Теософист

Я сделал несколько изменений и указал добавить к вашим «Письмам» подстрочное примечание. Во всяком случае, всегда существует опасность, как я вижу, обнаружить наши идеи подменёнными конкретными и ложными образами в умах ваших читателей. Если бы вам удалось дать им лишь относительную, не абсолютную, истину, вы сделали бы для публики большое благо.

К.Х.

Письмо 78

К.Х. – Синнетту

Получено 22 августа 1882 г.

(Секретно)

Мой добрый друг!

Помните, что в феномене, предназначенном для полковника Чезни была, есть и будет только одна действительно феноменальная вещь или, вернее, акт оккультизма – сходство вашего покорного слуги с лучшим из двух произведений Д.Кула, к сожалению, для вас. Остальное в этом представлении, несмотря на его таинственный характер, является чем-то слишком натуральным, чего я совсем не одобряю. Но я не имею права идти против традиционного образа действия, как бы я ни хотел избегнуть его практического применения.

Держите всё это строго в вашем дружеском сердце, пока не настанет день открыть некоторым лицам, что вы будете предупреждены об этом. Я не осмеливаюсь больше сказать. Испытания суровы в течение всего цикла и, определённо, не совпадут с европейскими понятиями о верности и искренности. Но, каково бы ни было моё нежелание применять такие средства или даже только разрешать их применение к моему ученику, всё же я должен сказать, что обман, недостаток доброго доверия и западни, предназначенные заманить Братьев, столь умножились в последнее время, и так мало времени осталось до того дня, который должен решить отбор учеников, что я не могу не думать, что наши Владыки, и в особенности М., в конце концов правы. В борьбе с врагом следует применять равное или лучшее оружие, но не дайте себя обманывать внешностью. Хотелось бы, чтобы я мог быть так же откровенным с м-ром Хьюмом, которого я так же искренне уважало за некоторые его настоящие полноценные качества, как упрекаю за другие. Когда кто-нибудь из вас узнает и поймёт, кто мы такие в действительности, вместо погружения в мир выдумок!

В случае, если полковник Чезни будет говорить вам о некоторых вещах, скажите ему, чтобы он не доверял видимости. Он джентльмен, и недопустимо, чтобы находился в заблуждении, которое никогда не предназначалось для него, но только как испытание для тех, которые хотели навязать себя нам с нечистым сердцем. Кризис близок. Кто окажется победителем?

К.Х.

Письмо 79

К.Х. – Синнетту

Мой дражайший друг!

Простите меня, пожалуйста, что я беспокою вас своими личными делами – но хотя Коган заставляет меня ответить, я действительно не знаю, нахожусь ли я в пределах вашего кодекса вежливости или вне его – я должен писать вам длинное письмо о чём-то, что меня беспокоит и прошу вашего совета. Я поставлен в очень неприятное положение, так как рискую изменить другу и вашему кодексу чести (друг этот не вы). Я надеюсь, что могу полностью полагаться на вашу личную дружбу и, конечно, честь.

Честь! Какое странное, очень странное представление вы имеете об этом священном понятии! Не пугайтесь, потому что действительно всё это скорее смешно, нежели опасно. Однако имеется опасность потерять м-ра Хьюма.

Завтра напишу подробнее. Ферн маленький осёл, но он ясновидящий и также немного галлюцинирует. Но м-р Хьюм слишком строг к нему. Мальчик надеется, что если мы являемся мифом или обманщиками, то нас выявит. Хорошо, какой же вред в такой галлюцинации? Однако, X. предаёт его доверие и присылает мне письмо длиною в три ярда с советом, как выйти из наших затруднений! Он хочет быть нашим благодетелем, чтобы мы были вечно перед ним в долгу за то, что он ещё раз спас М. от ловушки Ферна. Я послал бы вам его письмо, но на нём надпись «частное и конфиденциальное», и я был бы в его глазах не джентльменом, если бы он узнал о таком нарушении доверия. Ну, во всяком случае я хочу, чтобы вы прочли это письмо и оставляю вам для выбора отослать его или уничтожить. Если вы не хотите, чтобы он знал, что вы читали его – ну, тогда наклейте на него марку и бросьте в почтовый ящик. Я не думаю, что он на этот раз доверит вам свою тайну. Впрочем, я могу ошибаться. Скоро вы узнаете больше.

Любящий вас К.Х.

Письмо 80

К.Х. – Хьюму

Мой дорогой Брат!

Возможно, что неделю тому назад я едва ли пропустил бы этот удобный случай, чтобы сказать, что ваше письмо, касающееся м-ра Ферна, является полнейшим злотолкованием духа и, более всего, позиции М. по отношению к упомянутому молодому джентльмену, что является следствием вашего полного незнания целей, им преследуемых, и больше ничего я не сказал бы. Но теперь многое изменилось. И хотя вам «стало известно», что мы «в самом деле не обладаем силою чтения мыслей», на что претендовали, всё же мы знаем достаточно о духе, в каком мои последние письма были восприняты, о произведённом недовольстве, чтобы заподозрить, если не знать точно, что какой бы непривлекательной ни казалась бы часто истина, всё же для меня настало время поговорить с вами в открытую. Ложь – убежище слабых, но мы достаточно сильны, даже несмотря на все те недостатки, которые вам угодно было раскрыть в нас, чтобы ничуть не побояться правды. Также мы не собираемся лгать только потому, что в наших интересах показать себя мудрыми в вопросах, в которых мы невежественны. Итак, возможно, что было бы более благоразумно сказать, что вы знали, что мы действительно не обладаем силою чтения мыслей, если мы не будем совершенно в единении, т.е. не сконцентрируем целиком внимание на человеке, чьи мысли мы желаем узнать, – так как это был бы неотрицаемый факт, вместо пустого предположения, каким оно является в вашем письме. Но как бы то ни было, я нахожу, что перед нами два пути и ни малейшей возможности компромисса. С этого времени, если вы желаете работать с нами, мы должны это делать на основе полного взаимопонимания. Вам предоставляется полная свобода говорить нам, раз уж вы пришли к такому убеждению, что большинство из нас, благодаря тайне, которая нас окутывает, живёт, приписывая себе владение знанием, которого в действительности у нас нет. Мне, в свою очередь, должно быть предоставлено такое же право, как и вам, доводить до вашего сведения, что я думаю о вас, причём с вашей стороны вы должны обещать, что вы не будете внешне смеяться и испытывать недоброе чувство внутренне (нечто, чему вы, несмотря на ваши усилия, редко можете помешать), но если я буду ошибаться, то вы будете доказывать это более вескими доводами, нежели голословными отрицаниями. Если вы не даёте такого обещания, то совершенно бесполезно для любого из нас тратить время на возражения и переписку. Лучше обменяться астральным рукопожатием в пространстве и подождать, пока или вы приобретёте в большей степени дар отличать истину от фальши, чем вы обладаете теперь, или пока не будет доказано, что мы самозванцы (или ещё хуже – лживые призраки), или, наконец, что некоторые из нас в состоянии продемонстрировать наше существование вам самому или м-ру Синнетту – не астрально, потому что это могло бы подкрепить теорию, что мы только «духи» – но посредством посещения вас лично.

Так как становится совершенно безнадёжным убедить вас, что даже мы при случае действительно читаем мысли других людей, то могу ли я надеяться, что вы поверите в достаточность наших познаний в английском языке, чтобы не истолковать ложно вашего весьма простого письма? И поверите ли вы мне, если я скажу, что вполне понимая ваше письмо, я вам отвечаю столь же просто: «Мой дражайший Брат, вы ошиблись абсолютно от начала до конца!» Всё ваше письмо основано на недоразумении, на полном незнании «недостающих звеньев», которые одни могли бы дать вам нужный ключ к пониманию всей ситуации. Что вы могли подразумевать под следующим?

«Мой дорогой Учитель. Среди вас вы чрезвычайно портите Ферна – тысячу сожалений, – ибо он в сердце своём хороший человек и очень устремлён к оккультным знаниям; у него сильная воля и большая способность к умерщвлению плоти; я уверен, что он мог бы быть полезным для ваших целей. Но его самомнение становится невыносимым, и сам он становится выдумщиком небылиц, и этим он обязан вам всем. Сначала он совершенно обманул М.! И теперь он постоянно лжёт Синнетту, чтобы поддержать свой обман, что он, якобы, пользуется доверием М., который принял его в ученики и доверяет ему секреты; и теперь он считает себя ровнею со всеми... М, отвечает, попавши в западню, которую этот обман... вне сомнения, начат в ваших интересах и т.д.»

Мне необходимо повторить то, что я говорил раньше, а именно, что до получения вашего первого письма относительно м-ра Ферна, я никогда не обращал на него ни малейшего внимания. В таком случае – кто «среди нас» портит этого молодого джентльмена? Разве М.? Видно, что вы знаете о нём ещё меньше, чем он знает, в вашем представлении, о том, что у вас на уме. «Он совершенно обманул М.» Так ли? Мне жаль, что я вынужден сказать, что с точки зрения вашего западного кодекса оно выглядело бы наоборот – мой возлюбленный Брат явился бы тем, кто обманывает м-ра Ферна, если бы этот дурно звучащий термин не имел у нас другого значения и также другого названия. Последнее, разумеется, может вам показаться ещё более «отвратительным», так как даже м-р Синнетт, являющийся верным эхо всех светских людей английского общества, рассматривает это, как нечто совсем отвратительное для чувств среднего англичанина. Этим вторым названием является слово «испытание», нечто, чему должен подвергнуться каждый ученик на более или менее продолжительный срок, если он не хочет остаться просто украшением. По причине того, что испытание, вне сомнения, имеет в своей основе то, что вы обитатели Запада всегда будете рассматривать, как обман и хитрость я, как знающий понятия европейцев лучше, чем М., всегда отказывался понять или даже рассматривать вас двоих, как учеников. Таким образом, в том, что вы приняли за «обман», идущий от м-ра Ферна, вы бы обвинили М., если бы только вы знали немного более о нашей линии поведения, тогда как истина заключается в том, что один совершенно безответственен за то, что он теперь делает, а другой выполняет то, о чём он честно предупредил Ферна заранее; и если вы читали, как вы говорите, эту корреспонденцию, то вы должны были знать из письма Е.П.Б. Ферну из Мадраса, в котором она в своей ревности к благорасположению М. пишет ему в Симлу, надеясь его отпугнуть. Ученику, находящемуся под испытанием, разрешено думать и поступать, как он того желает. Его предупреждают, ему говорят заранее: вы будете искушаемы и вводимы в заблуждение; два пути будут открыты перед вами и оба ведут к одной и той же цели, которой вы хотите достичь; один лёгкий и он скорее приведёт вас к выполнению указов, которые могут быть вам даны; другой путь более трудный, более долгий, полный камней и терний, о которые вы не раз споткнётесь на вашем пути; и в конце его вы, возможно, потерпите неудачу и не будете в состоянии исполнить Указы, данные для выполнения какой-нибудь особой маленькой работы. Но тогда как все перенесённые на втором пути тяготы в конечном счёте будут вменены вам в заслугу, лёгкий путь может доставить вам только кратковременное удовлетворение, лёгкое выполнение задания. Ученику представляется полная свобода, и часто, с точки зрения внешних обстоятельств, его вполне можно оправдать, если он начинает подозревать своего Гуру в «обмане», в полном смысле этого изящного слова. Даже более этого, чем больше, чем искреннее его возмущение, будь оно выражено словами или только в кипении сердца, тем более он годен, тем лучше он квалифицирован, чтобы стать Адептом. Он вправе употреблять наиболее оскорбительные слова и выражения в отношении действий и приказов своего Гуру и не будет за это призываться к ответу, лишь бы он вышел победителем из этого огненного испытания, лишь бы он устоял против всех соблазнов, отказался от всех приманок и доказал бы, что даже то обещание, которое дороже ему жизни, наиболее драгоценная награда – его будущее посвящение в Адепты, не в состоянии заставить его свернуть с пути истины и честности или заставить его стать обманщиком. Мой дорогой сэр, едва ли мы с вами когда-либо придём к согласию во взглядах даже в оценке слов. Вы когда-то назвали нас иезуитами. Смотря на вещи вашими глазами, может быть, вы были до некоторой степени правы, рассматривая нас так, раз, по видимости, наши системы обучения не очень различаются. Но это лишь внешнее. Как я уже раньше сказал вам, они знают, что то, чему они учат, есть ложь; мы же знаем, что то, что мы передаём есть истина. Единая Истина и ничто иное, как истина! Они работают на усиление мощи и славы своего Ордена; Мы – для мощи и конечной славы индивидуальностей, отдельных единиц, человечества вообще, и мы довольствуемся, более того, принуждены оставлять Наш Орден и его Владык в тени. Они (иезуиты) работают и надрываются и обманывают ради земной мощи в этой жизни. Мы работаем и трудимся и разрешаем нашим ученикам быть временно введёнными в заблуждение, чтоб этим доставить им средства никогда более не быть обманутыми в последствии и видеть всё зло лицемерия и лжи не только в этой жизни, но и в последующих. Они (иезуиты) жертвуют внутренним принципом, духовным мозгом Эго, чтобы тем лучше напитать и развить физический мозг личного, мимолётного человека, принося на сожжение всё человечество в жертву их Обществу, ненасытному чудовищу, питающемуся мозгом и костями человечества; и развивая неизлечимый рак на каждом месте здорового тела, которого оно касается. Мы, уже критикуемые, и непонятые Братья, мы стараемся привести человека к жертве его личности, преходящей вспышке во благо всего человечества, следовательно, и их собственных бессмертных Эго, части последнего, ибо человечество есть лишь частица интегрального Целого, которым оно однажды станет. Они обучают обольщать, Мы – разоблачать. Они сами производят работу мусорщика, употребляя на это нескольких несчастных искренних орудий из своей среды – con amore[67] и для себялюбивых целей. Мы оставляем это нашим слугам Дуг-па, находящимся на нашей службе, давая им «carte blanсhe»[68] на определённый срок с единственной целью выявить всю внутреннюю природу ученика, большинство закоулков и углов которой остались бы неясными и скрытыми навсегда, если бы не было предоставлено случая испытать поочерёдно все эти закоулки. Выиграет или же потеряет ученик эту награду, зависит всецело от него самого. Вы должны запомнить, что наши восточные представления о «побуждениях», «правдивости» и «честности» значительно разнятся от ваших западных идей. Подобно вам, мы верим, что говорить правду – нравственно и безнравственно – лгать, но всякая аналогия прекращается и наши понятия расходятся в очень значительной степени. Например, вам чрезвычайно трудно было бы объяснить мне, каким это образом ваше цивилизованное западное общество, церковь и государство, политиканы и представители коммерции могли облечься в добродетель, когда совершенно невозможно, чтобы образованный человек, государственный деятель, торговец или кто-нибудь из живущих на свете неограниченно применял её? Может ли кто-либо из вышеупомянутых классов, цвет английского рыцарства, её наиболее гордые пэры и наиболее выдающиеся члены Палаты Общин, её наиболее добродетельные и правду говорящие леди, может ли кто-нибудь из них, я спрашиваю, говорить правду дома или в обществе при исполнении общественных обязанностей или в семейном кругу? Что бы вы стали думать о джентльмене или леди, чья приветливая любезность манер и учтивость речи не прикрывалась бы фальшью? Кто из них при встрече с вами скажет вам коротко и без обиняков, что он думает о вас или ещё о ком-либо? И где вы найдёте эту жемчужину – честного торговца или богобоязненного патриота, политикана или просто вашего случайного посетителя, который не скрывал всё время своих мыслей, будучи вынужденным под страхом, что его сочтут скотиной и сумасшедшим, лгать умышленно и притом с невозмутимым лицом, если только его заставят сказать, что он о вас думает? Только чудом он скажет истину, если его собственные чувства этого потребуют. Всё ложь, всё фальшь кругом и внутри нас, мой Брат. Вот почему вас удивляет, если не задевает, когда вам попадается человек, прямо вам говорящий правду в лицо; и вот почему вам трудно понять, что у человека, честно и искренне говорящего вам в лицо, что он о вас думает, может не быть никаких враждебных чувств к вам, даже наоборот, за некоторые вещи он может уважать вас. Обращая внимание на мнение М. о вас, выраженное в некоторых его письмах (хотя они написаны его почерком, вы не должны быть слишком уверены, что он сам их писал; однако каждое слово в них санкционировано им, чтобы оно служило известным целям), вы говорите, что у него «по меньшей мере особая манера выражаться». Эта «особая манера» просто голая правда, которую он готов писать вам или даже сказать и повторить вам в лицо без малейшего укрывательства или изменения (если он не намеренно допустил преувеличение в некоторых выражениях по тем же причинам, которые были указаны выше). Изо всех людей, которых я знаю, он тот, кто сделает это без малейшего колебания! И за это вы называете его «очень властным малым, сердитым, когда ему возражают», но добавляете, что вы «не питаете злобы к нему и любите его ничуть не меньше за это». Но это не так, мой Брат, и вы это знаете. Однако я готов допустить это определение в ограниченном смысле и согласиться с вами (и с ним самим, стоящим рядом), что он очень властный малый и, конечно, весьма способен иногда рассердиться, особенно если ему возражают в том, где знает, что он прав. Стали бы вы думать о нём лучше, если бы он скрывал свой гнев, лгал бы самому себе и другим, позволяя им приписывать ему добродетель, которой он не обладает? Если похвально с корнями удалить каждое гневное чувство так, чтобы никогда не ощущать ни малейших приступов этой страсти, всеми нами считаемой грешной, то ещё более грешно, если мы притворяемся, что это чувство удалено. Пожалуйста, прочтите «Эликсир Жизни» N2 (апрель, стр. 169). И всё же в понятиях Запада всё сведено ко внешности даже в религии. Принимающий исповедь не спрашивает кающегося, чувствовал ли он гнев, но спрашивает, проявил ли он гнев по отношению к кому-либо. «Ты должен избегать, чтобы тебя уличали во лжи, краже и убийстве и т.д.» – кажется, является главной заповедью Господа Бога цивилизации, общества и общественного мнения. Это единственная причина, по которой вы, принадлежащий этому обществу, едва ли когда-либо будете в состоянии оценить такие характеры, как у М.: человека настолько же сурового по отношению к себе и к своим недостаткам, насколько он снисходителен по отношению недостатков у других людей, притом не на словах, но в своих сердечных чувствованиях. Ибо, будучи всегда готовым сказать вам в лицо, что бы он о вас ни подумал, он всё же всегда был для вас более стойким другом, чем я сам, часто колеблющийся, чтобы не обидеть кого-либо, говоря чистейшую правду. Таким образом, если бы М. был человеком, который снисходит до объяснений, он бы сказал вам: «Мой Брат, по моему мнению, вы весьма эгоистичны и высокомерны. В вашей оценке самого себя и в самообольщении вы обычно теряете из виду остальное человечество, и, действительно верю, что в вашем представлении целая Вселенная создана для одного человека, и это человек – вы сами. Если я не могу вынести возражений, когда знаю, что прав, то вы ещё менее способны их переносить даже тогда, когда ваша совесть прямо подсказывает вам, что вы не правы. Вы не в состоянии забыть ни малейшего невнимания к вам, хотя я допускаю, что вы способны это простить. И так как вы искренне поверили, что я вас игнорирую (сел на вас, как вы раз выразились), то до сегодняшнего дня это предполагаемое оскорбление оказывает молчаливое влияние на все ваши мысли в отношении моей скромной личности. И хотя ваш великий интеллект никогда не позволит какому-либо мстительному чувству проявляться и властвовать над лучшей частью вашей натуры, всё же эти чувства не без некоторого влияния на ваши способности рассуждать, так как вы находите удовольствие (хотя едва ли вы в этом сознаетесь) в изобретении средств, чтобы поймать меня в совершении ошибки, чтобы представить меня в вашем воображении дураком, доверчивым незнайкой, способным попасть в западню какого-то Ферна! Давайте рассуждать, мой Брат. Оставим совершенно в стороне факт, что я являюсь посвящённым Адептом, и подумаем до конца положение, созданное для меня вашей способностью воображения, как два обычных смертных, с некоторым количеством здравого ума в моей голове и со значительно большей дозой того же в вашей голове. Если вы согласны на эту малость, то я в состоянии доказать вам, что это абсурд думать, что меня могли бы поймать в сети такого жалкого умысла! Вы пишите, что для того, чтобы поверить мне, Ферн должен знать, "желает ли М., чтобы это (его видение) было опубликовано, и М. ответил, вполне попавшись в эту западню, что он желает этого". Поверить последнему утверждению довольно трудно. Нужно быть только человеком со средним здравым умом и способностью к рассуждению, чтобы ощутить, что имеются две неодолимые трудности на пути к примирению вашего прежнего мнения обо мне и веры в то, что я, действительно, был пойман в западню.

1. Сущность содержания этого видения. В этом видении фигурировали три таинственных существа – "Гуру", "Могущественный" и "Отец". Последний – это ваш покорный слуга. Теперь трудно поверить, что если мне только не приписываются способности галлюцинирующего медиума, что я, хорошо сознавая, что до этого времени я никогда не приближался менее, чем за милю к этому молодому джентльмену и также не посещал его в его сновидениях, что я бы поверил в реальность описанного видения или, по крайней мере, что у меня не возникли сомнения по поводу таких странных утверждений.

2. Трудность примирения двойственного факта, что я являюсь "властным малым", который становится очень сердитым, когда ему возражают, и моя спокойная покорность к непослушанию, восстанию ученика, находящегося под испытанием, который, как только узнал, что М. хочет этого, т.е., чтобы его видение было опубликовано, обещал переписать его, а на самом деле и не думал подчиниться этому желанию и после этого; также бедный глупый Гуру и "Отец" более не думали об этом деле. Всё вышеизложенное стало бы совершенно ясным даже для человека со средними мыслительными способностями. Но произошло обратное – человек, несомненно большого интеллекта и с ещё большими мыслительными способностями был пойман в невообразимо жалкое сплетение фальши, и отсюда императивный вывод, и никакого другого не может быть выведено, как следующий: тот человек незаметно для себя позволил своим маленьким мыслительным чувствам искать удовлетворения ценою логики и здравого ума. Довольно, мы больше не будем об этом говорить. При всём том, пока я открыто выражаю свою неприязнь к вашему высокомерию и эгоизму, я откровенно признаю и выражаю своё восхищение за многие ваши замечательные качества, за здравый ум во всём, что не связано непосредственно с вами самими, а в этом случае вы становитесь таким же властным, как я сам, только более нетерпеливым, и я от всего сердца надеюсь, что вы мне простите мою прямоту и, согласно вашему западному кодексу поведения, грубую речь. В то же самое время, подобно вам, я скажу, что я не только не питаю к вам злобы и люблю вас не менее за это, но что сказанное мною является действительностью, выражением моих настоящих чувств, а не только слов, написанных ради выполнения принятых на себя обязательств».

А теперь, после того, как я сделался для вас представителем М., может быть, мне будет разрешено сказать несколько слов от самого себя. Я начну напоминанием вам, что в различное время, особенно в течение последних двух месяцев, вы повторно предлагали себя в ученики, первый долг которого заключается в том, что без гнева или злобы выслушивать всё, что будет сказано Учителем. Как можем мы учить или вы учиться, если мы должны поддерживать положение, совершенно чуждое нам и нашим методам – позу двух светских людей? Если вы действительно желаете быть учеником, стать преемником наших Тайн, вы должны примериться к нашим способам, а не мы к вашим. И до тех пор, пока вы не сделаете этого, совершенно бесполезно для вас ожидать более того, что мы можем дать при обычных обстоятельствах. Вы хотели учить М. и вы можете обнаружить (и обнаружите, если М. мне разрешит действовать так, как мне хочется), что он вам дал урок, который или сделает нас друзьями и братьями навсегда, или же, если в вас больше от западного джентльмена, чем от воспитанного ученика и будущего Адепта, то вы порвёте с нами с отвращением и, возможно, объявите об этом по всему свету. Мы к этому готовы и стараемся ускорить наступление кризиса тем или иным путём. Ноябрь быстро приближается, и к тому времени всё должно решиться. Второй вопрос: не думаете ли вы, добрый Брат, что нецивилизованный властный малый, который честно и ради вашей собственной пользы готов сказать вам всё, что он о вас думает и в то же время заботливо, хотя и незримо, охраняет вас самого, семью вашу и репутацию от всякого вреда, даже следит ночи и дни за одним головорезом, слугой мусульманином, намеревающимся отомстить вам, и фактически он уже расстроил его злобные планы, не думаете ли вы, что он стоит десять раз столько золота, сколько весит британский резидент, джентльмен, который вдребезги разрушает вашу репутацию за вашей спиной, но улыбается и сердечно пожимает вам руки каждый раз, когда с вами встречается? Не думаете ли вы, что гораздо благороднее сказать, что думаешь, и сказавши то, что вы обычно рассматриваете как наглость, оказывать тому же человеку всякого рода услуги, о которых последний не только никогда не услышит, но и не обнаружит, чем делать так, как поступил высоко цивилизованный полковник или генерал Ватсон, а в особенности его леди, когда в первый раз в своей жизни, увидев в своём доме двух чужих – Олькотта и туземного судью из Барода, ухватилась за этот предлог, чтобы с пренебрежением говорить об Обществе, потому что вы в нём состоите! Я не хочу повторять вам ложь, в которой они виноваты, преувеличения и клевету на вас со стороны м-с Ватсон, подкреплённые её мужем, храбрым воином; так поражён и невозмутим был бедный Олькотт этой неожиданной атакой, он, кто всегда гордился тем, что вы состоите в Обществе, что в своём унынии обратился к М. Если бы вы слышали, что последний говорил о вас, как высоко он оценивал вашу нынешнюю работу и образ мыслей, вы бы охотно уступили ему право быть иногда по видимости грубым. Он запретил ему рассказывать Е.П.Б. больше, чем он ей уже рассказал, что она чисто по-женски сейчас же передала м-ру Синнетту; и хотя она в то время была очень сердита на вас, даже её глубоко возмущали нанесённые вам оскорбления и обида, и она в самом деле потрудилась, чтобы заглянуть в то прошлое, когда по словам м-с Ватсон, вы пользовались гостеприимством в их доме. Вот такова разница между предполагаемыми доброжелателями и друзьями западного высшего происхождения и также признанными недоброжелателями восточной низшей расы. Оставляя это в стороне, я уступаю вам право сердиться на М., ибо он совершил нечто, хотя и находящееся в строгом соответствии с нашими правилами и методами, но всё же такое, что ставши известным, вызовет глубокое возмущение в западных умах. Если бы я во время узнал это, когда можно было остановить, я бы несомненно это сделал. Несомненно, очень любезно со стороны м-ра Ферна высказать своё намерение «поймать» нас. Конечно, не разоблачать Старую Леди, ибо какое отношение ко всему этому имеет бедняжка Старая Леди? Но он может предпринять всё, что угодно, чтобы поймать нас и даже разоблачить нас не только для своей и вашей защиты, но и для защиты целого света, если это может как-нибудь послужить утешением в его неудаче. А неудачу он потерпит, это несомненно, если он будет продолжать двойную игру. Решение о принятии или непринятии его в качестве ученика зависит от Когана. М. должен просто испытывать, соблазнять и исследовать его всевозможными способами, чтобы выявить его истинную сущность. Это правило у нас настолько же неумолимо, насколько оно отвратительно на ваш западный взгляд, и я не мог бы помешать этому, даже если бы захотел. Не достаточно знать в совершенстве, что ученик способен сделать и чего не способен при данных обстоятельствах в течении испытаний, мы должны знать, на что он может стать способным при различных ситуациях. Мы принимаем все предосторожности. Ни одна из наших учениц и ни один из наших учеников, ни Е.П.Б. или О., ни даже Дамодар, не может быть обвинён. Он может делать всё, что угодно, показывать все письма, какие у него имеются; разглашать то, что ему предложено делать (ему предоставлен выбор между двумя путями) и то, что он в действительности сделал, или скорее – не сделал. Когда время придёт, если оно, к его несчастью, когда-либо придёт, у нас имеются средства, чтобы показать, сколько тут правды, сколько неправды и собственной его выдумки. А пока что я даю вам совет – наблюдайте и не говорите ни слова. Он был, есть и будет соблазняем на всевозможные неправильные поступки. Как я говорю, я ничего не знал о том, что происходит, вплоть до последнего времени; но когда я узнал, что даже моё имя косвенно замешано в этом испытании, я предупредил, кого следует, и запретил строго смешивать мои дела со всем этим. Всё же он великолепный субъект для ясновидения и он совсем не так плох, как вы думаете. Он полон самомнения, а кто нет? Кто из нас совершенно свободен от этого недостатка? Он может воображать и говорить всё, что ему угодно, но что вы позволили себе так увлечься предвзятым мнением, в существовании которого вы даже не хотите сознаться, это чрезвычайно странно. Что вы искренне поверили сообщению, что М. обманут и пойман в западню м-ра Ферна – является настолько нелепым, что даже О., не только Старая Леди, никогда не верили, так как они знали, что он находится на испытании, и также знали, что это значит. Несколько дней тому назад М. приложил старания, чтобы доказать вам, что он никогда не был обманут, как вы надеялись, и что он смеётся над самой этой мыслью; и безо всякого сомнения, Олькотт даст вам хорошие доказательства к этому, хотя он в данный момент находится в центре Цейлона, куда никакие письма, не говоря уже о телеграммах, не доходят. Этот «обман», если вы его так называете, не был начат в наших интересах по той причине, что мы в нём не заинтересованы, но в интересах Ферна и Общества, по идее Е.П.Б. Но почему это называть обманом? Он просил у неё совета, беспокоил, умоляя её, и она сказала ему: «Работайте для нашего дела, старайтесь узнавать и ищите, чтобы собрать всевозможные доказательства о существовании Братьев. Они не придут в этом году, но каждый год много лам спускается к Симле и в окрестности и, таким образом, доставайте какие только можете доказательства для самого себя и м-ра Хьюма и т.д.». Есть ли тут что-нибудь плохое? Когда она получила рукопись с описанием его видения, она спросила М., и тот, кого в нём называют «Могущественный» и «Отец» и ещё как-то, сказал ей правду и затем приказал ей спросить Ферна, хочет ли он опубликовать его, причём заранее сказал ей и О., что он не будет этого делать. Что М. известно об этом и других видениях, знает только он сам, и я никогда не вмешаюсь в его способы тренировки, какими бы неприемлемыми для меня лично они ни были. Старая Леди, раз вы спрашиваете меня, конечно, ничего не знает. Но вы должны знать, что с тех пор, как она уехала в Бароду, её мнение о Ферне стало даже хуже вашего. Она там узнала некоторые вещи о нём и о Бруксе, и ещё кое-что услышала от последнего так как он, как вы знаете, был в Бароде помощником Ферна. Она женщина, и хотя она Упасика (ученица), ей трудно удержать язык, когда речь идёт не об оккультных делах. Я считаю, что хватит об этом говорить. Что бы ни случилось или ещё случится, это будет касаться только Ферна и никого другого.

Я слышал о проектируемом большом теософическом Собеседовании и, если в то время вы ещё будете теософами, то, конечно, лучше, чтоб оно происходило в вашем доме. А теперь мне хочется сказать вам несколько слов на прощание. Несмотря на неприятность знания вашего главного и почти единственного недостатка, в котором вы сами признались в своём последнем письме ко мне, я желаю, чтобы вы поверили мне, мой дражайший Брат, когда говорю, что во всех других делах я о вас высокого мнения, и моё уважение к вам велико и весьма искренне. Так же, что бы ни случилось, я не забуду, что в течение многих месяцев вы, не ожидая и не прося никаких наград и преимущества для себя самого, работали и трудились день за днём ради пользы Общества и человечества в целом с единственной надеждой творить благо. И я прошу вас добрый Брат, не рассматривать мои простые замечания, как «упрёки». Если я вступил в спор с вами, то это потому, что я был к этому вынужден, так как Коган рассматривал их (ваши советы), как нечто совершенно беспрецедентное, как требования, к которым, с его позиции, не следует ни на миг прислушиваться. Хотя вы сейчас можете рассматривать выставленные против вас аргументы в свете «незаслуженных упрёков», всё же когда-нибудь вы сможете признать, что вы, действительно «хотели необоснованных уступок». Тот факт, что ваши настойчивые предложения, чтобы вам (а не кому-либо другому) было разрешено, если возможно, приобрести некий феноменальный дар, который можно бы употребить для убеждения других, хотя и может быть принят по его значению мёртвой буквы, как «совет на (моё) рассмотрение» и ни коим образом не составляющий требования, всё же для любого, кто в состоянии читать между строк, он казался действительно определённым требованием. У меня все ваши письма, и едва ли между ними найдётся одно, которое не дышало бы духом решительного требования, заслуженной просьбы, т.е. требования того, что следует и отказ в котором даёт право чувствовать себя обиженным. Несомненно, ваше намерение не было таковым, когда вы писали. Но таковы были ваши тайные мысли, и эти сокровенные чувства всегда обнаруживались Коганом, чьё имя вы упомянули несколько раз и который это заметил. Вы недооцениваете полученное до сих пор, основываясь на противоречиях и неполноте. Я вас просил: берите на заметку противоречия, как вы их называете, начиная с тех, которые находятся в наших первых аргументах относительно за и против существования Бога и кончая предполагаемыми противоречиями в отношении несчастных случаев и самоубийств. Затем пришлите их ко мне, и я докажу вам, что для человека, хорошо знающего всю доктрину, там нет ни одного противоречия. Странно обвинять человека, вполне владеющего своими мозгами, что в среду он писал одно, а в субботу или воскресение почти всё забыл и категорически себе противоречит! Я не думаю, чтобы даже наша Е.П.Б. с её до смешного ослабленной памятью, могла бы быть повинна в такой полной забывчивости. По вашему мнению «не стоит работать только для второстепенных умов» и предлагаете, следуя по линии приведённого аргумента, или получить всё, или совершенно бросить эту работу, если вам не будет немедленно дана «система философии, способная выдержать разбор и критику таких людей, как Герберт Спенсер». На это я отвечаю, что вы грешите против множеств. Не среди Гербертов Спенсеров и Дарвинов или Джон Стюарт Миллов следует искать те миллионы спиритуалистов, которые теперь интеллектуально пропадают, но являются теми, кто составляет большинство «второстепенных умов». Если бы только вы имели терпение, вы получили бы всё, что захотели, из нашей спекулятивной философии, подразумевая при этом, что она останется таковой для всех, за исключением, конечно, Адептов. Но, в действительности, мой дорогой Брат, вы не перегружены этой добродетелью. Однако, я всё же не понимаю, почему вам унывать вследствие этой ситуации.

Что бы ни случилось, я надеюсь, что вы не будете негодовать по поводу дружеских истин, которые вы от нас услышали. Зачем вы стали бы это делать? Разве вы стали бы возмущаться голосом вашей совести, который шепчет вам, что временами вы бываете неразумно нетерпеливым и совсем не таким выдержанным, каким вы хотели бы быть? Правда, вы трудились для нашего дела без перерыва в течение многих месяцев и по различным направлениям, но вы не должны думать, что мы никогда не проявляли внешней заинтересованности в том, что вы делаете, никогда не высказывали нашей признательности и не благодарили вас за это в своих письмах, что мы или неблагодарны или намеренно игнорируем сделанное вами, т.к. в действительности это не так. Ибо, хотя никто не должен ожидать благодарности за исполнение своего долга перед человечеством и делом истины, так как, в конце концов, кто трудится для других, трудится для самого себя, тем не менее, мой Брат, я чувствую глубокую благодарность к вам за то, что вы сделали. Я по природе своей не склонен проявлять свои чувства, но надеюсь когда-нибудь доказать вам, что не являюсь таким неблагодарным, как вы думаете. И вы сами, хотя вы действительно были выдержанными в своих письмах ко мне, не жаловались на то, что вы называете слабыми местами и противоречиями в ваших письмах, всё же вы зашли в своей выдержанности так далеко, чтобы представить времени и дальнейшим пояснениям задачу решения, действительно ли это слабые места или только кажутся такими на поверхности. Вы жаловались Синнетту, и вначале даже Ферну. Если бы только вы согласились на пять минут вообразить себя в положении туземного Гуру и европейца ученика, то вам вскоре стало бы ясно, какими чудовищными должны показаться такие отношения туземному уму, и вы бы никогда не упрекнули за неуважение. Пожалуйста, поймите меня, я не жалуюсь, но один голый факт, что вы адресуетесь ко мне, как к «Учителю» в своих письмах, делает меня посмешищем для всех наших посредников, которые ничего не знают о наших взаимоотношениях. Я бы никогда не упомянул этого факта, но должен дать вам для прочтения письмо от Субба Роу, которое вложу в это письмо, полное извинений, а другое к Е.П.Б., столь же полное искренней правды, так как они оба являются учениками. Я надеюсь, что этим не совершаю нескромности по западным понятиям. Пожалуйста, возвратите мне их после прочтения, заметив, что в них сказано. Это посылается вам строго секретно и для вашего личного наставления. Оттуда вы узнаете, сколько вам, англичанам, надо аннулировать в Индии, прежде, чем вы можете надеяться принести какую-нибудь пользу этой стране. Пока что я должен закончить письмо, повторяя вам ещё раз уверения в моём искреннем уважении.

Ваш К.Х.

Поверьте мне, вы слишком суровы и несправедливы к Ферну.

Письмо 81

К.Х. – Синнетту

Строго секретное и доверительное

Мой терпеливый друг!

Вчера я послал по почте короткую записку в сопровождении длинного письма Хьюму; оно отправлено заказным где-то в центральной почте счастливым свободным другом; сегодня длинное письмо вам самому, и оно предполагается быть сопровождённым колокольным звоном иремиады, печальным рассказом о расстройстве планов, которое, может быть, заставит вас смеяться, как это было с моим громоздким Братом, который заставляет меня чувствовать себя, как тот поэт, не спящий ночами:

«Ибо душа его светила огнями

Всю ночь перед очами».

Я слышу, как вы шёпотом произносите: «Что же такое он хочет сказать?» Терпение, мой лучший англо-индийский друг, терпение; и когда вы услышите о неприличном поведении моего безнравственного, смеющегося более чем когда-либо Брата, то вы ясно увидите, почему мне приходится сожалеть, что вместо вкушения плодов Древа Познания Добра и Зла в Европе, я не остался в Азии, во всей святой простоте невежества по поводу вашего образа действий и манер, ибо тогда я бы тоже улыбался!

Я хочу знать, что вы скажете, когда узнаете страшную тайну! Я очень хочу знать, чтобы избавиться от кошмара. Если бы вы теперь впервые встретили меня в тенистых аллеях вашей Симлы и вы потребовали бы от меня всю истину, вы бы услышали её, но очень неблагоприятную для меня. Мой ответ напомнил бы миру, если бы вы были настолько жестоким, что повторили бы его – знаменитый ответ, данный Уорреном Хастингс «собаке Дженнингсу» при его первой встрече с бывшим правителем после своего возвращения из Индии: «Мой дорогой Хастингс, – спросил Дженнингс, – возможно ли это, что вы такой великий мошенник, как говорит Бэрк и чему весь совет склонен верить?» «Могу вас уверить, Дженнингс, – был печальный и кроткий ответ, – хотя я иногда вынужден казаться людям мошенником, в моих собственных глазах я таким никогда не был». Я жертва искупления за грехи Братства. Но – к фактам.

Разумеется, вы знаете, я думаю, Старая Леди рассказала вам, что когда мы берём кандидатов в ученики, они дают обет держать в секрете и хранить молчание в отношении каждого получаемого ими указа. Нужно оказаться годными для ученичества, прежде чем обнаружить годность для адептства. Ферн находится под таким испытанием, и в хорошее же положение поставили они меня! Как вы уже знаете из моего письма Хьюму, Ферн меня не интересуют, я ничего о нём не знаю, кроме его замечательных способностей к яснослышанию и ясновидению, и ещё более замечательное упорство к достижению цели, сильную волю и т.п. Распущенный, безнравственный тип долгие годы, «Перикл кабаков с милой улыбкой для каждой уличной Аспазии», он вдруг полностью исправился после вступления в Теософическое Общество, и М. взял его в руки серьёзно. Не моё дело рассказывать вам, сколько из его видений бывают правдивы, сколько являются галлюцинациями или даже, возможно, – выдумкой. Вероятнее всего он неплохо надувал нашего друга Хьюма, так как последний рассказывал мне о нём самые чудеснейшие повествования. Но самое худшее в этом деле следующее – Ферн надувал его так хорошо, так эффектно, что когда Хьюм не верил ни одному его слову, Ферн говорил правду, но почти каждую его ложь наш уважаемый председатель «Эклектика» принимал за евангельскую истину.

Теперь вы будете в состоянии понять, что мне нельзя открывать Хьюму глаза на истинное положение дел, так как Ферн является учеником М., и я не имею никакого права, ни законного, ни обычного, согласно нашего кодекса, вмешиваться в их действия. Из многих неприятностей эта, однако, самая малая. Другим из наших обычаев является доставка писем и посланий нашими учениками во внешний мир с соблюдением ими условия – если нет в этом особой необходимости, забыть и больше никогда об этом не думать. Очень часто письма от нас самих, если нет ничего важного и секретного, пишутся нашим почерком нашими учениками. Именно таким образом в прошлом году некоторые из моих писем в ваш адрес были доставлены путём осаждения, а когда приятное простое осаждение было оставлено, ну – тогда нужно было сконцентрировать свой ум, расположиться свободно и думать, а моему же верному «Лишённому Наследства» оставалось только копировать мои мысли, лишь случайно допуская ошибку. О, мой друг, благодаря этому и лёгкая же у меня была жизнь вплоть до того самого дня, когда «Эклектик» начал своё неровное существование... В этом году по причинам, о которых нет необходимости упоминать, мне самому приходится выполнять всю свою работу. От этого иногда бывает тяжко, и я становлюсь нетерпеливым. Джон Поль Рихтер где-то говорит: «Из наших телесных болей наиболее болезненна бестелесная или нематериальная, а именно, наше нетерпение и иллюзия, что это будет длиться вечно...» Однажды, разрешив себе действовать, словно я в своей душевной простоте поддался заблуждению, вверил священную неприкосновенность своих писем в руки моего второго я, «безнравственного» малого, вашего «Прославленного», который недолжным образом воспользовался моим доверием и поставил меня в это настоящее положение! Бессовестный смеётся со вчерашнего дня, и сказать вам правду, я тоже склонен думать то же самое. Но вы, будучи англичанином, боюсь, будете поражены ужасом в виду размеров его преступления. Вы знаете, что несмотря на свои недостатки, м-р Хьюм пока что необходим Т.О. Меня иногда раздражают его мелочные чувства и дух мстительности. Всё же мне приходится мириться с его слабостями, которые заставляют его в один момент досадовать, что ещё нет, и в другой момент – что уже поздно. Но наш «Прославленный» не совсем такого мнения, возражая, что гордость и себялюбие м-ра Хьюма желают, согласно нашей пословице, чтобы всё человечество стояло на коленях и молилось только ему, и он, М., не собирается угождать Хьюму. Разумеется, М. ничего не будет умышленно вредить или досаждать ему. Наоборот, он намеревается всегда защищать Хьюма, как это делал до сих пор, но не поднимет и мизинца для того, чтобы вывести Хьюма из заблуждения.

Его аргументы сводятся к следующему: «Хьюм смеялся над действительным, настоящим феноменом (выполнение которого почти вызвало немилость у Когана в отношении нас) только единственно потому, что демонстрация производилась не по его плану, не в честь его и не для его одного пользы. А теперь он пусть чувствует себя счастливым и гордым из-за таинственных явлений его собственного изготовления и творчества. Пусть он насмехается над Синнеттом в глубине своего собственного гордого сердца и даже бросает намёки другим, что даже Синнетту не оказана такая благосклонность. Никто никогда не пытался умышленно вводить его в обман, также никому не разрешалось бы делать что-либо подобное. Всё шло своим естественным путём. Ферн находится в руках двух ловких «обитателей порога», так назвал их Бульвер – двух Дуг-па, которых мы держим для работы мусорщиков и выявления скрытых пороков, если таковые имеются в кандидатах на ученики. И Ферн, в общем, проявил себя значительно лучшим и более нравственным, нежели от него ожидали. Ферн делал только то, что ему приказано было делать. И он не даёт воли своему языку, так как это его первая обязанность. Что касается выставления им себя перед Хьюмом и другими, как ясновидца, то раз он заставил самого себя в это поверить и так как это только некоторые подробности, что действительно можно назвать выдумкой или, менее мягко выражаясь, ложью, то тут действительно вреда нет никому, кроме его самого. Ревность и гордость Хьюма всегда будут служить препятствиями, чтобы не допустить его поверить истине настолько, сколько приукрашенной выдумке; а Синнетт достаточно проницателен, чтобы отсеять и очень легко отличить реальность Ферна от мечтаний... «Почему же тогда должен я или вы или ещё кто-нибудь» – заключает М. – «предлагать совет человеку, который ни в коем случае его не примет или, что будет ещё хуже, в случае, если он убедится, что ему позволили делать из себя дурака, вернее всего, станет непримиримым врагом Обществу, нашему делу, многострадальным Основателям и всем. Пусть останется он в строгом одиночестве... Он не будет благодарным за раскрытие его заблуждения. Наоборот, он забудет, что некого винить, кроме себя, что никто никогда не шепнул ему ни слова, которое могло бы привести его к ненужному заблуждению. И он обернётся более свирепо, чем кто-либо к тем парням – Адептам и будет называть их публично самозванцами, иезуитами и лицемерами. Ему явили пока один настоящий феномен, что должно было убедить его в возможности всяких других феноменов».

Таковы рассуждения М., и такими же были бы и мои рассуждения, если бы я не был непосредственно замешан во всём этом. Но теперь, вследствие надувательства этой маленькой двуличной обезьяны – Ферна, я вынужден побеспокоить вас – просить вашего дружеского совета, поскольку наш образ действия отличается от вашего. Смотрите, что случилось: Хьюм в последнее время получил много писем от меня. Я надеюсь, что вы будете добры проследить со мною судьбу трёх из них, полученных им с начала переписки. Постарайтесь также хорошо понять моё положение и иметь представление о моём состоянии. Так как у нас были три ученика в Симле – два настоящих и один кандидат – Ферн, то мне пришла в голову несчастная идея о сохранении энергии, об экономии, точно я имел «сберегательную кассу». Сказать правду, я стремился отделить, поскольку обстоятельства позволяли, находящуюся под подозрением «штаб-квартиру» от всех феноменов, произведённых в Симле, следовательно, от переписки между Хьюмом и мною лично. Если Е.П.Б., Дамодар и Деб не были совершенно разъединены, трудно было бы сказать, что могло бы произойти. Первое письмо то, которое было найдено в оранжерее, я дал М., чтобы тот отослал его с одним из двух принятых учеников в дом мистера Хьюма. М. передал Субба Роу, которого видел в тот день. Субба Роу послал обычным путём по почте Ферну с просьбой или передать м-у Хьюму или отослать по почте в том случае, если боится, что Хьюм будет его расспрашивать, ибо Ферн не мог и не имел права отвечать ему и таким образом был вынужден говорить неправду. Несколько раз Д.К. пытался проникнуть в Ротни Кастл, но каждый раз так сильно страдал, что я сказал ему не делать этого. (Он готовился к посвящению и вследствие этого легко мог не выдержать). Ну, а Ферн послал не по почте, а со своим Дуг-па, который положил его в оранжерее около двух часов ночи. Это был феномен наполовину, но Хьюм принял его, как целое и очень рассердился, когда М., как он думал, отказался подобрать его ответ тем же способом. Тогда, чтобы утешить его, я написал ему с такой откровенностью, какую допускало не нарушение доверия М. в связи с Ферном, что Д.К. в настоящее время ничего не мог сделать для него, и что это был один из учеников М., который положил письмо и т.д. Я думаю, что мой намёк был достаточно широк, и никакого обмана произведено не было? Второе письмо было брошено ему на стол Джуль Кулом (его имя правильно пишется Гюль, но фонетически это не так), и так как это было сделано им самим, то это был самый ортодоксальный феномен, и Хьюму жаловаться было не на что. Несколько писем посылались ему различными путями, и он может быть уверенным в одном: как бы ни были обычны способы доставки писем ему, они не могут не быть не феноменальными, поскольку доставлялись в Индию из Тибета. Но это, кажется, не принимается им во внимание. А теперь мы приходим, в самом деле, к худшей части всего этого, к части, за которую я всецело обвиняю М., как позволившего это, и оправдываю Ферна, который иначе не мог.

Разумеется, вы понимаете, что я пишу вам это строго конфиденциально, полагаясь на вашу честь, и чтобы не случилось, вы не выдадите Ферна. В самом деле (и я расследовал это дело весьма внимательно), этот парень был доведён до виновности в умышленном иезуитском обмане скорее постоянными оскорблениями, подозрительным отношением и умышленным третированием за столом и за работой со стороны Хьюма, нежели каким-либо другим побуждением или по нравственной распущенности. Затем письма М. (продукция любезного Дуг-па, в действительности экс-Дуг-па, чьи прошлые грехи никогда не позволят ему полностью искупить свои злодеяния) ясно говорят: «Поступайте или так или так, или вот таким образом». Они соблазняют его и приводят к мысли, что раз не причиняется вреда какому-либо человеческому существу и побуждения добрые, то всякое деяние становится законным! Меня также искушали в моей молодости, и я два раза почти поддался этому соблазну, и был спасён от попадания в эту западню своим дядей. И то же самое было с «Прославленным», который являлся самым ортодоксальным оккультистом и придерживался старых традиций и методов. И то же самое было бы с любым из вас, если бы я согласился принять вас в качестве ученика. Но так как я с самого начала был осведомлён, что вы признались в одном из писем Е.П.Б., а именно, что для европейских умов высшего класса в понятии испытания, нахождения под испытанием, имеется что-то в высшей степени отвратительное; я всегда уклонялся от принятия предложения Хьюма, часто им выражаемого, стать моим учеником. Это, может быть, снабдит вас ключом ко всей ситуации. Однако, вот что произошло.

Ферн получил через одного ученика моё письмо с указанием, что оно должно быть доставлено немедленно по назначению. Они шли завтракать, и нельзя было терять времени. Ферн уже бросил письмо на один из столов и ему следовало бы его там оставить, так как тогда для него исключалась бы возможность лгать. Но он был раздосадован на Хьюма и удумал другую хитрость. Он спрятал письмо в складках салфетки Хьюма, и тот за завтраком вытряхнул письмо на пол. Кажется это вызвало ужас «Могги» и чувство приятной неожиданности у Хьюма. Но у него возникли старые подозрения (в нём всё время копошились подозрения с тех пор, как я написал ему, что моё первое письмо было доставлено ему в оранжерею одним из учеников М., и что мой ученик мало что мог сделать, хотя перед тем посетил невидимо все части дома). Хьюм вглядывается пристально в Ферна и спрашивает его, не он ли подложил письмо туда. У меня сейчас перед глазами полная картина того, что происходит в голове Ферна в этот момент. Там быстро вспыхивает: «Это меня спасёт... так как я могу поклясться, что я никогда не клал туда» (имея в виду место на полу, на которое письмо упало). «Нет, нет», – он смело отвечает, – «Я никогда не клал его туда» – добавляет мысленно. Затем видение М. и чувство огромного удовлетворения и облегчения, что невиновен в непосредственной лжи. Затем спутанные мысли... и ни одной о самообмане! Верно, наш друг был обманут только раз, но я бы заплатил любую цену, если бы мог предотвратить это событие и заменить своё письмо чьим-либо другим посланием. Но вы видите, в каком положении я нахожусь. М. даёт мне полную свободу сказать что угодно вам, но хочет, чтобы я ни слова не сказал Хьюму. Также он никогда бы не простил вам, говорит он, если бы вы стали вмешиваться между наказанием гордости Хьюма и судьбою. Ферна в самом деле нельзя обвинить за мысль, что, поскольку результат достигнут, то подробности не играют роли, так как он был воспитан в такой школе, а его сердцу, действительно, близка забота об успехе нашего дела, тогда как у Хьюма, на самом деле при добром намерении – себялюбие, эгоизм – главные и единственные побудители. «Эгоистичный человеколюбец» является выражением, рисующим его портрет во весь рост.

Теперь о полковнике Чезни. Так как он действительно и искренне был так любезен, что, кажется, что-то усмотрел в чертах вашего скромного друга – впечатление, извлечённое по всей вероятности из глубин воображения, нежели из какого-либо действительного присутствия такого выражения, как вы говорите, в продукции Джуль Кула или М. – первый чувствовал себя гордым и просил моего разрешения на осаждение другого такого изображения для полковника Чезни. Разумеется, разрешение было дано, хотя я смеялся над этой идеей, и М. сказал Д.К., что полковник тоже будет смеяться над тем, что он сочтёт за моё тщеславие. Но Д.К. очень хотел попытаться и он пошёл просить разрешения самому преподнести изображение полковнику Чезни, в чём, разумеется, Коган ему отказал и сделал ему выговор. Но картина была уже готова три минуты спустя после того, как я дал согласие и Д.К. казалось бы этим был чрезвычайно горд. Он говорит, и был прав, я думаю, что из всех трёх эта наиболее похожа. Ну, она последовала обычным путём Джуль Кула, Деба и Ферна, так как Е.П.Б. и Дамодар на этот раз оба были в Пуне. М. тренировал и проверял Ферна на феномен, разумеется, настоящий, с тем, чтобы Ферн мог произвести в доме полк. Чезни демонстрацию; но тогда, когда Ферн клялся, что ему нужны только три месяца на подготовку, М. знал, что за это время он никак не подготовится. Моё же мнение, что он и в следующем году не будет готов. Как бы то ни было, он доверил новую картину Ферну, говоря ему опять, что лучше послать её по почте, что если Чезни узнает, что здесь замешан Ферн, то даже не поверит, что она создана осаждением. Но Джуль Кул хотел, чтобы картина была доставлена немедленно и как он сказал: «Пока у полковника Учитель в голове ещё тёплый», а Ферн, самомнительный молодой дурак, отвечает: «Нет, прежде, чем что-либо делать с этим "пакетом", я должен изучить полковника Чезни полнее! Я хочу на этот раз добиться наилучших результатов, какие только возможны с первого раза. Поскольку я видел автора "Сражения у Доркина" и не удовлетворился им... Отец мне говорил, чтобы я был его "глаза и уши" – у него самого не всегда имеется время – я должен выяснить характер человека, с которым нам приходится иметь дело!»

Тем временем я, опасаясь, что «учитель» Ферн вздумает, возможно, поместить портрет в складках салфетки полковника Чезни и произвести некоторый «духовный феномен своей ногой», написал вам из Пуна через Дамодара, давая весьма ощутительный по моему мнению намёк, который вы, конечно, не поняли, но теперь поймите. Вчера утром Д.К. пришёл ко мне и сказал, что картина всё ещё у Ферна, и что он боится за какой-либо уже сыгранный или будущий трюк. Затем я вывел своего слишком равнодушного Брата из его апатии. Я доказал ему, насколько опасно положение из-за неразборчивости парня, чьё моральное чувство ещё более притупилось «испытаниями» и обманами, которые он рассматривал почти как законные и допустимые и – поднял его, наконец, к действию. Телеграмма собственным почерком М. была послана Ферну на этот раз из центральных провинций (из Буссавли, я полагаю, где живёт один ученик), приказывающая Ферну немедленно отправить пакет по почте в адрес полковника, и Ферн, как я вижу, получил её вчера до обеда. Таким образом, когда об этом услышите, вы будете знать всю истину.

Я строго запретил передавать мои письма или что-нибудь, имеющее отношение к моим делам, Ферну. Таким образом, м-ру Хьюму, вам и всем другим в Симле даётся моё честное слово, что Ферн больше не будет иметь никакого отношения к моим делам. Но, мой дражайший друг, вы должны мне крепко обещать ради меня, никогда никому не рассказывать ни единого слова из того, что я вам рассказал, и менее всего Хьюму и Ферну, если только последний своими выдумками не вынудит вас одёрнуть его. В таком случае вы можете сказать ему сколько найдёте нужным, чтобы заставить его замолчать, однако так, чтобы он не узнал, как и от кого вы узнали. Кроме того, употребляйте это знание по вашему усмотрению. Читайте моё заказное письмо, посланное вчера из Буссавли на ваше имя, вернее, моё письмо Хьюму, читайте внимательно и хорошо подумайте, прежде, чем отправить его, ибо оно может вызвать у Хьюма припадок гнева, задеть гордость и заставить сразу уйти из Общества. Лучше держите его как средство для крайнего случая, чтобы, по крайней мере, доказать ему, что я человек, который хочет, чтобы даже благосклонность противников не приобреталась нечестным путём. По крайней мере, я так смотрю на способы, которые мистер Ферн, кажется, весьма расположен применять. Но больше всего, добрый и верный друг, не позволяйте себе неправильно судить о действительном положении нашего Великого Братства. Хотя тёмной и извилистой может показаться вашему западному уму та тропа и те пути, по которым наших кандидатов ведут к Великому Свету, но вы будете первым, кто одобрит эти пути, когда узнаете всё. Не судите по видимости, ибо этим вы можете совершить большую несправедливость и потерять ваши личные возможности узнавать больше. Только будьте бдительны и наблюдайте. Если м-р Хьюм согласится ждать, он получит значительно больше феноменов, чтобы привести к молчанию критиков, которые у него до настоящего времени были. Употребите своё влияние на него. Помните, в ноябре наступит великий кризис, и сентябрь будет полон опасностей. Сохраните при этом крушении, по крайней мере, наши личные отношения. Ферн – страннейший психологический субъект, которого я когда-либо встречал. Жемчужина внутри и истинно глубоко скрыта непривлекательной раковиной устрицы. Мы не можем разрушить её сразу и также не можем позволить себе терять таких субъектов. Защищая себя, защищаете его от Хьюма. Вообще, я никогда не доверяю женщине больше, чем эхо. Обе женского рода, потому что богиня Эхо, подобно женщине, всегда имеет последнее слово. Но с вашей супругой другое, и я крепко верю, что вы можете доверить ей вышесказанное, если найдёте нужным. Но остерегайтесь бедной м-с Гордон. Она – превосходная женщина, но заговорит Смерть до смерти. А теперь кончил.

Ваш всегда верный К.Х.

Пожалуйста, не рассматривайте это, как комплимент, но поверьте мне, когда говорю, что ваши два письма, и в особенности «Эволюция Человека» – просто великолепны. Не бойтесь никаких противоречий и несоответствий.

Я опять говорю – берите их на заметку и присылайте ко мне, и вы увидите.

Я вас прошу, любезный сэр, заприте это дурацкое письмо, посланное вчера Хьюму в ваш сундук, и путь оно лежит там, пока не потребуется. Я вам говорю, что оно сотворит только зло и ничего другого. К.Х. слишком чувствителен, весьма – он становится в вашем западном обществе настоящей барышней.

Ваш М.

Письмо 82

М. – Синнетту

Получено в Симле в 1882 г.

Я хочу поблагодарить вас, мой дорогой г-н Синнетт, за личную услугу. Так как К.Х. слишком совершенный Йоги-Архат, чтобы останавливать руку, которая не смущаясь неудачей продолжает попытки поймать тибетского яка за шею и согнуть её под своим ярмом, то всё, что мне остаётся делать – это снова появиться на «натакашала» и положить конец представлению, которое угрожает стать однообразным даже для нас, хорошо натренированных в терпении. Я не могу воспользоваться вашим любезным советом писать м-ру Хьюму моим красным цветом, так как это означало бы открыть новую дверь для бесконечной переписки. От такой чести я лучше уклонюсь. Вместо того я пишу вам, посылаю телеграмму и отвечаю на её обратной стороне для вашего усмотрения. Что это за способ разговора? Почитание может не быть в его (Хьюма) натуре, и никто и никаким образом не претендует и не заботится об этом. Но я полагал бы, что в его голове, которая достаточно способна держать что-либо, имеется место для здравого смысла. И этот здравый смысл мог бы подсказать ему, – или мы то, на что претендуем, или же нет. В первом случае – как бы не были преувеличены притязания, сделанные в защиту наших сил, всё же, если наше знание и предвидение не превосходят его, тогда мы не более, нежели обманщики и самозванцы, и чем скорее он расстанется с нами, тем лучше для него. Но если же мы, в какой бы то ни было степени являемся теми, кем мы претендуем быть, тогда он поступает, как дикий осёл. Пусть запомнит – что мы не индусские раджи, нуждающиеся и принуждённые принять политических нянек и воспитательниц, чтобы вести нас на поводу. Общество было основано, действовало и будет действовать с ним и без него – пусть он приспособится к последнему.

До сих пор его помощь, которую он упорно навязывает нам, очень напоминает испанских нищих гидальго, одной рукой предлагающих путешественнику свою шпагу для охраны, другой же хватающих за горло – до сих пор, насколько я могу, знать, не была слишком полезна Обществу. Не благотворна ни одному из её Основателей, во всяком случае той, которую он почти убил в прошлом году в Симле, и которую он теперь беспокоит, приставая к ней, как неумолимая смерть, превращая её кровь в воду и выедая печень.

Потому я ожидаю от вас, что вы внушите Хьюму, мы «принесём ему нашу благодарность» лишь в том случае, если он займётся своим «Эклектиком» и предоставит Основному Обществу заботиться о себе самом. Его совет и помощь редактору «Теософа» без сомнения были полезны и она (Е.П.Б.) очень благодарна ему за это, считая, что в большей же части она обязана вам. Но мы находим нужным заявить, что некоторая черта должна быть где-то проведена между указанным редактором и нами самими, ибо мы не совсем та Тибетская троица, за которую он нас принимает. Потому невежественные ли дикари или Восточники мы в его изображении – каждый хозяин в своём доме, – но мы имеем право знать наши дела лучше и почтительно отклоняем его услуги в качестве капитана вести наш теософский корабль, даже по «океану мирской жизни», как метафорически выражается он. Мы позволили ему под хорошим предлогом спасение положения с британскими теософами, проветривать свою злобу к нам в органе нашего собственного Общества и рисовать подобия наших портретов кистью, обмакнув её в желчь, – что ещё ему нужно? Я уже указал Е.П.Б. телеграфировать ему в ответ, что он не единственный искусный мореплаватель на свете. Он стремится избежать западных плавучих льдов, а мы держим курс так, чтобы обойти восточные мели. Намеревается ли он в добавление ко всему указывать всем, начиная с Когана и вплоть до Джуль Кула и Дэба, что мы должны и чего не должны делать!? Рам, Рам и священные Наги! Неужели после веков независимого существования, мы должны поддаться чужому влиянию и сделаться марионетками Набоба из Симлы? Разве мы школьники или нечто вроде в его воображении, чтобы подчиниться линейке иностранного школьного учителя?

Несмотря на его дурное расположение духа, я прошу вас рассказать ему, что вы слышали от меня и что я просил вас сообщить ему мой ультиматум: если он не покончит со всеми пересудами и навсегда – я не потерплю вмешательства его мудрости между нашим невежеством и Основным Обществом. Равным образом он не должен вымещать своё дурное настроение на человеке, который не ответственен за наши действия, на женщине, которая так больна, что я опять вынужден, как в 1877 г., увезти её, хотя она так нужна там, где она теперь находится, в штаб-квартире, из боязни, что рассыплется на куски. И что это её состояние возникло в последнее время вследствие постоянной озабоченности об Обществе, и частично, если не целиком, вследствие его поведения в Симле – в этом я даю своё слово. Положение в целом и будущее Эклектика держится на К.Х., если вы ему не поможете. Если, несмотря на мой совет и явное недовольство Когана, он, м-р Хьюм, будет упорствовать, ставя себя в глупое положение и принося себя в жертву, являясь злым гением Общества в одном направлении – ну, тогда это его дело, только я не хочу иметь к этому никакого отношения. Вашим истинным другом я останусь навсегда, хотя бы вы обернулись против меня в ближайшие дни. Ферн был подвергнут испытанию и найден настоящим Дуг-па по своей нравственности. Посмотрим, посмотрим; но мало осталось надежды, несмотря на все его великолепные способности. Намекни я ему, чтобы он обманул собственного отца или мать, он бы ещё бросил в придачу их отцов и матерей. Подлая, подлая и безответственная натура. Ох, вы, западники, похваляющиеся вашей нравственностью! Да сохранит вас и всех ваших светлый Коган от приближающегося бедствия, это искреннее желание вашего друга.

М.

Письмо 83

Выдержки из письма А.О.Хьюма – К.Х.

с комментариями К.Х., приведёнными в скобках

... Я не только не против вашего применения этого права, но страстно этого желаю и был бы поистине рад, если бы вы всегда высказывали своё мнение намного свободнее, чем теперь. Я возражаю против грубости – некоторые люди так грубы – это, не считая того (К.Х. – Называет ли он свои письма к М. и Е.П.Б. вежливыми?), что оскорбляет меня, задевает мои чувства джентльмена точно также, как плохой запах вызывает раздражение моих нервов...

Что касается той характерной черты, которую вы выдвигаете, т.е. моего большого непостоянства, то я действительно считаю, что у вас имеется prima facie[69] основание для нападения. Всё же дело обстоит не совсем так, как вы полагаете. На самом деле я не такой уж непостоянный!... Я не могу полагаться исключительно на вас – у вас слишком мало времени и единственный способ, которым вы, кажется, способны обучать меня – письмами, настолько медленен и неудовлетворителен, что для меня было бы несправедливым не смотреть куда-либо ещё.

(К.Х. – К.К.М., очевидно, назвал бы это «чистосердечным»?)

... Обстоятельства мешали... вам поставить меня в такое положение, чтобы я был уверен, что то, чему вы учите, правильно. Весьма вероятно, что это так, но другие люди, наивысшей учёности, которые, несомненно, в значительной степени овладели теми же основами, что и вы – в большей мере возражают против наших взглядов. Во-первых, они, по-видимому, считают, что вы, Архаты, все находитесь на неправильном пути, что вы являетесь лишь утончённо и высоко образованными тантриками, стремящимися к Упасане Шакти или Кама-Рупе вместо Упасаны Пранавы или Брахмана!

Они равным образом не согласны с вашим взглядом, что нет никакого Бога.

(К.Х. – Ведантические адвайтисты?)

В этом я не претендую на то, чтобы сказать, кто из вас прав. Насколько я могу судить, их учёность и йогические силы не ниже ваших.

(К.Х. – Его «добрый старый Свами» не обладает вообще никакими силами – логическим выводом было бы, что и мы никакими не обладаем.)

Но мой друг... допуская, что вы правы, я весьма опасаюсь, что философия, увенчанная голым, грубым атеизмом, на котором вы настаиваете в ваших заметках, ибо вы не захотели принять мою замаскированную формулировку этого, не будет принята даже в этом вопиюще материалистическом веке. (К.Х. – Чистосердечно ли это? И следует ли нам принять такой образ действия?) Европа не захочет принять её, как не захочет и Азия. ...Но, более того, даже если бы мы смогли распространить её, принесло ли бы это добро при нынешнем состоянии мира? ...Для вас и людей вашей чистоты и возвышенности характера, даже для людей, кто значительно ниже на этой лестнице, подобно мне, чистый атеизм может и не причинить вреда, но неразвитым и полностью духовно непробуждённым классам он, я опасаюсь, принесёт зло.

(К.Х. – А может ли суеверное измышление, вера в чистейший миф, когда-либо принести добро? Он называет нас иезуитами, и тем не менее его политика была чисто – лойольской.)

...Но воздействие раннего обучения, как скажете вы, интуиция, как утверждаю я, не позволяет мне принять ваше мнение, как доказанное...

...Я не могу искренне сказать, что верю, что никакого Бога нет. Я скорее верю, что какой-то Бог есть.

(К.Х. – «Я гораздо больше адвайтист, чем М. или К.Х.», писал м-р Хьюм только вчера.)

...Я не думаю, что вы правы в своём мнении относительно моего непостоянства, я многосторонен, и по мере того, как продвигаюсь, я вращаюсь, и вы видите различные стороны в разное время, но вы обнаружите, что моя орбита, не считая незначительных изменений, довольно прямая, и вся кажущаяся ретрогрессия суть оптические иллюзии, обязанные вашей точке зрения. Во всяком случае, это крайне остроумное объяснение.

Всегда искренне ваш, А.О.Хьюм.

(К.Х. – Конечно, нет сомнений, что он весьма «остроумен».)

Письмо 84

К.Х. – Синнетту

Сожалею обо всём, что произошло, но этого следовало ожидать. Мистер Хьюм всунул ногу в осиное гнездо и не должен жаловаться. Если моё признание не изменило ваших чувств, я решил не влиять на вас и поэтому не буду смотреть на ваш путь, выясняя, как обстоят ваши дела, мой друг, и не преисполнились ли вы совсем отвращением к нашей системе и образу действий. Короче говоря, если у вас всё ещё имеется желание продолжать переписку и учиться, то что-то надо делать, чтобы сдержать безответственного «благодетеля». Я помешал ей (Е.П.Б.) в посылке Хьюму худшего письма, чем то, которое она написала вам. Не могу принуждать её пересылать письма Хьюма ко мне, ни мои к нему; а так как мне более невозможно доверять Ферну, и едва ли можно, по какому-либо чувству справедливости, принести Г.К. в жертву человеку совершенно неспособному оценить какую-либо оказанную услугу, за исключением своей собственной, то что мы можем предпринять по этому поводу? Раз мы смешались со внешним миром, мы не имеем права ни подавлять личное мнение его индивидуальных членов, ни избегать их критики, какой бы неблагоприятной для нас она ни была. Поэтому было дано решительное указание Е.П.Б. опубликовать статью м-ра Хьюма. Только, так как мы хотим, чтобы мир видел обе стороны вопроса, мы также разрешили объединённый протест Деба, Субба Роу, Дамодара и нескольких других учеников, чтобы они выступили вслед за его критикой на нас и нашей системы в «Теософе».

Я дам вам только намёки того, о чём как-нибудь в другой раз напишу более полно. Пока что я думаю о затруднениях, которые естественно возникают на нашем пути и, если ваша дружба ко мне искренна, давайте не будем утяжелять и ухудшать наших цепей борьбою с ними. Что касается меня, я охотно подвергаюсь риску быть сочтённым невеждою, который сам себе противоречит, быть критикуемым в печати безмерно со стороны м-ра Хьюма, лишь бы учение пошло вам на пользу, и вы время от времени поделились бы им с человечеством. Но я никогда более не рискну выдавать мои мысли в незамаскированном виде какому-либо другому европейцу, кроме вас. Как вы теперь видите, связь с внешним миром может принести только печаль тем, кто так верно нам служат, и недоверие нашему Братству. На азиатов никогда не повлияют эгоистические выпады м-ра Хьюма против нас (результат моего последнего письма и вынужденного от него обещания, что он будет писать мне реже и не так много, как он это делал), но эти выпады и критика, которые европейскими читателями будут восприняты, как откровения и признания, совершенно не подозревая, откуда они появились и какими глубоко эгоистическими чувствами они порождены, эти выпады рассчитаны на большой вред в направлении, какое вам до сих пор никогда не снилось. Решив не терять такое полезное орудие (полезное в одном направлении, разумеется), Коган позволил себе поддаться нашим уговорам санкционировать моё общение с м-ом Хьюмом. И я ручался ему, что он (Хьюм) раскаялся и стал другим человеком. И как я теперь взгляну в лицо моего Великого Учителя, над которым теперь смеются, кто теперь сделан предметом изощрённого остроумия м-ра Хьюма, кого последний называет Рамзесом Великим, по отношению к кому он применяет тому подобные неприличные замечания? И в письмах своих он употребляет термины, чья звериная грубость, не позволяет мне их повторять, которые возмутили мою душу, когда я их читал; слова до того грязные, что они оскверняли даже воздух, прикасающийся к ним, так что я поспешил отослать их вам вместе с письмом, их содержащим, чтобы не было этих страниц в моём доме, наполненном молодыми и невинными учениками, которых я хотел бы предохранить от слышания когда-либо таких выражений.

Затем вы сами, мой друг, находящийся под его влиянием больше, чем вам известно, больше, чем вы подозреваете, вы сами слишком склонны из неполноты выводить «противоречия». Новизна или необъяснимый аспект любого, выдвигаемого в нашей науке факта, ещё не являются достаточной причиной к немедленному их отнесению к противоречиям и не дают права провозглашать, как это делает м-р Хьюм в своей статье, что он мог бы преподать в одну неделю столько, сколько ему удалось извлечь из нас в течение восемнадцати месяцев, ибо ваше знание до сих пор настолько ещё ограничено, что ему было бы трудно сказать, сколько мы знаем или не знаем.

Но я задержался слишком долго на этой неразумной, антифилософской и нелогичной атаке на нас самих и на нашу систему. Однажды мы докажем несостоятельность возражений, выдвигаемых м-ом Хьюмом. Его могут считать мудрым советником муниципалитета, но едва ли он будет рассматриваться в таком свете нами. Он обвиняет меня, что я через него давал миру «ложные идеи и факты» и добавляет, что он охотно держался бы в стороне, порвал бы с нами, если бы не его желание принести пользу Миру! Вот действительно наиболее лёгкий способ отправить на тот свет все науки, ибо нет ни одной, где бы не изобиловали «ложные факты» и дикие теории. Только в то время, как западные науки ещё усиливают путаницу, наша наука разъясняет все кажущиеся расхождения и примиряет самые дикие теории.

Однако, если вы не образумите его, тогда скоро придёт всему конец, и на этот раз непоправимо. Мне нет надобности уверять вас в моём искреннем уважении к вам и нашей благодарности за то, что вы сделали для Общества и, косвенно для нас обоих. Я бы хотел, если бы только знал, каким образом сделать всё, что можно для вашего друга полковника Чезни. Ради вас, если кризис минует и тёмные облака будут развеяны, я буду наставлять его поскольку смогу. Но не будет ли слишком поздно?

Ваш верный К.Х.

Письмо 85

К.Х. – Синнетту

Получено в Симле осенью 1882 г.

Ничего нет «под поверхностью», мой верный друг, абсолютно ничего. Хьюм просто бешено ревнив к каждому, кто получил или может получить сообщения, знаки внимания или что-нибудь в этом роде, исходящее от нас. Слово «ревнив» смешно, но правильно, если мы не назовём его завистливым, что ещё хуже. Он считает себя обиженным, потому что ему не удаётся стать единственным центром внимания. Он рисуется сам перед собою и чувствует доведённым до бешенства тем, что не находит никого, кто бы восторгался им; выписывает еврейский отрывок, который имеет в книге Элифаса Леви то значение, какое я ему приписал и, потерпев неудачу в том, чтобы поймать меня в новом противоречии (для чего он и добывал эту цитату), внушает себе, что он гораздо больше адвайтист, нежели М. и я, что очень легко доказать, так как мы никогда не были адвайтистами. И пишет оскорбительное письмо к Е.П.Б. против нашей системы и нас самих, чтобы успокоиться.

Действительно ли вы так великодушны, что уже давно не заподозрили истины? И разве я вас не предостерегал? И возможно ли, чтобы вы не ощутили, что он никогда не допустит, чтобы кто-либо, даже адепт, знали лучше, чем он; что его скромность напускная; что он актёр, играющий роль для самого себя, независимо от удовольствия или неудовольствия зрителей, хотя, если последнее проявлено в малейшей степени, он обернётся, изумительно скрыв свою ярость и шипение, и плюнет внутренне. Каждый раз, когда я возражаю и доказываю его неправоту, будь то вопрос о тибетских терминах или какой-нибудь другой пустяк, счёт, который он завёл против меня, набухает и он наступает с новым обвинением. Мой дорогой брат, напрасно беспрестанно повторять, что имеются или могут быть противоречия в том, что вам было дано. Могут быть неточности в выражениях или неполнота подробностей, но обвинить нас в совершении грубых ошибок действительно смешно. Я просил вас несколько раз делать заметки, отсылать их ко мне, но ни м-р Хьюм, ни даже вы не подумали об этом. А у меня на самом деле мало времени, чтобы исследовать старые письма, сравнивать записи, заглядывать в ваши головы и т.д.

По одному делу, во всяком случае, я сознаюсь в своём незнании. Я не могу понять, почему выражение, употреблённое мною в отношении ответа Е.П.Б., данного К.К.М., должно было вас шокировать; и почему бы вам возражать на «изощрение моей изобретательности»? В случае, если вы этому приписываете другое значение, чем я, тогда мы оба в тупике за отсутствием взаимного понимания. Поставьте себя на миг на моё место и посмотрите, не стали бы вы изощрять всю изобретательность, какой обладаете, в таком случае, как у К.К.М. и Е.П.Б. В действительности, нет противоречия между той цитатой из «Изиды» и нашим позднейшим учением. Кому-то не слыхавшему о семи принципах, постоянно трактуемых в «Изиде», как троичность, без всяких дальнейших объяснений, это, несомненно, должно было показаться таким противоречием, что лучше не надо. «Пишите так и так, дайте до сих пор, но не более» – постоянно говорилось ей, когда она писала свою книгу. Это было в самом начале нового цикла, в дни, когда ни христиане, ни спиритуалисты не думали, уже не говоря об упоминании о более, нежели двух принципах в человеке – теле и Душе, которую они называли Духом. Если бы у вас было время заглянуть в спиритуалистическую литературу того времени, вы бы нашли, что у всех феноменалистов, как и у христиан, Душа и Дух были синонимами. Е.П.Б. была первая, кто действуя по приказам Атрия (его вы не знаете), объяснила в «Спиритуалисте» разницу между «психе» и «ноус», «нэфеш» и «руах» – Душой и Духом. Ей пришлось приводить весь арсенал доказательств, цитаты из Павла и Платона, из Плутарха и Джеймса и т.д. прежде, чем спиритуалисты признали, что теософы правы. Это было, когда ей приказали написать «Изиду» – год спустя после основания Общества. И так как там поднялась такая война около этого, бесконечная полемика и возражения о том, что не может быть в человеке двух душ, мы решили, что ещё преждевременно давать публике больше, чем она в состоянии усвоить, пока они не переварили «двух душ». И, таким образом, дальнейшее подразделение троичности на семь принципов осталось неупомянутым в «Изиде». Так как она повиновалась нашим указаниям и писала, умышленно вуалируя некоторые свои факты, разве теперь, когда, по нашему мнению, пришло время дать большую часть истины, если и не всю, мы должны оставить её в беде? Разве я или кто-нибудь из нас оставили бы её когда-либо, как мишень для спиритуалистов, чтобы они стреляли в неё и насмехались над противоречиями, когда они только кажущиеся и вытекают из их собственного невежества, незнания полной истины; а истину они не стали бы слушать. Также поймут ли они истину даже теперь кроме как с протестами и величайшими оговорками? Несомненно – нет. И когда я употребляю слово «изобретательность», которое может быть американским жаргонным выражением, поскольку я знаю, и может у англичан иметь другое значение, но я не подразумевал «хитрость», ни чего-либо подобного «увёртке», но просто хотел обозначить затруднение, в котором я находился, чтобы объяснить правильное значение, имея перед собой бесконечный неуклюжий абзац, который настаивал на перевоплощении, не вводя ни одного слова, указывающего, что последнее имеет отношение только к животной душе, не к духу, к астральной, но не духовной монаде.

Не будете ли вы добры объяснить мне при первой возможности, что подразумеваете, ссылаясь на моё выражение, как на «несчастную фразу»? Если бы вы попросили вашего друга нарисовать для «Пионера» корову, и этот друг, приступив к рисованию с намерением изобразить корову, вследствие своей неспособности вместо коровы нарисовал бы вола или бизона, и эта гравюра была бы напечатана возможно потому, что вы были загружены другой работой и не заметили этого недостатка, не стали бы вы «изощрять вашу изобретательность» и делать всё, что в ваших силах, чтобы направить читателей по правильному пути, доказывать, что художник подразумевал корову и, признавая неспособность вашего друга, что бы там ни было, старались бы в то же время защитить его от незаслуженного поношения? Да, вы правы. У X. нет ни тонкости восприятия и чувств, ни настоящей сердечной доброты. Он способен принести в жертву собственную семью – тех ближайших и дражайших (если для него такие существуют, в чём я сомневаюсь) ради любой из своих прихотей. Он был бы первым, кто допустил бы гекатомбы трупов, если бы ему понадобилась капля крови. Он бы настаивал на желательности сути[70], если бы это был единственный способ поддерживать в нём тело и помочь онемевшим пальцам исполнять свою работу, пока он будет усердно писать трактат на некоторую филантропическую тему и искренне напевать мысленно самому себе «Осанна». Вы думаете – это преувеличение? Нет, не так, ибо вы не имеете представления о потенциальном себялюбии, какое в нём имеется, о жестоком без угрызения совести эгоизме, какой он принёс с собой из своего последнего воплощения – себялюбии и эгоизме, которые остались скрытыми только вследствие неподходящей почвы той сферы, в которой он находится, и общественного положения и образования. А мы имеем это представление. Вы верите ему, что он написал свою знаменательную статью в «Теософе» просто по тем причинам, которые он вам выставил, чтобы не дать разразиться неизбежному падению, чтобы спасти положение и посредством ответа Дэвидсону и К.К.М. и т.д. облегчить ответы в будущем и примирение противоречий в прошлом? Совсем нет. Если он в ней без угрызений совести приносит в жертву Е.П.Б. и автора обзора «Пути Совершенства» и показывает «Братьев», как низших по уму по сравнению с «образованными европейскими джентльменами» и лишённых каких-либо правильных понятий о честности или правильности и неправильности в европейском смысле – эгоистичных, холодных, упрямых и властных, то это вовсе не потому, что он сколько-нибудь заботится о ком-либо из вас, а менее всех об Обществе; но просто потому, что ввиду некоторых возможных событий, которые он вследствие своего высокого интеллекта не может не предчувствовать, он хочет заслониться, он хочет быть единственным, кто выйдет без царапинки, если и не совсем беспорочным в случае краха и протанцует, если понадобится, «танец смерти» макабреанцев над распростёртым телом Т.О. скорее, чем рискнёт мизинцем великого «Я есмь» из Симлы, чтобы над ним смеялись. Зная его так, как мы, говорим, что м-р Хьюм совершенно свободен цитировать «несчастную фразу» столько раз в день, сколько его дыхание ему позволяет, если это в какой-то степени может утихомирить его возбуждённые чувства. М. видел его насквозь так же ясно, как я вижу моё писание передо мной. Вот почему он позволил этот «обман», как вы его называете. Нет, больше, ибо всё так подготовлено, что в случае, если «Эклектик» пойдёт на дно, он будет единственным, кто пойдёт на дно вместе с ним; он будет единственным, над которым будут смеяться, и таким образом, его себялюбие и тщательно подготовленные планы не помогут ему. Считая, что знает лучше меня, он был настолько любезен и внимателен, что добавил свои объяснения к моим в ответе Е.П.Б., данном К.К.М. и, за исключением Кармы, которую он довольно хорошо объяснил, сделал из остального мешанину. А теперь, когда я первый раз возражаю против того, что он говорит в своей статье, он обернётся, взбешённый и выразит своё отвращение к тому, что он называет моими (а не своими) противоречиями. Жаль, что мне приходится заниматься, как это может вам показаться, его обличением. Но я должен обратить ваше внимание на тот факт, что в девяти случаях из десяти, когда он обвинил меня в совершенно превратном понимании того, что он подразумевал, он говорил то, что любой человек имеет право рассматривать как умышленную ложь. Пример Э.Леви: «Я есмь то, что я есмь» – хороший пример. Для того, чтобы доказать, что я ошибаюсь, ему пришлось стать адвайтистом и отрекаться от своего «морального Владыки и Правителя Вселенной» путём выбрасывания его за борт «в течение последних 20 лет». Это нечестно, мой друг, и я не вижу, чем тут можно помочь. Ибо кто может доказать, когда он говорит, что аргументы, заключающиеся в его письмах ко мне, не являлись выражением его собственных верований и взглядов, но были выдвинуты просто, чтобы ответить на вероятные возражения теистической публики, что это просто жульничество? С таким умственным акробатством всегда готовым к воспроизведению «большого прыжка», как по отношению к тому, что он излагает устно, так и на бумаге – даже мы окажемся побитыми. О последнем мы лично мало беспокоимся. Но тогда он всегда будет праздновать победу в своих частных письмах и даже в печати. Ему хочется, чтобы мы существовали – он слишком умён, чтобы в этот час рискнуть быть уличённым в недостатке прозорливости, так как он знает от корреспондентов, смертельно ненавидящих «Основателей» в действительном существовании нашего Братства, но он никогда не признает за такими силами знание, которое сделали бы его непрошенные советы и вмешательство настолько же смешными, насколько они бесполезны; и он работает по этой линии.

Я не имел никакого права запретить «оскорбительную статью», как вы её называете, по нескольким причинам. Разрешив наше имя связать с Т.О. и предать нас гласности, мы должны понести «наказание за наше величие», как сказал бы Олькотт. Мы должны разрешить выражение всякого мнения – доброжелательного и недоброжелательного; должны быть готовы в один прекрасный день чувствовать себя разнесёнными на куски и «провозглашёнными» на другой; почитаемыми на следующий и затоптанными в грязь – на четвёртый. Другая причина – Коган так распорядился. У него это означает – новые события, неожиданные результаты и опасность, я боюсь. Две первые подписи из двенадцати протестующих учеников принадлежат лицам, пользующимся доверием самого Когана. В этом направлении для м-ра Хьюма нет больше никакой надежды – свершилось! Он зашёл слишком далеко, и у меня никогда больше не будет благоприятного случая произносить его имя перед нашим уважаемым Владыкой. С другой стороны, осуждение принесло пользу. Коган дал распоряжение, чтобы молодого Туjtirmoy[71], парня лет четырнадцати, сына Бабу Нобин Банерджи, которого вы знаете, приняли в качестве ученика в один из наших монастырей близ Чамто-Донг в ста милях от Шигадзе, а его сестру, девственную восемнадцатилетнюю йогиню – в женский монастырь Пали. Таким образом у Основателей будет два свидетеля в нужное время, и они не будут зависеть от капризов м-ра Хьюма, вздумает ли он нас убить или воскресить. Что касается доказательств, знаем ли мы или не знаем больше тайн природы, чем ваши учёные и теологи, то это зависит от вас и от тех, кого вы отберёте себе в помощь в этой важной задаче.

Я надеюсь, мой дорогой друг, что вы попытаетесь внушить м-ру Хьюму следующие факты: Хотя работа, совершённая им для Общества, была в конечном счёте чрезвычайно важна, и хотя она могла бы принести наиболее полезные результаты, всё же его осудительная статья почти уничтожила совершённый им труд. Более чем когда-либо люди будут смотреть на него, как на сумасшедшего; члены-индусы будут порицать его годами; наших учеников ничто не заставит смотреть на него иначе, как на иконоборца, высокомерного навязчивого человека, неспособного на какую-либо благодарность, следовательно – негодного стать одним из них. Это вы должны выдать за своё личное мнение. Разумеется, последнего не нужно, если оно не совпадёт с вашими личными чувствами и не может быть высказано, как ваше действительное мнение по этому делу, ибо я лично получил указание не порывать с ним до того дня, как настанет кризис. Если он пожелает удержать свой официальный пост в Эклектике, помогите ему в этом. Если нет, я вас настоятельно прошу принять пост президента. Но я предоставляю всё вашему такту и благоразумию. Сообщите ему также, что протест учеников не является делом наших рук, а есть результат категорического указа, исходящего от Когана. Протест был получен в штаб-квартире на два часа раньше почтальона, принёсшего знаменитую статью, и в тот же день были получены телеграммы от нескольких учеников в Индии. Вместе с подстрочным примечанием, посланным Джуль Кулом, чтобы добавить к статье У.Оксли, сентябрьский номер рассчитан на произведение некоторой сенсации не только у наших индусов, но и среди мистиков Англии и Америки. К вопросу о «Братьях» живой интерес поддерживается, и это может принести свои плоды. Красноречивое перо м-ра Хьюма, под маской человеколюбия, изливает потоки горчайшей желчи, нападая на нас с оружием, которое под видом законности и употребления для самых честных целей, преследует цели насмешки и оскорбления. И всё же он в такой степени сохранил подобие истинной веры в наше знание, что нас, больше чем вероятно, впредь будут представлять такими, каковы мы на самом деле. Что я раз о нём сказал, того и придерживаюсь. Внешне он может иногда искренне прощать, но он никогда не может забыть. Он тот, каких, говорят, Джонсон очень обожал – «хороший ненавистник».

О, мой друг, несмотря на все ваши недостатки и ваше довольно шумное прошлое, насколько неизмеримо выше вы стоите в наших глазах, чем наш «Я есмь» со всеми его «весьма великолепными ментальными способностями» и внешне трогательной натурой, скрывающей внутреннее отсутствие чего-нибудь подобного настоящим чувствам и сердцу!

М. хочет, чтобы я сказал вам, что он решительно отказывается применять какую-либо предосторожность того рода, которую вы советуете. Он презирает X. совершенно. Всё же в случае действительной опасности он бы первым защитил его за его труды для Т.О. Он говорит, что в случае, если X. узнает о его смешной ошибке, он готов доказать другим существование оккультных сил, но не оставит X. ни одной ноги, на чём стоять. Его наказание должно быть полным, иначе оно не будет иметь влияния, и он будет только вымещать свою злобу на невинные жертвы. Хьюм показал нас миру, как бесчестных и лживых прежде получения им когда-либо хотя бы единого неотрицаемого доказательства, что мы таковы, и что он оправдан в своих обвинениях, хотя бы даже видимостью, подобием бесчестья. Если X. завтра решит изобразить нас, как убийц, М. постарается создать майю, чтобы эти слова оказались выполненными и, затем уничтожить её и выявить его, как клеветника. Боюсь, что он прав с точки зрения наших правил и обычаев. Они антиевропейские, я признаюсь.

За исключением телеграммы и одного письма М. никогда не писал Ферну. Пять или шесть других писем с почерком М. исходят от Дуг-па, который опекает Ферна. Он надеется, что вы не испортите его работы и что вы всегда останетесь верным и истинным другом ему также, как он вам. Ферн никогда не повторит какого-либо эксперимента, вроде салфетки по той простой причине, что больше писем ему не доверят.

Я получил письмо от полковника Чезни и отвечу ему через несколько дней через молодого ученика, который доставит ответ вам для передачи вместе с моим почтительным приветом. Не пугайте этого парня. Он ответит на все дозволенные вопросы, но не более. Из Симлы он проследует в Будда Гайя и Бомбей по делам и будет обратно около ноября.

С искренним дружелюбием Ваш К.Х.

Письмо 86

Мне приказано моим возлюбленным Учителем, известным в Индии и в Западных странах под именем К.Х.Л.С., чтобы я сделал от его имени нижеследующее заявление в ответ на некоторые сообщения, сделанные м-ром У.Оксли и посланные им для опубликования в журнал «Теософ». Упомянутый джентльмен, утверждает, что мой Учитель К.Х. три раза посетил его «в астральном теле» и имел беседу, во время которой, как утверждает м-р Оксли, он давал последнему объяснения по поводу астральных тел вообще и о неспособности его собственного Майяви-Рупа сохранить его сознание одновременно с телом «на обоих концах провода», – поэтому мой Учитель заявляет, что:

1. Кого бы не видел м-р Оксли и не беседовал с ним в указанное время, это был не К.Х., автор писем, опубликованных в «Оккультном Мире».

2. Несмотря на то, что мой Учитель знает этого джентльмена, и который однажды оказал ему честь своим собственноручным письмом, дав таким образом возможность познакомиться с ним (с м-ром Оксли) и искренне восхититься его интуитивными способностями и западной учёностью, всё же он (К.Х.) никогда не приближался к нему ни астрально, ни иным путём. Также он никогда не имел беседы с м-ром Оксли, тем более, в которой и предмет обсуждения, и то, что о нём говорилось, и предпосылки, и заключения – всё было ошибочным.

3. Вследствие вышеупомянутого утверждения, повторение которого рассчитано на то, чтобы ввести в заблуждение многих из наших теософов, мой Учитель решил издать нижеследующее постановление.

Отныне любой медиум или ясновидящий, который склонен утверждать, что он или был посещён моим Учителем, или имел беседу с ним, или видел его, должен приводить доказательство к этому путём помещения перед текстом своего сообщения трёх тайных слов, которые он, мой Учитель, доверит м-ру А.О.Хьюму и м-ру А.П.Синнетту, президенту и вице-президенту «Эклектического Теософического Общества» в Симле. До тех пор, пока они не найдут этих трёх слов правильно повторенными каким-либо медиумом или в заголовке какого-либо соответствующего сообщения, будь то устное или печатное, исходящего от него или неё, или от его или её имени, всякое утверждение должно рассматриваться, как незаслуживающее доверия, и никакого внимания на него не должно быть обращено. К своему сожалению, мой Учитель вынужден прибегнуть к этой мере, так как к несчастью, в последнее время такой самообман стал вполне частым явлением и требует быстрого пресечения.

Вышеприведённые заявление должно быть добавлено в виде подстрочного примечания к публикуемому сообщению м-ра Оксли.

По поручению Джуль Кул. М.ХХХ.

Письмо 87

К.Х. – Синнетту

Мой дорогой друг!

Это письмо доставит в ваш дом Дарбхагири Нат, один из моих учеников, и его со-ученик Чандра Кушо. Им запрещено войти в чей-либо дом без приглашения. Поэтому я прошу вас простить наши дикие обычаи и в то же время приноровиться к ним, посылая им от своего имени приглашение и теперь, если вы можете принять их наедине и без риска, что они в вашем доме могут встретить чужих; или в любое другое время сегодня вечером или поздно ночью.

Я не имею ни малейшего возражения, если м-с С, ваша леди, увидит кого-нибудь из них, но я прошу, чтобы она не обращалась к ним, потому что им по законам нашей религии запрещено говорить с какой-либо женщиной, за исключением их матерей и сестёр, иначе она их очень смутит. Я прошу её делать это во имя меня и ради меня. Я также доверяю вашей дружбе, что никто кроме вас не будет говорить с ними. У них своя миссия и дальше её они не должны идти:

1. Доставить в ваши руки мои «ответы на знаменитые противоречия»;

2. Встретиться с м-ром Ферном. Если у вас есть для меня ответ, то когда вы будете готовы, Дарбхагири Нат в любое время придёт за ним. Я также очень серьёзно прошу вас не навязывать им м-ра Хьюма. Не думайте о том, что случилось, пока всё разъяснено.

Всегда ваш К.Х.

Р.S. Им также запрещено обмениваться рукопожатиями, т.е. прикасаться к кому-либо. Но вы можете пригласить моего малыша прийти к вам и говорить с вами сколько захотите при условии, что будете осмотрительны.

Письмо 88а

Синнетт – К.Х.

ЗНАМЕНИТЫЕ «ПРОТИВОРЕЧИЯ»

Получены осенью 1882 г.

(Ответы К.Х. помещены в письме 88б)

Я надеюсь, что вы воздадите мне должное за послушание, что я тщательно и против своей склонности постарался собрать в одно дело для истца так называемые противоречия. Как я уже сказал в другом месте, мне они не кажутся стоящими, чтобы о них можно было беспокоиться, хотя в данное время они оставляют во мне неясными мои представления о Дэва-Чане и жертвах несчастных случаев. Я до сих пор не следовал вашему совету отмечать их, потому что они мне не досаждали.

1. Хьюм был склонен отыскивать противоречия в некоторых ваших письмах, относящихся к эволюции человека, но в беседе с ним я всегда настаивал, что это совсем не противоречия, а просто дело в языке и путанице в кругах и расах. Затем он делал вид, что думает, что вы создавали свою философию по мере продвижения и чтобы выйти из затруднения изобретали значительно больше рас, чем было задумано сначала, каковую гипотезу я всегда высмеивал, как абсурд.

2. Я не переписал здесь о жертвах несчастных случаев, процитированных в моём письме от 12 августа и кажущихся противоречащими поправкам в корректуре моего «Письма о Теософии». Вы уже выразились по поводу этих цитат на обратной стороне того же письма.

3. «Мне легко понять, что нас обвиняют в противоречиях и несовместимости даже в том, что сегодня пишем одно, а завтра это отрицаем. Если бы вы знали, как я пишу свои письма и сколько времени я могу им уделить, то, может быть, вы относились бы к ним менее критически, если не придирчиво».

4. Вот этот отрывок заставил меня подумать, что, может быть, некоторые более ранние письма сами сделались «жертвами несчастного случая».

Но обратимся к делу истца:

5. «Большинство тех, кого вы можете назвать, если хотите, кандидатами на Дэва-Чан, умирают и снова рождаются в Кама-Лока без воспоминаний... Едва ли вы назовёте воспоминанием один из ваших снов, какую-нибудь отдельную сцену или сцены, в ограниченных пределах которых вы найдёте включёнными несколько человек... и т.д. Назовите это личным воспоминанием А.П.Синнетта, если вы можете». Написано на обратной стороне моего письма к Старой Леди.

6. «Конечно, новое Эго, как только оно народилось в Дэва-Чане, удерживает на некоторое время, пропорционально его земной жизни, «полное воспоминание о своей духовной жизни на Земле». Длинное письмо о Дэва-Чане.

7. Все те, кто не погрязли в тине неисправимого греха и скотства, идут в Дэва-Чан.

8. Он (Дэва-Чан) является воображаемым Раем, в каждом случае создание самого Эго и наполнен им сценами событий и населён людьми, которых он ожидал бы встретить в подобной сфере возмещаемого блаженства.

9. Также не можем мы назвать это полным воспоминанием, но лишь частичным.

X. Любовь и ненависть – единственные бессмертные чувства – единственные, которые переживают после крушения Эдема или феноменального мира. Вообразите себя в Дэва-Чане с теми, кого вы любили такою бессмертною любовью, с туманными знакомыми пейзажами в качестве фона и полное отсутствие всего, относящегося к вашей социальной, политической и литературной жизни – Прежнее письмо, т.е. записки.

10. «Так как сознательное ощущение своей личности на Земле есть лишь мимолётный сон, то это чувство будет так же подобно сну в Дэва-Чане, только во сто крат усиленнее». Длинное письмо о Дэва-Чане.

11. «... Знаток, который проводит эоны в восторге, слушая божественные симфонии в исполнении воображаемых ангельских хоров и оркестров». Длинное письмо смотрите (9) X. Смотрите мои записки 10 и 11 о Вагнере и т.д.

12а. Вы говорите: «Ни в коем случае, следовательно, тогда за исключением самоубийц и пустых оболочек, нет возможности какого-либо другого привлечь на сеанс». Заметки.

12б. «На полях я писал "редко", но я не произносил слова "никогда"». Приложено к письму от 12 августа.

Письмо 88б

К.Х. – Синнетту

А.

На этом этапе нашей переписки, будучи ошибочно понимаем, как это в общем кажется, даже вам лично, мой верный друг, стоит и полезно нам обоим, чтобы вам были сообщены некоторые факты, связанные с адептством. Запомните поэтому следующие пункты:

1. Адепт, как высочайший, так и наинизший, является Адептом только в течение применения им оккультных сил.

2. Каждый раз, когда эти силы нужны, суверенная воля отпирает двери ко внутреннему человеку (Адепту), который может явиться и свободно действовать только при условии, что его тюремщик, внешний человек, будет или совершенно или частично парализован по требованию данного случая, а именно:

а) ментально и физически:

б) ментально, но не физически;

в) физически, но не совсем ментально;

г) ни то, ни другое, но с акашическим фильмом, введённым между внешним и внутренним человеком.

3. Малейшие применение оккультных сил, как вы теперь видите, требует усилия. Мы можем приравнять это ко внутренним мускульным усилиям атлета, готовящегося применить свою физическую силу. Невероятно, что какой-либо атлет стал бы всё время забавляться, напрягая свои мускулы в предвкушении поднятия тяжести; также нельзя предполагать, что какой-либо Адепт будет держать в постоянной напряжённости своего внутреннего человека, держать его функционирующим, когда в этом нет немедленной необходимости. Когда внутренний человек отдыхает, Адепт становится обычным человеком, ограниченным его физическими чувствами и функциями физического мозга. Привычка обостряет интуицию последнего, но не в состоянии сделать их сверхчувствительными. Внутренний Адепт всегда наготове, всегда бодрствует, и этого достаточно для наших целей. Во время покоя его способности тоже в покое. Когда я сижу за едой или когда я одеваюсь, читаю или как-нибудь иначе занят, я не думаю даже о тех, кто находится близ меня. И Джуль Кул легко может разбить свой нос до крови, стукнувшись в темноте о балку, как это с ним случилось вчера вечером (как раз потому, что вместо введения «фильма» он необдуманно парализовал все свои внешние чувства, пока разговаривал с другом на далёком расстоянии) – и я остался в полном неведении этого факта. Я не думал о нём, отсюда моё незнание.

Из вышесказанного вы легко можете сделать вывод, что Адепт является обычным смертным во все моменты ежедневной жизни, за исключением тех, когда действует внутренний человек.

Присоедините к этому неприятный факт, что нам запрещено применять даже частицу нашей силы в связи с «Эклектиком» (за что вы должны благодарить вашего Президента, и только его), и что то малое, что сделано – сделано, так сказать, контрабандой, и затем начните силлогизировать так: К.Х., когда он пишет нам, не есть Адепт. Не Адепт подвержен ошибкам. Потому К.Х. очень легко может совершить ошибки.

Ошибки в знаках препинания, которые часто меняют значение предложения; идеоматические ошибки, которые весьма вероятны, особенно при такой спешке в писании, как у меня; ошибки, возникающие из-за случайной путаницы в терминах, которые мне приходилось узнавать от вас, так как вы являетесь автором «больших кругов», «малых кругов», «земных кругов» и т.д., и т.д. Теперь, вместе со всем этим, я прошу разрешения сказать, что после того, как я сам внимательно перечитал «Знаменитые Противоречия» снова и снова, и после дачи их для прочтения М., и затем высокому Адепту, чьи силы не сформированы канцелярией Коганов, чтобы он их не растрачивал на недостойные цели по личной склонности, после всего этого мне было сказано следующее: «Всё это совершенно правильно. Зная, что вы хотите сказать, не больше чем любой другой человек, ознакомленный с этой доктриной, я не могу найти в этих отдельных отрывках ничего, что действительно противоречило бы одно другому. Но так как многие предложения неполны и предмет разработан безо всякого порядка, то я не удивлюсь, что ваши мирские ученики находят в них недостатки. Да, они нуждаются в более исчерпывающем объяснении».

Таково решение одного Адепта, и я поддерживаю его; я постараюсь дополнить информацию ради вас.

В одном единственном случае отмеченном на ваших страницах и в моих ответах (12 и 12в), последний «истец» имеет право на выслушивание, но ни на грош на возмещение убытков, ибо по закону ни один – ни истец, ни ответчик – не имеют права ссылаться на незнание закона. Так же и в Оккультных Науках мирских учеников следовало бы заставлять принимать на веру сказанное Гуру в тех случаях, когда по своей неосведомлённости в этом они склонны к неправильному истолкованию смысла, вместо прямого обвинения Гуру в противоречиях! Теперь, разрешите констатировать, что в отношении двух предложений, соответственно отмеченных 12а и 12б, имеется явное противоречие, но только для того, кто не знаком с этим учением. Вы не были знакомы, и потому я признаю себя «виновным» в пропуске, но «невиновным» в противоречии. И даже в отношении первого, этот пропуск был настолько мал, что я, подобно девушке, обвинённой в детоубийстве, которая в своё оправдание заявила судье, что ребёночек был настолько мал, что его совсем нельзя было назвать ребёнком, я мог бы заявить то же самое, если бы перед моими глазами не было ужасающего определения в моём «изощрении изобретательности». Ну что же, прочтите объяснение, данное в моих «Записках и Ответах» и судите.

Кстати, мой дорогой Брат, я до сих пор не подозревал в вас такой способности к защите и извинении неизвиняемого, какое проявили вы в защиту меня по теперь знаменитому «изощрению изобретательности». Если статья (ответ К.К.Мэсси) написана в духе, какой вы приписываете мне в вашем письме, и если я или любой из нас имеет «склонность допускать более тонкие и прямые способы в преследовании своей цели», нежели это вообще считается честным правдолюбивыми и откровенными европейцами (включён ли м-р Хьюм тоже в эту категорию?), то действительно, вы не имеете никакого права извинять такой образ действия, даже мне. Также вы не имеете права рассматривать это как «просто в духе пятен на солнце», ибо пятно есть пятно, будь оно на сияющем светиле или же на медном подсвечнике. Но вы ошибаетесь, мой дорогой друг. Тут не было ни более тонких, ни прямых видов действий, чтобы выручить её из затруднения, созданного её двусмысленным стилем и незнанием английского языка, а не её незнанием предмета, что не есть одно и то же и совершенно изменяет дело. Так же я не остался в неведении о том факте, что М. писал вам перед тем по этому предмету, так как это было в одном из его писем (в последнем случае перед тем, как я взял это дело на себя), в котором он коснулся вопроса о «расах» в первый раз и говорил о перевоплощениях. Если М. велел вам быть осторожным и не слишком исчерпывающе доверять «Изиде», то это было потому, что он преподавал вам истину и факт и что в то время, когда этот абзац был написан, мы ещё не пришли к решению по поводу учения людей без разбора. Он давал вам несколько таких примеров – если бы вы только перечитали его письмо, добавляя, что такие-то и такие-то предложения, написанные так-то, гораздо лучше объясняют факты, на которые только намекалось.

Конечно, для К.К.М. этот абзац должен показаться неправильным и противоречивым, ибо он «вводит в заблуждение», как говорит М. Много тем трактуется в «Изиде», даже таких, с которыми Е.П.Б. не было разрешено тщательно ознакомиться; всё же они не противоречивы и «не вводят в заблуждение». Заставить её сказать, как я её заставил, что «критикуемый абзац был неполон, хаотичен, неясен, неуклюж, как многие абзацы в этом труде» – было, я полагаю, достаточно «откровенным признанием», чтобы удовлетворить наиболее капризного критика. Признать, что «этот абзац был неправилен», с другой стороны, равнялось бы бесполезной лжи, ибо я утверждаю, что он правилен, ибо если он не даёт всей истины, он не искажает её в отрывках тех доказательств, которые даны в «Изиде». Суть недовольной критики К.К.М. не заключалась в том, что не была выдана вся истина, но в том, что истина и факты 1877 года были представлены, как ошибки, и опровергнуты в 1882 году; и это был тот вопрос, вредный для Общества, для его мирских и внутренних учеников, и нашего учения, который нужно было показать в его истинном свете, именно как ошибочное понимание, обязанное тому факту, что доктрина «семеричности» ещё не была разглашена миру в то время, когда писалась «Изида». И таким образом это было показано. Мне жаль, что вы находите, что её (Е.П.Б.) ответ, написанный под моим непосредственным вдохновением, «не очень удовлетворителен», ибо это доказывает мне только то, что вы ещё не очень прочно усвоили разницу между шестым, седьмым и пятым [принципами] или бессмертной и астральной или личной «монадами-Эго». Это подозрение подтверждается тем, что Н – X даёт в своей критике на моё объяснение в конце своего письма в сентябрьском номере; ваше письмо передо мною дополняет доказательство к этому. Нет сомнения, «действительное Эго присуще в высших принципах, которые воплощаются» периодически каждые одну, две или три и более тысячи лет. Но бессмертное Эго, «индивидуальная монада», не есть личная монада, которая есть пятый принцип; и этот абзац в «Изиде» не отвечал восточным учениям о воплощении, которые утверждали в той же самой «Изиде», если бы вы прочли её целиком, что индивидуальность или бессмертное Эго должно снова появиться в каждом цикле, но западные, в особенности французские реинкарнисты, которые учат, что личная или астральная монада, Манас или интеллектуальный ум, короче говоря, пятый принцип является тем, что каждый раз воплощается. Таким образом, если вы ещё раз прочитаете цитированный К.К.М. отрывок из «Изиды» против «Обозревателя Совершенного Пути», вы, может быть, найдёте, что Е.П.Б. и я были совершенно правы, утверждая, что в вышеуказанном отрывке подразумевалась только «астральная монада». А далее имеется значительно более сильный «шок недовольства», нанесённый моему рассудку, когда я нашёл, что вы отказываетесь признать в астральной монаде личное Эго, тогда как все мы называем его, несомненно, этим именем, и звали так в течение тысячелетий; этот шок более сильный, чем будет ваш, когда вы встретите эту монаду под настоящим именем в «Отрывках о Смерти» Э.Леви.

«Астральная монада» есть личное Эго и поэтому она никогда не перевоплощается, вопреки учению французских спиритов; она перевоплощается только «в исключительных обстоятельствах», и в таком случае, перевоплощаясь, она не становится оболочкой. Если она успешна в своём втором воплощении, она становится оболочкой и затем постепенно теряет свою личность после того, как становится, так сказать, опорожнённой от своих лучших и высших духовных атрибутов, уносимых бессмертною монадою или «духовным Эго» в течение последней и величайшей борьбы. «Потрясение чувств» поэтому, должно бы быть с моей стороны, так как, действительно, это только «казалось ещё одною иллюстрацией различия между восточным и западным методами», но не было, в данном случае. Мне очень понятно, мой дорогой друг, что в расхолаживающих условиях, в каких вы находитесь ментально, вы готовы греться даже в лучах погребального костра, на котором совершается современное Сатти; но почему, почему называть это солнцем с его пятном – трупом?

Письмо, адресованное мне, которое ваша деликатность не позволила вам прочесть, предназначалось для вашего прочтения и было послано с этой целью. Я хотел, чтобы вы прочли его.

Ваш намёк в отношении предстоящего испытания Дж.К. в искусстве искусен, но недостаточно, чтобы скрыть белые нитки иезуитской чёрной инсинуации. Дж.К., однако, за этим застали: «Nous verrons, nous verrons!»[72] – гласит французская песня.

Джуль Кул говорит, посылая свои самые смиренные селями, что вы «неправильно» описали ход событий в отношении первого портрета. Он говорит следующее:

1. «В тот день, когда она пришла», она не просила вас «дать ей лист бумаги», прежде чем вы начали говорить ей о моём портрете, насчёт которого она очень сомневалась, что вы сможете его получить. Только после получасового разговора об этом в парадной гостиной, вы двое образовали две верхних точки треугольника близ дверей вашей конторы, а ваша леди образовала низшую точку (он говорит, что он был там), когда она сказала вам, что она попытается. Вот тогда она попросила у вас лист толстой белой бумаги, а вы ей дали лист тонкой бумаги, носящей следы прикасания очень антимагнетической личности. Однако, он говорит, он сделал всё, что мог. На следующий день миссис С. взглянула на него ровно за 27 минут до завершения портрета, а не за «один или два часа перед тем», как вы говорите, ибо он сказал С.Л., чтобы она посмотрела как раз перед завтраком. После завтрака она попросила у вас кусок бристольского картона, и вы ей дали два куска, оба помеченные, а не один, как вы говорите. Когда она вынесла его в первый раз, это была неудача (он говорит: «брови, как пиявки»), и он был закончен лишь в течение вечера, пока вы были в клубе и на обеде, на который старая Упасика отказалась пойти. И опять это был он, Дж. Кул, «великий художник», который убрал эти пиявки и поправил шапку и черты, и который сделал его «похожим на Учителя» (он упорно называет меня Учителем, хотя в действительности он более не является моим учеником), так как М., после того, как испортил его, не стал беспокоиться, как его исправить, но предпочёл лечь спать вместо этого; и наконец, он говорит мне, что сходство большое и было бы ещё больше, если бы М. Сахиб не вмешался и предоставил бы свободу действий Дж.К. с собственным «художественным» приёмом. Таков его рассказ, и он неудовлетворён вашим описанием и сказал об этом Упасике, которая рассказала вам совсем по другому. Теперь обратимся к моим заметкам.

1. Меня они тоже не особенно беспокоят. Но так как они дают нашему общему другу хороший повод против нас, который он вероятно использует когда-либо гадким образом, преимущественно ему принадлежащим, лучше ещё раз объясню с вашего любезного разрешения.

2. Конечно, конечно, это наш обычный приём, чтобы выбраться из затруднений. Сами будучи «изобретёнными», мы оплачиваем изобретателям изобретением воображаемых рас. Имеется ещё многое, в чём нас обвиняют в изобретении. Ну, ну, ну, во всяком случае имеется одна вещь, в изобретении которой нас никогда не смогут обвинить – это сам м-р Хьюм. Изобрести нечто подобное не под силу высочайшим сиддхи-энергиям, какие только я знаю. А теперь, добрый друг, прежде чем мы двинемся дальше, пожалуйста, прочтите добавление А. Настало время, когда вы должны узнать нас такими, какие мы есть. Только для того, чтобы доказать вам, если не ему, что мы не изобрели тех рас, я выдам вам ради вашей пользы то, что никогда прежде не выдавалось. Я объяснял вам целую главу из труда Риса Девидса по буддизму или, скорее, по ламаизму, который по своему природному невежеству он считает искажением буддизма! Так как эти джентльмены ориенталисты берут на себя смелость давать мир[у] soi disant[73] переводы и комментарии на наши священные книги – пусть теософы показывают великое невежество этих «мировых» пандитов посредством дачи публике правильных доктрин и объяснение того, что они склонны бы рассматривать, как абсурдную фантастическую теорию.

3. И потому, что я признаю поверхностную или кажущуюся противоречивость – и то только в случае с человеком, который как и вы, совершенно не знаком с нашими доктринами – является ли это причиной, по которой они должны признаваться противоречивыми на самом деле? Предположим, что в одном из предыдущих писем я бы написал: «Луна не имеет атмосферы» – и затем перевёл бы речь на другие предметы; а затем в другом письме сказал бы: «Ибо луна имеет свою собственную атмосферу» и т.д. Несомненно, меня обвинили бы в том, что сегодня я говорю чёрное, а завтра – белое. Но где в этих двух предложениях мог бы увидеть противоречие каббалист? Я уверяю вас, что он не видел бы, ибо каббалист, который знает, что Луна не имеет атмосферы подобной земной, но имеет свою собственную, совершенно отличную от той, какую ваши люди назвали бы атмосферой. Знает также, что, подобно западникам, мы, восточники, а в особенности оккультисты, обладаем нашими собственными способами выражения мыслей, такими же ясными для нас, как ваши для вас. Для примера задумайте преподавать астрономию своему слуге. Скажите ему сегодня: «Посмотрите, как красиво заходит Солнце, посмотрите, как быстро движется, как оно восходит и заходит и т.д.» А завтра попытайтесь внушить ему факт, что Солнце сравнительно неподвижно, и что Земля сама теряет его из виду и снова видит его в своём суточном вращении; и десять против одного, что ваш ученик, если только у него имеются мозги, прямо обвинит вас в противоречии самому себе. Будет ли это доказательством вашего незнания гелиоцентрической системы? И могли бы быть обвинены при наличии хоть какой-нибудь справедливости, что вы «в один день пишете одно, а на другой день это отвергаете», хотя и ваше собственное чувство подсказывает вам, что нужно признаться, что вам «очень легко понять это обвинение».

Моё писание писем таково, что я набрасываю несколько строк и два часа спустя прибавляю к ним два слова, подхватив снова нить мысли по этому предмету. Я прерываем дюжину или более раз между началом и концом и не могу обещать вам ничего похожего на западную аккуратность, следовательно – единственной «жертвой несчастного случая» являюсь я сам. Невинный перекрёстный допрос, которому вы подвергаете меня и против которого я не возражаю, и решительное намерение со стороны м-ра Хьюма уличить меня во лжи каждый раз, когда представляется возможность – поведение, считающееся вполне оправданным и честным по обычаям Запада, но против которого мы, азиатские дикари, очень решительно возражаем – дали моим коллегам и Братьям высокое мнение о моей склонности к мученичеству. На их взгляд я стал чем-то вроде Индо-тибетского Симона Стилита. Подхваченный нижним крюком вопросительного знака Симлы и насаженный на него, я вижу самого себя балансирующим на высшей точке этого полукружия, боясь сорваться при каждом неосторожном движении вперёд или назад. Таково нынешнее положение вашего смиренного друга. С тех пор, как я взял на себя из ряда вон выходящую задачу обучать двух взрослых учеников, обладающих мозгами, где методы западной науки кристаллизовались годами, причём один из них довольно склонен дать место новому иконоборческому учению, но всё же требует осторожного обращения, тогда как другой ничего не хочет принять, как только при условии группирования предметов так, как он хочет их группировать, но не в их естественном порядке, – с тех пор все наши Коганы считают меня за сумасшедшего. Меня серьёзно спрашивают, не сделало ли меня моё прежнее общение с западными «пелингами» полу-пелингом и не обратило ли меня в «дзинг», галлюционера. Всё это ожидалось, и я не жалуюсь; я повествую о фактах и смиренно требую доверия в этом, только надеясь, что это опять не будет ошибочно принято за тонкое трюкачество, чтобы выбраться из затруднения.

5. Каждое, только что развоплотившееся четверное существо, умирает ли оно естественной или насильственной смертью, от самоубийства или несчастного случая, умственно здоровых или душевно больных, юных или старых, хороших, плохих или безразличных – все теряют в момент смерти все воспоминания, ментально уничтожаются; они спят своим акашным сном в Кама-Локе. Это состояние длится от нескольких часов (редко менее), дней, недель, месяцев, иногда до нескольких лет. Всё это соответствует существу, его ментальному состоянию в момент смерти, характеру смерти и т.д. Эта память возвращается медленно и постепенно к концу нарастания (к существу или Эго), ещё более медленно, но значительно более несовершенно и неполно к оболочке, и полностью к Эго в момент его входа в Дэва-Чан. Последнее есть состояние, определяемое и создаваемое его прошедшей жизнью. Эго попадает в него не стремительно, а погружается постепенно, лёгкими ступенями. С первого проблеска этого состояния показывается прошлая жизнь (или, скорее, Эго ещё раз переживает пройденную жизнь) от первого дня сознательности до последнего. Начиная от наиболее важных событий и до самых пустяковых всё проходит в торжественном шествии перед глазами духовного Эго; только не так, как в событиях действительной жизни, остаются только те, которые избраны новым жильцом (извините за это слово), цепляющимся за некоторые сцены, и актёров – эти останутся постоянно, тогда как другие гаснут, чтобы исчезнуть навсегда или чтобы возвратиться к своему творцу – оболочке. Теперь постарайтесь понять этот очень важный, потому что очень справедливый и воздающий, закон в его действии. Из этого воскрешённого прошлого ничто не остаётся кроме того, что Эго прочувствовало духовно, что развилось посредством или через духовные способности, что переживалось духовными способностями, и они суть любовь и ненависть. Всё, что я сейчас пытаюсь описать, по правде не описуемо, как нет двух идентичных людей, даже нет двух одинаковых фотографий одного и того же человека, так же, как нет двух листьев, похожих точь в точь один на другого. Так же нет двух похожих состояний в Дэва-Чане. Если он не Адепт, который может ясно осознавать такое состояние в своём периодическом Дэва-Чане, как можно ожидать от кого-нибудь, чтобы он сформировал правильно его картину?

6. Поэтому нет противоречия в сказанном, что раз Эго снова родилось в Дэва-Чане, то оно «удерживает на некоторое время пропорциональное своей земной жизни, полное воспоминание о своей (духовной) жизни на Земле». Здесь опять лишь пропуск слова «духовной» создал неправильное понимание.

7. Все те, кто не соскальзывают в восьмую сферу, идут в Дэва-Чан, в чём тут дело, где тут противоречие?

8. Состояние Дэва-Чана, я повторяю, может быть настолько же мало описано или объяснено как бы подробным не было описание состояния наудачу выбранного Эго, как жизни всех людей коллективно могли бы быть описаны «жизнью Наполеона» или какого-либо другого человека. Существуют миллионы состояний счастья и несчастья, эмоциональные состояния, имеющие своим источником физические так же, как и духовные способности и чувства, и только последние переживают. Честный труженик будет чувствовать себя по-другому, чем честный миллионер. Состояние девушки «Ночного Соловья» будет значительно отличаться от состояния молодой невесты, умершей до того, пока ещё не успело совершиться то, что она считала счастьем. Двое, ранее упомянутые, любят свои семьи; филантроп любит человечество, для девушки весь мир сосредоточен в её будущем муже; меломан не знает более высокого блаженства и счастья, чем музыка – наиболее божественное и духовное из всех искусств. Дэва-Чан переходит от самой высокой своей ступени до самой низкой неощутимыми градациями, тогда как, с последней ступени Дэва-Чана Эго часто может очутиться в слабейшем состоянии Авитхи, которое к концу «духовного отбора» событий может стать bona fide[74] Авитхи. Запомните, каждое чувство относительно, нет ни добра, ни зла, ни счастья, ни несчастья самих по себе. Преходящее мимолётное блаженство нарушающего супружескую верность, который этим актом убивает счастье другого супруга, не менее рождено духовно из-за своей преступной природы. Если угрызение совести (последнее всегда происходит от шестого принципа) раз ощущалось в течение периода блаженства и действительно духовной любви, порождённой шестым и пятым принципами, то, как бы она ни была осквернена четвёртым или Кама-Рупой – это угрызение совести должно пережить и будет неизменно сопровождать сцены чистой любви. Мне нет надобности углубляться в детали, так как физиологический эксперт, за которого и вас считаю, едва ли нуждается, чтобы его воображение и интуиция подталкивались психологическим наблюдателем вроде меня. Ищите в глубине вашего сознания и памяти и старайтесь увидеть, каковы те картины, которые смогут прочно овладеть вами, когда ещё раз в их присутствии вы ощутите, что вы снова их переживаете, и что под их властью вы забудете всё остальное, в том числе и настоящее письмо, ибо по ходу событий оно появится гораздо позднее в панораме вашей воскресшей жизни. Я не имею права заглядывать в вашу прошлую жизнь. Каждый раз, когда мне попадались её проблески, я отворачивал свои глаза, ибо я должен иметь дело с нынешним А.П.Синнеттом (также и значительно более «новом изобретением», нежели экс-А.П.С.), а не с древним человеком.

Да, Любовь и Ненависть являются единственными бессмертными чувствами, но градации тонов по семижды семеричной шкале всей клавиатуры жизни бесчисленны и, так как эти два чувства (или чтобы быть точным, не должен ли я рискнуть ещё раз быть неправильно понятым и сказать эти два полюса человеческой «души», которая сама есть единство?) формируют будущее состояние человека для Дэва-Чана или для Авитхи, то и разнообразие таких состояний должно быть неисчерпаемым. А это приводит нас к вашей жалобе или обвинению 9.

9. Ибо, выбросив из вашей прошлой жизни Ратиганов и Ридов, которые с вами никогда не переходили за пределы низшей части вашего пятого принципа со своим носителем Кама, что это будет, как не «частичное воспоминание» об одной жизни? Строчки, отмеченные вашим самым красным карандашом также отбрасываются. Ибо как вы можете оспаривать тот факт, что музыка и гармония являются для какого-либо Вагнера, Баварского Короля и многих других истинных художников и меломанов предметом глубочайшей духовной любви и почитания? С вашего разрешения, я не переменю ни одного слова в этом пункте.

10. Жаль, что вы не сопроводили ваших цитат своими личными комментариями. Для меня непонятно, в каком отношении вы возражаете против слова «сон»? Конечно, блаженство и несчастье только сон. А так как они духовны, они усиливаются.

11. Отвечено.

12а, 12б. Если бы я только написал, когда отвечал на возражения м-ра Хьюма, который после статистических вычислений, проделанных с очевидным намерением сокрушить наше учение, утверждал, что в конце концов спиритуалисты были правы, и большинство призраков на сеансах были «духи», «ни в коем случае, за исключением самоубийц и оболочек и тех жертв несчастных случаев, которые умирают полные какими-либо пожирающими земными страстями и т.д.» Был бы я совершенно прав? Подумать только, что вы, который так стремитесь принять доктрины, противоречащие некоторым наиболее важным положениям физической науки с начала до конца, вы согласились бы на предложение м-ра Хьюма спорить над простым пропуском! Мой дорогой друг, позвольте мне заметить, что простой здравый рассудок должен бы подсказать вам, что человек, который в один день говорит: «Ни в коем случае» и т.д., а несколькими днями позднее отрицает, что он произносил слова «никогда» – не только не есть Адепт, но должен или страдать размягчением мозга или другим «несчастным случаем». «На полях я писал редко, но не произносил слова "никогда" – относится к полям корректуры вашего письма 2; те поля, или, чтобы избегнуть нового обвинения, лоскут бумаги, на котором я написал несколько замечаний по этому предмету, приклеенный к полям вашей корректуры, вы вырезали так же, как четыре строчки стихотворения. Почему вы так поступили, вы сами лучше знаете. Но слово «никогда» относится к тем полям.

В одном грехе, однако, я сознаюсь, что «виновен». Этот грех заключается в очень остром чувстве раздражения против м-ра Хьюма после получения его торжествующего статистического письма, ответ на которое вы находите включённым в состав вашего, когда я писал вам материал для вашего ответа на письмо мистера Кхандаллавала, которое вы относили обратно Е.П.Б. Если бы я не был раздражён, я, возможно, не провинился бы в пропуске. Это теперь моя Карма. Мне не следовало раздражаться или терять хладнокровие; но это его письмо, я полагаю, было седьмым или восьмым в таком роде в течение двух недель. И я должен сказать, что наш друг применяет наиболее жульнически свой интеллект в выдвигании наиболее неожиданных софизмов, чтобы щекотать человеческие нервы, какой я когда-либо знавал! Под видом строгого логического рассуждения он совершает ложные выпады в своего противника, и каждый раз, не будучи в состоянии найти уязвимое место и будучи изобличён, он ответит с наиболее невинным видом: «Что вы! Это – для вашей пользы, и вы должны бы быть благодарны! Если бы я был Адептом, я всегда бы знал, что мой корреспондент подразумевал и т.д.» Будучи Адептом в некоторых малых делах, я знаю, что он в самом деле подразумевает; и его подразумевание сводится к следующему: если бы мы разгласили ему всю нашу философию, не оставив никакой несовместимости необъяснённой, это всё же ни к чему не привело бы. Ибо, как в наблюдении, воплощённом в куплете Hudibrassian:

«У этих мух имеются другие мухи, кусающие их.

А у тех мух – свои мухи, и так без конца».

Так и с его возражениями и аргументами. Объясните ему одно, и он найдёт изъян в объяснении; удовлетворите его, доказав, что последнее, в конечном счёте, было правильно, и он кинется к вам за то, что вы говорите слишком медленно или слишком быстро. Это невозможная задача, и я от неё отказываюсь. Пусть это длится до тех пор, пока всё не будет раздавлено собственным весом. Он говорит: «Ни у какого папы римского целовать туфлю я не могу», забывая, что никто его об этом не просит. «Я могу любить, но не могу поклоняться», – говорит он мне. Пустые слова – никого он не может любить и никого не любит, кроме А.О.Хьюма, и никогда не любил. И действительно, можно бы воскликнуть: «О, Хьюм, пустые слова твоё имя!» – и это доказывается следующими словами, которые я выписываю из одного из его писем:

«Если не по другой причине, я бы любил М. за его большую преданность вам, а вас я всегда любил (!). Даже когда наиболее зол на вас, так как всегда наиболее чувствителен по отношению к тем, о ком он наиболее заботится, даже тогда, когда я был вполне убеждён, что вы – миф, даже тогда моё сердце стремилось к вам, как оно часто стремится к открыто выдуманным героям». Какая-нибудь сентиментальная Бекки Шарп, пишущая воображаемому возлюбленному, едва ли смогла бы выразить свои чувства лучше!

Вашими научными вопросами займусь на следующей неделе. Я сейчас не дома, но нахожусь совсем близко от Дарджилинга в монастыре, предмете томлений бедной Е.П.Б. Я думал об отъезде к концу сентября, но нахожу это довольно трудным в своей собственной коже беседовать со Старой Леди, если М. доставит её сюда. А он должен доставить её сюда или же потерять её навсегда, по крайней мере настолько, насколько это касается её физической триады. А теперь до свидания! Я вас ещё раз прошу – не пугайте моего маленького человека; он может оказаться полезным вам в один прекрасный день, только не забудьте – он только призрак.

Ваш К.Х.

Письмо 89

К.Х. – Синнетту

Мой друг!

Могу ли я вас беспокоить, прося передать Дарбхагири Нату, когда вы его увидите, вложенные 50 рупий? Малыш попал в беду, но следует ему дать урок; и лучшее наказание для принятого ученика, это получить порицание через «светского» ученика. По дороге от Гума в Бенгалию он по неосторожности и опрометчивости потерял деньги, и, вместо того, чтобы обратиться прямо ко мне, он попробовал уклониться от «глаза Учителя» и послал телеграмму одному ученику, находящемуся на испытании, от которого он не имел ни малейшего права требовать, чтобы тот помог ему в его затруднении. Так, пожалуйста, скажите ему, что Рам С. Гаргья не получил из Бердвана его телеграммы, но что она попала прямо в руки Ламы, который меня об этом уведомил. Пусть он в будущем будет осторожнее. Теперь вы видите, как опасно молодых учеников потерять из виду даже на несколько дней. Денежные потери – это ничего, но ужасны те последствия, какие это влечёт за собой, и искушение. Мой друг, я боюсь, что и вы опять были неосторожны. Я получил от полковника Чезни письмо – очень вежливое и совершенно дипломатическое. Несколько таких писем могут действовать как превосходный refrigerator.

Ваш К.Х.

P.S. – Я рад видеть, что вы в «Пионере» из «Vanity Fair» перепечатали «Один день с моими индийскими двоюродными братьями» Атетджи Сахибджи и т.д. В прошлом году я просил вас дать какую-либо работу автору этих очерков, написанных наподобие когда-то известного Али-Баба, – но мне отказали. Вам казалось, что для «Пионера» он не пишет достаточно хорошо. Вы не доверяли туземцу, а теперь его статьи приняты в «Vanity Fair».

Я радуюсь за бедного Падшаха. Он сумасброд, но с отличным сердцем и искренно предан теософии и нашему Делу.

Я должен посоветоваться с вами. Хьюм пишет Е.П.Б. (очень любящее письмо!). Он посылает ей два исправленных экземпляра своего письма, напечатанного в «Пионере» от 20-го числа, с примечанием, что время пришло, когда, если во всей стране туземная печать будет, только следуя этому его водительству, продвигать вопрос решительно – материальные концессии будут получены, – он примечает: «Вы, конечно, перепечатаете его в "Теософе"». Как она (Е.П.Б.) может это сделать, не связывая свой журнал прямо с политикой? Я чрезвычайно хотел бы, чтобы его письмо об «Образовании» из вашего «Пионера» было бы перепечатано в «Теософе», но колебался сказать ей об этом, боясь, что это дало бы журналу новую окраску. Некоторые из его статей чрезвычайно талантливые.

Ну, а что вы собираетесь делать в связи с годовщиной «Эклектика» и заключением цикла?

Она чувствует себя лучше и мы оставили её вблизи Дарджилинга. В Сиккиме ей небезопасно. Оппозиция Дуг-па ужасна, и если мы не посвятим всё наше время, чтобы её охранять, то Старая Леди попадёт в беду, потому что она теперь не способна о себе позаботиться. Смотрите, что произошло с малышом – он вам расскажет. Вам надо было бы взять её к себе на октябрь и ноябрь.

Опять ваш К.Х.

Этот маленький негодник заставил меня перед вами краснеть вследствие своей нескромности – «с европейской точки зрения». Я не могу постоянно следить за моими учениками во время их путешествий – и их знание вашего образа действия и обычаев равняется нулю! И лишь сегодня через Джуль Кула я узнал, что он занял у вас 30 рупий. Он не имел никакого основания и никакого права это делать; но вы должны понять его, потому что у него нет ни малейшего понятия о разнице между тибетскими и европейскими учениками, и он так же бесцеремонно отнёсся к вам, как относился бы к Джуль Кулу. Я с благодарностью возвращаю вам занятые деньги, в надежде, что вы не будете нас всех считать дикарями!

Пишу вам длинное письмо, как обыкновенно урывками. Когда это деловое письмо будет отослано, я пошлю вам другое, с ответами на ваши вопросы.

Смешная вещь случилась в связи с письмом К.К.М., о котором я вам расскажу в своём следующем письме.

Приветствую и желаю успеха «новому Президенту», наконец!!

Всегда ваш К.Х.

Извините за неизбежную задержку. Это письмо вместе с вложенным не может достичь Дарджилинга раньше чем через 4 или 5 дней.

Письмо 90

К.Х. – Синнетту

Мой привет полковнику Чезни на его письмо был уже написан и готов к пересылке через моего малыша, когда я получил ваше письмо с советом не переписываться с ним. Поэтому я посылаю для прочтения письмо вам и, если бы вы сочли его подходящим – для отправления адресату. Кажется оскорбительным оставить его письмо без подтверждения – сочувствует или не сочувствует он нашему движению.

Но, добрый друг, это дело оставляю всецело в ваших руках и прошу вас приложить всю вашу собственную осмотрительность. Вы должны знать, что молодой Ферн несомненно маленький хвастун и, ещё хуже, врождённый, хотя часто неответственный лжец. В своём последнем письме он пытается обмануть М. и заставить его верить, что он, Ферн, новый Занони en herbe[75]. Он нас испытывает самыми различными способами и, несмотря на постоянные стычки, он имеет известное и очень сильное влияние на Хьюма, которого он обманывает воображаемыми «силами», миссия которых – занять место Братьев. Косвенно он заставил его поверить, что он принадлежит к Обществу, «имя которого непроизносимо», Обществу, которое никого не ищет, в котором один член не знает другого, и не будет знать, пока истинная натура «Братьев» не будет объявлена публично, хотя система, в которой он работает, исключает какой-либо обман, и т.д. и т.д. Он пишет М., что сознаёт, что «ему не следовало искушать» его (Хьюма). Ибо переоценив его силы, он «невольно был причиной его падения»!! Этот индивид является причиной многого случившегося. Следите за ним и остерегайтесь его. Всё же одна вещь определённа. Теперь не время, чтобы сурово карать этих двух неблагоразумных и лишь наполовину верных «светских учеников» за их оскорбления. Теперь, когда м-р Хьюм заставил отвернуться Когана и М., я остаюсь один, чтобы продолжить тяжёлую работу. Вы читали письмо Х. Как вам нравится эта огромная тень Йога с торжественно протянутой рукой и вызывающе высокомерным взглядом, с презрительным жестом отрицающего намерение вредить Обществу.

Разрешите мне вторить вашему вздоху о бедном Обществе и, прежде чем я опять развеюсь в туманной дали между Симлой и Пари Дзонгом, заверить вас в моих всегда дружественных чувствах к вам.

К.Х.

М-р У.Оксли желает присоединиться к «Эклектику». Я скажу ей, чтобы она послала вам его письмо. Любезно напишите ему, что он не должен сердиться на мой отказ. Я знаю, что он совершенно искренен и так же неспособен к обману и даже преувеличению, как и вы. Но он слишком доверяет своим подданным. Пусть он будет осторожен и очень бдителен; и, если он присоединяется к Обществу, я мог бы помочь ему и даже с ним переписываться через вас. Он ценный человек и, действительно, более заслуживает искреннего уважения, нежели любой другой спиритуалистический мистик, которого я знаю. И хотя я никогда не приближался к нему астрально и не разговаривал с ним, я часто исследовал его мысленно. Не забудьте ему написать первым пароходом.

К.Х.

[67] С любовью; с увлечением, охотно; из любви к делу.

[68] «Чистый листок», «чистая карточка». В знач.: полная воля; свобода действий.

[69] На первый взгляд; с первого раза.

[70] В англ. версии «Sutee» (с большой буквы).

[71] В англ. версии – Tyotirmoy.

[72] Увидим, увидим!

[73] Soi-disant, франц. – Претендующий быть, желающий считаться. (Обычно употр. с оттенком иронии).

[74] Истинно, добросовестно, чистосердечно.

[75] В зародыше; пока ещё не зрелый.

К началу страницы → К оглавлению Писем Махатм