не могла уже больше молчать; это – закон, и я должна лишь повиноваться. И теперь, пользуясь случаем, я прошу каждого присягнувшего члена Э[зотерической] С[екции], который не считает для себя возможным подчиняться такой дисциплине, покинуть ее. Зная, воистину, так, как знаю я, свободных американцев и свободных англичан, как могу я прийти и сказать любому из них, например, следующее:

"Должность Учителя всегда почиталась весьма священной и ответственной у наших азиатских предков, и ученику всегда предписывалось послушание и преданность. Вот это ты и должна им сказать, посоветовав изучать Ману". (Из письма)

И могла ли я надеяться уверить их, что под Учителем подразумевался Мастер, а не я сама, когда я ведала, что многие, очень многие из них, зная обо мне и по счастью не имея никаких оснований сомневаться в моем существовании, все же, за исключением весьма немногих, сомневались в существовании Махатм? Таково мое единственное оправдание. Не сумев внедрить свое вполне определенное знание о реальности Махатм-людей в сознание теософов и даже присягнувших членов на протяжении последних четырнадцати лет, я всегда избегала навязывать им эту истину. И все же, не желая выступать в роли вороны в павлиньих перьях, мне пришлось отстаивать существование Учителей, научивших меня всему, что я знаю.

И тем не менее, поскольку правила ученичества крайне строги в том, что касается личных и других отношений между Учителями и учениками, то выбора у меня не было. Гуру всегда почитался благодетелем ученика, ибо он передавал ему то, что дороже всех мирских богатств или почестей, то, что нельзя купить ни за какие деньги и что имеет отношение к благоденствию души ученика и его грядущему счастью или злосчастью. Однако внимание ученика обращается не только на Гуру, но также и на всех тех, кто помогает чела так или иначе продолжать свои занятия и добиваться успехов.

[Здесь я должна сказать о них еще несколько слов. И сейчас, опять-таки, речь также идет не обо мне, но я говорю о других "помощниках". В худшем случае, я всегда могу позаботиться о себе сама и в действительности не нуждаюсь ни в чьей защите, хотя и всегда буду благодарна тем, кто ее предложил. Но под "помощниками" я разумею таких, как Уильям К. Джадж; ныне же я призываю всех, кто останется верен своим клятвам, исполнить свой долг по отношению к ним, когда придет время, и особенно по отношению к своему американскому брату. Их запугивают и ненавидят некоторые персоны столь же несправедливо, как и меня некоторые беспринципные враги, которые все еще называют себя теософами.

Неблагодарность есть преступление в оккультизме, и мысль эту я поясню на примере У. К. Джаджа. Он – один из трех основателей Теософского Общества, единственных трех, кто остался предан Делу душой и телом. Тогда как все другие обернулись дезертирами или врагами, он всегда оставался верен своей первоначальной клятве. Если кто-то захочет узнать, что питали бы к нему Учителя, пусть он прочтет то, что один из них пишет о верности полковника Олькотта и Их признательности за нее в письме, опубликованном в "Оккультном мире"[6]. И хотя было оказано сильнейшее давление, чтобы сместить его и его сподвижников (а вместе с ними и Джаджа) в пользу другого – новичка, и были обещаны всяческие блага Т[еософскому] О[бществу], Махатма "К. Х." наотрез отказался, сказав, что неблагодарность никогда не числилась среди их пороков. И то, что полковник Олькотт совершил в Индии и Азии, У. К. Джадж сделал в Америке. Он – возродитель теософии в Соединенных Штатах и не щадит ни средств, ни сил, трудясь себе в убыток, лишь бы только ширилось движение; и вот за это против него теперь ополчился и плетет интриги тот, кто и пальцем не пошевельнул ради Т[еософского] О[бщества], но кто пытается сейчас обратить оное в небытие. С самого начала этот враг дела, хотя он никогда и не верил ни в каких Махатм, их силы или даже существование, действовал с корыстной целью; потому-то он и похвалялся более двух лет о своих собственных чудесных силах и сношениях с нашими Учителями. Именно он опубликовал постыдную фальшивку под именем Учителя К. Х. в "Chicago Tribune"; именно он заставил поверить всех, кто этого хотел, будто он регулярно поддерживал связь с "Адептами". И теперь, когда его цель – деспотически властвовать над всей Американской Секцией – сорвана; когда один из Учителей (К. Х.) категорически заявил, что ни одному англичанину или американцу не написал ни строчки за последние пять лет и таким образом выказал его лжецом, и когда ни мистер Джадж, ни я не захотели помочь ему одурачить публику или же войти с ним в сговор с целью еще большего надувательства теософов, он оборачивается против нас, отрекается от Учителей и Махатм и пытается подменить их некими мнимыми адептами Скалистых гор и таким образом погубить Дело. Тщетно силясь меня сокрушить и убедившись в моей неуступчивости, он теперь вцепился своими ядовитыми зубами в брата Джаджа. Он обладает коварной, неукротимой энергией, никогда не ослабевающей мстительностью и ворочает огромными деньжищами. Это весьма серьезные обвинения и многим могут показаться "нетеософичными", каковыми они, несомненно, и были бы, если бы только опасность грозила некоторым единичным членам Общества. Но угрожают именно самому Обществу, нашему делу, столь дорогому и священному для многих из нас – более того, его пытаются уничтожить; и дабы спасти его, я, например, ни секунды не колеблясь, соглашусь на то, чтобы весь мир хоть двадцать раз подряд признал меня нетеософичной. Ибо, уясните себе хорошенько, – если мы не объединим наши усилия против этого врага, мы не сможем одержать победу и даже не будем иметь и часа полного покоя и безопасности ни для Общества, ни в нем. Он богат, а мы бедны; он неразборчив в средствах, мы же связаны нашими клятвами и теософским долгом. Он лжет с легкостью, достойной восхищения сынов Лойолы[7]; мы же, теософы, полагаем, что кто бы ни лгал, даже с целью одолеть врага или же спасти себя от осуждения, не достоин называться теософом. Он нападает на нас, вооружившись каждым доступным средством и обманом; мы же можем лишь обороняться и победить его истиной, и ничем, кроме истины. Но истину эту нельзя утаивать, если – в результате его неослабной ненависти и альянса с любым врагом, доныне на нас нападавшим, тайно или явно (я знаю, о чем говорю) – мы не хотим, чтобы само название теософии и ее Общества вскоре стало расхожим словцом, олицетворяющим позор.

Брат Джадж отказывается защищать себя даже больше, нежели отказывалась защищать себя я после заговора Куломбов. Ни один человек, сознающий свою невиновность, никогда и не будет этого делать. Но разве поэтому мы должны оставить его без защиты? Наш святой долг – всячески поддерживать его своей симпатией и влиянием, притом энергично, а не равнодушно и робко. Пусть же наш протест будет только оборонительным, а не агрессивным. Ибо, если дух истинной теософии не позволяет использовать агрессивность, все же в некоторых случаях он требует активной обороны и поистине обязывает каждого из нас проявлять активную заинтересованность в благоденствии брата, особенно гонимого брата, каковым является сейчас мистер Джадж. Неужели "собрат" должен оставаться равнодушным и бездейственным, когда того, кто так много сделал для благородного и священного дела, поносят за него, а значит, и за дело каждого теософа; когда враг избрал его мишенью для всех клеветнических и дискредитирующих выпадов тех, кто хочет разрушить Общество, дабы на руинах его возвести иной, липовый, орган того же названия и водрузить в нем идола о глиняных ногах, с сердцем, преисполненным эгоизма и зла, для восхищения и поклонения легковерных глупцов? Можем ли мы позволить им достичь сей цели, когда они пытаются добиться успеха, погубив репутацию этого самого бескорыстного защитника нашего Т[еософского] О[бщества]? Поставьте себя на место жертвы и поступайте так, как, на ваш взгляд, поступили бы ваши братья по отношению к вам при подобных обстоятельствах. Давайте же протестовать, говорю я, – все мы; протестовать словом и делом. Пусть каждый, кто может держать в руке перо, изобличает любую ложь, сказанную о нашем друге и брате, всякий раз, когда мы знаем, что это ложь.

Все вы заявляете о желании обрести эзотерическое знание, а некоторые из вас – те, что верят в благословенных Мастеров – снискать благосклонность наших Учителей. Так знайте же, братья, что они обращают внимание лишь на тех, кто согласует свое поведение с правилами, на которые я намекаю – с позволения наших Учителей – в "Голосе Безмолвия" во втором и третьем трактатах. Репутация Теософского Общества в руках каждого из вас, и, насколько вы будете почитать его или пренебрегать им, настолько оно и будет процветать. Но вы должны помнить, что жизнь Э[зотерической] С[екции] также зависит от жизни этого органа. Как только Т[еософское] О[бшество] падет в Америке (оно не может умереть в Индии или даже в Европе, пока живы я и полковник Олькотт) вследствие вашей апатии или легкомыслия, каждый член Э[зотерической] С[екции], не исполнивший свой долг, низвергнется вместе с ним. И с этого дня не останется более надежды на обретение истинного восточного сокровенного знания вплоть до конца XX столетия.

Если бы меня спросили: какой вид оборонительного протеста я избрала бы? – и напомнили, что ни брат Джадж не соглашается превратить свой "Path" в арену споров, ни большинство ежедневных и еженедельных газет не соглашаются поместить подобные письма теософов – я ответила бы ясно и искренно: возможность так действовать есть, однако у американских членов Э[зотерической] С[екции] и теософов, отказывающихся даже поддерживать "Path" так, как его надобно поддерживать, нет ни желания, ни энергии выполнить то, что для этого требуется. И все же оглянитесь вокруг, мои братья и сестры. Нет такой секты, гильдии или Общества, какими бы незначительными и никчемными они ни были, притом гораздо меньше нашего Теософского Общества, которая не имела бы свой, признанный всеми печатный орган. Адвентисты, христианские ученые, целители душ, последователи Сведенборга, торговцы и прочие – все имеют свои ежедневники, еженедельники и ежемесячники. Одна еженедельная или даже ежемесячная газетенка из четырех полос лучше, чем ничего; и не будь у нас сейчас острой нужды в таком оборонительном органе, он мог бы во все времена служить распространению наших теософских учений, популяризации теософии и восточной этики, приноровленных к интеллекту масс. Ни "Path", ни "Lucifer" – и менее всего "Theosophist" – не предназначены для масс. Чтобы понять их, нужны образованные читатели, а в большинстве случаев и высочайшие метафизики; а потому ни один из этих журналов никогда и не сможет стать популярным. Что вам, американским теософам, действительно нужно, так это выдержка и еженедельная газета, и настолько дешевые, насколько вы можете их таковыми сделать. Создайте орган печати, в котором можно будет защищать Дело от злокозненных выпадов, от искажений и лжи и преподайте народу истину, и очень скоро враг не сможет с нами ничего поделать. Преподайте простому труженику истины, которые он не может найти в церквях, и вскоре вы спасете половину рода человеческого в цивилизованных странах, ибо Путь легче осилят бедные и прямодушные, нежели образованные и богатые.]

"Заметь, – пишет Учитель, – что первая из златых ступенек, восходящих ко Храму Истины, есть чистая жизнь. Она предполагает чистоту тела и еще большую чистоту помыслов, сердца и духа".

Последняя чаще встречается среди бедноты, нежели среди образованных и богатых. То, что взор Учителя обращен на вас, теософов, явствует из следующих строк, выведенных тою же рукой:

"Сколько их [вас], нарушающих одно или более из этих условий (правого Пути) и все же надеющихся, что им будут открыто преподаны высочайшая Мудрость и Науки – Мудрость богов. Как чистая вода, вылитая в ведро мусорщика, загрязняется и становится непригодной для пользования, так оскверняется и божественная Истина, когда ее изливают в сознание сластолюбца, того, чье сердце эгоистично, а душа равнодушна к справедливости и состраданию и недоступна им... "

"Существует древний, очень древний афоризм, который древнее времен римлян или греков, древнее египтян или халдеев. Это тот афоризм, который все они (теософы) должны помнить и жить сообразно с ним. А он гласит, что здоровый и чистый дух нуждается в здоровом и чистом теле. Телесную чистоту каждый адепт предусмотрительно соблюдает... Большинство из вас (теософов) знает это".

И все же, зная это, как мало вас, следующих ему в жизни! Я предпочла бы не говорить, включает ли письмо в высказанном упреке в целом теософов или же только эзотериков. Оно подразумевает кое-кого, но это только для моего личного сведения, не подлежащего огласке; между тем слова эти адресованы всем.

"... Но хотя им неоднократно твердили об этом sine qua non правиле на Пути Теософии и ученичества, как мало их, удостоивших его своим вниманием. Узри, какое множество их: лежебоки по утрам и прожигатели жизни по вечерам; обжоры, поглощающие яства и вино ради чувственных удовольствий, кои они доставляют; нерадивые в делах; эгоисты, презревшие интересы ближних (братьев); берущие взаймы у братьев-теософов, наживающиеся на этом заеме и не возвращающие его; ленивые в ученье, ожидающие, что другие подумают о них и научат их; не отказывающие себе ни в чем, даже в роскошествах, дабы помочь более бедным братьям; забывающие о Деле в целом и его добровольных, великих тружениках; и даже развратники, повинные в тайной безнравственности и не в одной только форме. И тем не менее все называют себя теософами; все беседуют с посторонними о "теософской этике" и тому подобных вещах с надменным тщеславием в сердце... "

Увы! если слова эти относятся к Теософскому Обществу в целом, к эгоистичной холодности и крайнему равнодушию большинства членов к будущему того дела, к коему они принадлежат, но не желают лезть из кожи вон, чтобы ему служить, то не относится ли большинство приведенных случаев также и к некоторым эзотерикам, если и не ко всем? Разве не обнаруживаем мы среди них зависти и ненависти к своим коллегам, подозрения и клеветы? Кто из вас, прочитавших это, готов утверждать, что ни один из перечисленных недостатков не имеет к нему отношения?

Ах друзья, братья и многие из вас, сотрудники любимые, воистину, воистину, мало знаете вы об извечных, неизменных условиях развития души, и в особенности о неумолимых оккультных законах! Поверьте же Учителю, из письма коего я цитирую, если вы не хотите поверить мне, что:

"И хотя такой человек, имеющий хоть один из вышеупомянутых недостатков, и заполонит мир своими благодеяниями и стяжает себе славу у всех народов, он не продвинется ни на йоту в практических оккультных науках, но будет непрестанно сползать назад. "Шесть и десять трансцендентальных добродетелей". Paramitas – не только для зрелых йогов и жрецов, но для всех тех, кто возжелает вступить на "Путь"".

Если к этому объяснению я добавлю также нежную доброту ко всем существам, кристальную честность (но не ту, что соответствует мирскому кодексу, а честность кармического действия), добродетельные привычки, истинную правдивость и умеренность во всем, ибо они – единственные ключи, которые отпирают двери земного счастья и блаженного спокойствия духа и которые способны развить человека из плоти в совершенный Дух-Эго – многие из вас, боюсь, будут не прочь высмеять меня за сказанное. Вы можете подумать, что я занимаюсь бессмысленным делом и что каждый из вас знает это, по крайней мере, так же как и я. Вы, возможно, заметите, что я исполняю свою роль "учителя" уж слишком высоким тоном, обращаясь с вами, со взрослыми, умными дамами и господами, как с маленькими школьниками и школьницами. А некоторые из вас, может, подумывают, что зря я учу вас быть "благодетелями человечества", вместо того чтобы продолжить свои инструкции и объяснить вам "эту оккультную путаницу с цветом и звуком и их соответственную взаимосвязь с человеческими принципами", как уже пожаловались некоторые. Но я повторяю вновь, если вы не ведаете о реальной оккультной ценности даже таких избитых истин, что содержатся в моей "проповеди бабушки", то как же можете вы надеяться постичь науку, которую изучаете? Разве может электрик, как бы хорошо он ни был знаком с электрическим флюидом и его переменными токами, применить их к себе или же к телу любого живого человека – если только он не знает человеческой анатомии и в то же время не является хорошим врачом – без риска убить своего пациента или себя? Что пользы знать все об оккультной взаимосвязи между силами природы и человеческими принципами, если, сознательно пребывая в неведении относительно своего Я, мы тем самым также остаемся в неведении и относительно того, что влияет, а что не влияет на каждый отдельный принцип? Сознаете ли вы, что, моря голодом, так сказать, один принцип или даже центр за счет другого принципа или центра, мы можем утратить первый и безнадежно навредить последнему? Что, вынуждая наше высшее Эго (не Я, заметьте) оставаться пассивным и безмолвным, что легко достигается, если перекормить низший манас, вечно тяготеющий к камарупе, мы рискуем обречь нашу настоящую личность на полное уничтожение?

Так как некоторые члены, которые не очень-то сильны даже в экзотерических теософских доктринах, могут поставить сие под сомнение, то я, дабы меня лучше поняли, дополню настоящее объяснение, ставшее уже неизбежным, статьей на эту тему, включив ее в последующие Инструкции. Она как раз и прояснит рассматриваемое нами. И пусть о жуткой возможности утраты своей "души" – явлении не редком и к тому же подтвержденном опытом целого ряда провидцев и Учителей-ясновидцев – станет известно всем. На эту догму тайных школ нередко намекалось в нашей литературе, но она до сих пор никогда не разъяснялась. Объяснить же ее можно лишь немногим – поклявшимся не обнародовать ее подробности.

Те, кто все еще желают остаться действующими членами Э[зотерической] С[екции], отныне будут получать свои Инструкции настолько регулярно, насколько возможно. Инструкция III готова, и сейчас ее размножают: вскоре она будет выслана.

А теперь я должна заканчивать. Для некоторых из вас, я почти нисколько не сомневаюсь, письмо это окажется прощальным. Таковых я равно могу поблагодарить за выказанное доверие, коим они меня удостоили, пусть даже всего на несколько месяцев; итак, я желаю им удачи в любой другой науке, не столь отягощенной дисциплиной и правилами, и говорю им: "Бог в помощь". Но тем, кого не устрашат никакие трудности, при условии, что они приведут их к вечной Истине, я адресую слова великого американского поэта, чьи уста уже хладны и безмолвны: "Ввысь и вперед из вечности в вечность!" Пусть же это будет девизом Э[зотерической] С[екции], предпосылающим смерть эгоизма и греха через ослепительный рассвет воскрешения Божественной Науки, известной ныне как Теософия.

Е. П. Б.

[1] Предварительные объяснения к Инструкции III – были написаны Е. П. Блаватской в период тяжелейшего кризиса или, вернее, ряда кризисов, которые Теософское Общество переживало в 1889-1890 годах. Предательство внутри самой Эзотерической Секции и бесконечные, неослабные нападки на Теософское Общество извне, особенно в Америке, вызвали необходимость ударить новую ноту и отдать распоряжения, чтобы сплотить ряды Эзотерической Секции. Во время переиздания Инструкций в Лондоне в 1890-1891 годах некоторые части этих "Предварительных объяснений", касавшиеся подробностей данного вопроса, были умышленно изъяты учениками Е. П. Блаватской, назначенными редакторами, поскольку они сочли части эти слишком личными. И сделано это было без ее санкции и, как она призналась впоследствии, вопреки ее желаниям, когда сама Е. П. Блаватская была еще слишком больна, чтобы проследить за этим. "Предварительные объяснения", следовательно, воспроизводятся здесь точно в таком виде, в каком они были первоначально напечатаны, а части, изъятые ранее, взяты здесь в квадратные скобки.

[2] [И только потому, что я всегда воздерживалась от применения своей законной власти в Э[зотерической] С[екции| и в том грешна, я теперь и наказана серьезным и искренним членом Э[зотерической] С[екции], который только что ее оставил, а ныне осуждает в печати, за своей подписью, тех, кого он изволит называть моими "личными поклонниками" за "преклонение пред полубогом" и вопиет к Т[еософскому] О[бшеству] от моего имени: "Узри бога твоего... преклонись и молись!!!" Это в высшей степени несправедливо и, надеюсь, ни в коем случае не соответствует истине. Протест возник из-за внезапного нежелания этого члена, чья тонкая и чувствительная натура подпала под влияние наших врагов, подчиняться правилам, разработанным Советом Американской Э[зотерической] С[екции], – правилам, которые абсолютно обязательны для присягнувших членов и которым необходимо следовать, иначе мне придется и вовсе отказаться от эзотерических инструкций. Итак, спрашиваю я, если один из членов, не протестуя, дал однажды клятву, с какой стати будет он возражать против того, чтобы повторить ее перед своей ложей, члены коей должны быть связаны друг с другом обетом ради общей, взаимной безопасности? Карма воздает сполна, говорю я. "Клятво-лихорадка поистине свирепствует".]

[3] Поскольку данным ограничением могут злоупотребить, то решение остается за семью членами Э[зотерической] С[екции], выступающими в качестве арбитров, причем четверо из них избираются испытуемым, а трое – Главой Секции.

Вышеизложенное правило будет включено в "Предварительный меморандум".

[4] Второй и третий пункт первоначальной Клятвы читались так:

"2. Клянусь поддерживать перед всем миром Теософское движение, его руководителей и его членов; в особенности же подчиняться, беспрекословно и незамедлительно, распоряжениям Главы Эзотерической Секции во всем, что касается моей связи с Теософским движением.

3. Клянусь никогда не выслушивать без протеста ни одну клевету, сказанную о брате-теософе, и воздерживаться от осуждения других".

[5] "Так пребудешь ты в гармонии со всем сущим; преисполнишься такой любви к людям, словно они – твои собратья-ученики, последователи единого Учителя, сыны единой нежной матери (См. "Голос Безмолвия", фрагмент III).

[6] ... опубликованном в "Оккультном Мире"... – Sinnett A. P. The Occult World. (1881)

[7] Сыны Лойолы – члены ордена иезуитов.