Е.П.Блаватская

Происхождение Начал

(сборник статей)

Назад к оглавлению

Есть ли душа у животных?^*

I

 Вечно обагренная кровью, Земля есть не что иное, как огромный алтарь, на котором все живое приносится в жертву — неизменно, непрестанно... 

Comte Joseph De Maistre

«Soirees de Saint-Petersbourg»

Западные народы любят подвергать осмеянию (даже не разобравшись в них как следует) всевозможные «застарелые религиозные предрассудки» Востока; но, пожалуй, ничто не вызывает у них такого презрения и ехидства, как огромное уважение, испытываемое обитателями Востока к животной жизни. Разумеется, пожиратели плоти не могут симпатизировать тем, кто исповедует полный отказ от мясной пищи. Мы — европейцы — остаемся, по сути дела, цивилизованными варварами, коих отделяют от их пещерных предков, высасывавших кровь и мозг из сырых костей, всего лишь несколько тысячелетий. И не приходится удивляться тому, что тех, кто столь дешево ценит даже человеческую жизнь, устраивая частые и почти всегда чудовищно несправедливые войны, оставляют совершенно равнодушными смертные муки бессловесных тварей, равно как и каждодневное жертвоприношение миллионов безвинных и абсолютно безвредных жизней (ибо мы слишком большие эпикурейцы, чтобы вкушать тигриные бифштексы или котлеты из крокодила; нет, нам подавай нежную плоть ягненка и златоперого фазана). Иного и нельзя было ожидать в нашу эпоху пушек Круппа и ученых вивисекторов. Неудивительно и то, что «мужественный» европеец смеется над мягкосердечным индусом, содрогающимся при одной только мысли об убийстве коровы, и демонстрирует полное непонимание философии буддистов и джайнов с их трепетным отношением к любой форме чувственной жизни — от слона до комара.

Но если мясоедение действительно могло стать жизненной необходимостью — «аргумент тирана»! — для западных народов и бесчисленные жертвы по необходимости должны каждодневно возноситься по всем городам и весям цивилизованного мира на алтарь божества, осужденного Святым Павлом, но по-прежнему почитаемого теми, «чей Бог — их собственный желудок»; если все это (и не только это) — неизбежные реалии нашего «железного века», то какие оправдания может иметь убийство ради развлечения? Рыбная ловля, охота и прочий жестокий спорт, составляющий одно из самых популярных «развлечений» цивилизованной жизни, безусловно, является наиболее предосудительным занятием с точки зрения оккультной философии и великим грехом в глазах последователей религиозных систем, непосредственно исходящих из эзотерической доктрины — индуизма и буддизма. И почему последователи этих двух, в настоящее время древнейших в мире, религий именуют всех животных — от млекопитающих до наимельчайших насекомых — своими «меньшими братьями», чем неизменно вызывают насмешки европейцев? Этот вопрос будет подробно рассмотрен ниже.

Какими бы преувеличенными ни казались мои опасения, все-таки мало кто из нас действительно представляет себе, какие душераздирающие сцены происходят каждое утро на бесчисленных скотобойнях так называемого цивилизованного мира, а также каждодневно разворачиваются в сезон охоты. Первый солнечный луч еще не успел пробудить дремлющую природу, а во всех уголках земли мириады гекатомб уже готовы возгореться, салютуя восходящему светилу. Никогда еще языческий Молох не услаждал свой слух столь многоголосым воплем своих агонизирующих жертв, как сейчас, слушая горестные крики, доносящиеся из всех христианских стран, подобно нескончаемому гимну страданиям природы, — каждый день и целый день с утра и до вечера. В древней Спарте — чьи суровые граждане не иронизировали тем не менее по поводу благородных побуждений человеческого сердца — мальчика, уличенного в истязании животных ради собственного удовольствия, приговаривали к смерти, полагая, что его природа слишком испорчена, чтобы позволить ему жить дальше. Но в цивилизованной Европе, стремительно прогрессирующей во всех отношениях, кроме христианских добродетелей, сила по-прежнему остается синонимом правды.

Абсолютно бессмысленное и безжалостное истребление огромного множества животных и птиц исключительно ради забавы, пожалуй, нигде не практикуется с таким рвением, как в протестантской Англии, где милосердное учение Христа, похоже, не сделало сердцец ее обитателей ни на йоту мягче, чем во времена Нимрода — «могучего охотника перед лицом Господа». Христианская этика с такой же легкостью поддается парадоксальным силлогизмам, как и языческая. Один «спортсмен» как-то сказал автору этих строк, что, коль скоро «даже воробей не упадет на землю, если не будет на то воли Отца Нашего», то каждый, кто ради спортивного интереса подстрелил сотню воробьев, сто раз исполнил таким образом волю своего Отца!

Так и без того унылый жребий бессловесных тварей стократ усугубляется руками человека, превращаясь в неумолимый рок. Похоже, что разумная душа человека специально создана для того, чтобы стать убийцей неразумной души животного — в самом прямом смысле, ибо христианская доктрина учит нас, что душа животного умирает вместе с его телом. Или, может, легенда о Каине и Авеле имеет двоякое значение? А вот и еще один позор нашего просвещенного века — научные живодерни, именуемые «вивисекционными лабораториями». Зайдите в одно из таких заведений в Париже и посмотрите, как делает свое страшное дело Поль Берт или кто-нибудь еще из этой братии, справедливо прозванной «учеными мясниками из института». Мне же достаточно будет всего лишь перевести весьма убедительное описание, оставленное очевидцем этого процесса — известным французским сочинителем, доподлинно изучившим modus operandi этих «заплечных дел мастеров»:

Вивисекция — это то, чем промышляют научные живодерни, где применяются пытки, с профессиональной аккуратностью организованные мясниками-академиками. Ткани и мышцы одной и той же жертвы могут подвергаться жесточайшим пыткам днями, неделями и даже месяцами. При этом применяются самые разнообразные орудия и присутствует бесстрастная аудитория, задача которой — наблюдать и анализировать происходящее; каждое утро назначаются до десятка помощников, между которыми распределяются «обязанности»: один работает с глазом, другой — с лапами, третий — с мозгом, четвертый — с костной тканью и т.д. Только к вечеру, после целого дня напряженных трудов, их пока еще неопытные руки расправляются наконец с живою плотью, доверенной их попечению. Результаты их трудов аккуратно складируют в подвале, чтобы на следующее утро снова заняться ими, если только дыхание жизни и чувствительность еще не покинули несчастную жертву! Мы знаем, что стронники закона Граммонта пытались восстать против этой мерзости; но Париж оказался в этом отношении несговорчивее Лондона и Глазго. (De Mirville, Des Esprits, etc., Vol. VI, p. 160-161).

А ведь эти джентльмены очень горды собой и похваляются великой целью, которую они преследуют, и великими тайнами, которые они раскрывают. «Нелепость и ложь!» — восклицает тот же самый автор.

Что касается раскрытых ими секретов, то, за исключением локализации нескольких церебральных функций и некоторых способностей, им по праву принадлежит только один секрет — секрет бесконечной пытки, пред которым жуткий естественный закон автофагии (взаимного пожирания), ужасы войны, кровавое увеселение охоты и страдания животных под ножом мясника — ничто! Слава нашим ученым мужам! Они превзошли все прежние достижения в пыточном ремесле, навеки утвердив за собою неоспоримое звание магистров боли и отчаяния! (De Mirville, Des Esprits, etc., Vol. VI, p. 161).

Оправданием для мясоедения, убийства и даже узаконенных пыток животных (например, все той же вивисекции) обычно служит стих или два из Библии, превратно истолкованные и искаженные так называемой схоластикой, представленной Фомой Аквинским. Даже де Мирвиль, всегда защищающий права церкви, называет эти тексты —

...библейскими поблажками, вырванными у Бога после потопа наряду со многими другими, человеческой слабостью. (De Mirville, Des Esprits, etc., Vol. VI, p. 161).

Как бы то ни было, эти тексты полностью опровергаются другими фрагментами из той же самой Библии. Мясоеды, охотники-спортсмены и даже вивисекторы (конечно, если в числе последних есть такие, кто верит в акт творения и Библию) обычно цитируют, оправдывая свои действия, тот стих из книги «Бытие», где Бог дарует дуальному Адаму власть «над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (I, 28); христиане понимают это так, что им дана власть над жизнью и смертью каждого животного на планете. На это гораздо более философичные брахманы или буддисты могут возразить: «Вовсе нет. Эволюция начинает формировать будущее человечество на гораздо более ранних, нижестоящих уровнях бытия. Поэтому убивая животное или даже насекомое, мы тем самым задерживаем прогресс существа, направляющегося к своей конечной естественной цели — человеку»; а тот, кто изучает оккультную философию, добавит от себя: «Аминь» — и уточнит, что при этом замедляется не только эволюция убиенного существа, но и процесс формирования следующей, более совершенной человеческой расы.

Какая же из спорящих сторон права, чьи аргументы более логичны? Ответ на этот вопрос зависит прежде всего от собственных убеждений того, кто намерен стать посредником в этом споре. Если он верит в так называемый акт творения, то на прямой и конкретный вопрос: «Почему убийство человека рассматривается как наитягчайший грех против Бога и природы, и в то же время убийство миллионов живых существ — это просто спорт?» — он наверняка ответит: «Потому что Бог создал человека по собственному образу и подобию, вследствие чего взор человеческий обращен ввысь, к своему Отцу и к своей колыбели — небесам (os homini sublime dedit)[1], в то время как животное смотрит вниз, на свою земную колыбель; ибо Бог сказал: “...да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их” (Быт., I, 24)». И опять же «потому, что человеку дарована бессмертная душа, а бессловесная тварь лишена бессмертия — даже краткого посмертного существования».

На это любой чистосердечный наблюдатель мог бы возразить, что, если авторитетом в этом деликатном споре признается Библия, то в ней нет ни малейшего намека на то, что человек имеет больше оснований претендовать на небесное происхождение, нежели любое пресмыкающееся животное — как раз напротив; ибо в той же книге «Бытие» мы читаем, что Бог, сотворив «человека» и благословив «их» (I, 27-28), точно так же сотворил «рыб больших» и «благословил их» (I, 21-22). Более того, «создал Господь Бог человека из праха земного» (II, 7); а что есть «прах», как не измельченная земля? Соломон — царь и проповедник — безусловно признается авторитетным и самым мудрым из всех библейских пророков; и тех истин, которые он излагает в своем «Екклезиасте» (гл. III), уже достаточно для того, чтобы окончательно и бесповоротно закрыть эту спорную тему. «Сказал я в сердце своем о сынах человеческих... чтобы они видели, что они сами по себе — животные» (III, 18); «...что участь сынов человеческих и участь животных — участь одна... и нет у человека преимущества пред скотом...» (III, 19); «Все идет в одно место; все произошло из праха, и все возвратится в прах» (III, 20); «Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?» (III, 21).

И в самом деле — «кто знает»! Во всяком случае, не наука и не «школа богословия».

Если бы целью этой статьи была проповедь вегетарианства, то подтвердить его необходимость на основании Библии или Вед не составило бы труда. Ибо если не подлежит сомнению то, что Бог даровал дуальному Адаму — «мужчине и женщине» из главы I книги «Бытие», мало чем напоминающему нашего предка-подкаблучника из главы II, — власть «над всяким животным»; то равным образом очевидно, что «Господь Бог» нигде и никогда не приказывал Адаму или кому-то еще из людей пожирать живых тварей или уничтожать их из спортивного интереса. Как раз наоборот. Ведь, говоря о растительном царстве и о «плоде древесном, сеющем семя», Бог абсолютно ясно указывает: «Вам [людям] сие будет в пищу» (I, 29).

Эту истину настолько живо восприняли ранние христиане, что на протяжении первых столетий они даже не притрагивались к мясу. Вот, что Тертуллиан пишет Минуцию Феликсу в «Octavius»[2]:

...Нам не дозволено смотреть и даже слушать рассказы (novere) о смертоубийстве человеческом — нам, христианам, отказывающимся вкушать блюда, к коим может быть примешана кровь животных.

Однако автор вовсе не ставит себе целью пропаганду вегетарианства, но лишь защищает «права животных» и пытается показать ошибочность грубого попрания этих прав на основании авторитета Библии, хотя и понимает, что спорить с теми, кто строит свои доводы на неправильных интерпретациях библейского текста, — дело заведомо безнадежное. Тому, кто отвергает учение об эволюции, никогда не удастся избавиться от затруднений; но он все равно ни за что не признает, что гораздо более логичным и правдоподобным было бы признать физического человека всего лишь признанной вершиной животного мира, а очеловечивающее его духовное Эго — промежуточным принципом между душою животного и божеством. Бесполезно убеждать его в том, что он ни за что не отыщет ключ к истине, пока не примет и не признает помимо тех библейских стихов, которые оправдывают его действия, всю массу противоречащих им высказываний и кажущихся несоответствий; ибо он все равно не поверит. И все-таки Библия наполнена состраданием к человеку и милосердием и любовью к животным.

Примером тому может служить оригинальный еврейский текст из главы XXIV книги «Левит». Хотя перевод 18-го стиха этой главы звучит так: «Кто убьет скотину, должен заплатить за нее, скотину за скотину», в оригинале написано не «скотину за скотину», но «жизнь за жизнь» или, точнее, — «душу за душу», нефеш тахат нефеш[3]. И если суровость закона в данном случае не доходит, как в Спарте, до убийства «души» человека за «душу» животного, все-таки, даже возместив убитую душу живой душой, преступник должен был понести дополнительное наказание, достаточно строгое.

Но и это еще не все. В книге «Исход» (XX, 10 и XXIII, 11-12) говорится о том, что отдыхать в день шаббата должны не только люди, но и животные. «А день седьмый — суббота... не делай в оный никакого дела ни ты... ни скот твой»; также и в саббатический год: «...в седьмый [год] оставляй ее (землю) в покое...», «...чтобы отдохнул вол твой и осел твой...». Эти заповеди, если они хоть что-то значат, доказывают, что даже бессловесным тварям древние евреи не возбраняли поклоняться их божеству и что во многих случаях животные ставились наравне с самим человеком. Вся проблема заключается в том, что «душа», нефеш, ошибочно воспринимается как нечто отдельное от «духа» — руах, хотя в Библии ясно сказано, что «Бог... вдунул в лице (через ноздри) его дыхание жизни, и стал человек душею живою», нефеш — не больше и не меньше, чем то же животное, душа которого называется так же — нефеш. Лишь благодаря дальнейшему развитию душа превращается в дух, являющий собою следующую (в сравнении с душой) ступень той же самой лестницы, в основании которой лежит вселенская душа или дух.

Это заявление наверняка озадачит многих благонамеренных мужчин и женщин, которые — как бы ни любили они своих кошек и собачек — слишком привязаны к учениям своих церквей, чтобы позволить себе признать подобную ересь. Уверена, что они в один голос воскликнут: «Как?! Неразумная душа собаки или лягушки имеет ту же божественную и бессмертную природу, что и наша собственная?»; и все-таки это — факт. И утверждает оный не только автор данной статьи, но и такой авторитетный для каждого христианина персонаж, как король проповедников — Святой Павел. Наши оппоненты, столь презрительно относящиеся ко всем заявлениям современной и эзотерической науки, возможно, с большим уважением воспримут слова своего собственного святого апостола на сей счет. Тем более что самую верную интерпретацию им дал не теософ и не оппонент оного, но опять-таки добрый и набожный христианин — еще один святой, одинаково почитаемый служителями как римско-католической, так и протестантской церкви — Иоанн Златоуст. Это он объяснил и прокомментировал Послания Павла.

Христиане уже поняли, что экспериментальная наука не на их стороне; но, пожалуй, их еще больше разочарует то, что даже индусы не могут похвастать таким же трепетным отношением к животным, какое демонстрирует Святой Павел в своем «Послании к Римлянам». Индусы требуют гуманного отношения к бессловесным тварям на основании учения о переселении душ и проистекающего из него вывода об идентичности принципа, или элемента, оживляющего как человека, так и животное. Но Святой Павел идет еще дальше: он утверждает (Рим., VIII, 21), что животные живут с надеждой на освобождение «от рабства тлению» так же, как и любой добрый христианин. Точная цитата этого стиха из Послания великого апостола и философа будет приведена в настоящем очерке ниже, когда придет время раскрыть его истинное значение.

Тот факт, что многие интерпретаторы — отцы церкви и схоласты — старались уклониться от выявления истинного значения текстов Святого Павла, еще не доказывает, что этот потаённый, внутренний смысл отсутствует вовсе, но скорее является свидетельством неискренности теологов, на чьей непоследовательности следует остановиться особо. Некоторые готовы до конца отстаивать свои теории, невзирая на их очевидную несостоятельность. А те, кто смог признать свои прежние заблуждения подобно Корнелию Лапиду, приносят бедным животным свои amendes honorables. Рассуждая о роли в великой драме жизни, предопределенной природой для животных, Корнелий заявляет:

Назначением всех тварей является служение человеку. Поэтому они ожидают своего обновления вместе с ним [своим хозяином] (cum homine renovationem suam exspectant). (Comment. Apocal., ch. V, p. 137).

Разумеется, «служение» человеку вовсе не означает, что животных можно пытать, убивать без всякой необходимости и подвергать разного рода мучениям; а смысл слова «обновление» практически не нуждается в пояснениях. Христиане понимают под обновлением восстановление тела после второго пришествия Христа и ограничивают его человеком, исключая из претендентов на обновление животных. Те же, кто изучает Тайную Доктрину, видят в нем последовательную серию возвращений, направленных на совершенствование формы как на объективном, так и на субъективном уровне существования, длинную цепь эволюционных трансформаций — от животного к человеку и далее.

Разумеется, последнее утверждение также с негодованием будет отвергнуто христианами. И нам скажут, что смысл Писания всегда истолковывался иначе; что ничего подобного в Библии нет да и быть не может. Бессмысленно спорить на эту тему. То, что люди благоговейно называют «Словом Божиим», уже не раз подвергалось ошибочным интерпретациям, и печальные последствия этих недоразумений хорошо известны. Одна лишь фраза: «проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих» (Быт., IX, 25) — послужила причиной многолетних бедствий и незаслуженных страданий несчастных негров-рабов. Главным же противником аболиционизма[4] долгое время оставалось американское духовенство, отстаивавшее свою правоту с Библией в руках. А ведь уже давно доказано, что рабство — причина постепенного упадка любой страны. Даже гордый Рим пал из-за того, что «большинство в древнем мире составляли рабы», как справедливо отмечает Гейер.

И все же ошибочные интерпретации Библии во все времена настолько глубоко въедались в мозг даже самых лучших, самых интеллигентных представителей христианства, что даже один из величайших поэтов христианского мира — Мильтон, отстаивая право человека быть свободным, как видно, напрочь отказывает в этом праве бедным животным:

Бог лишь над птицей, рыбой, зверем бессловесным

Власть дал нам полную; и это право мы

Вершим Его веленьем. Но не сделал

Он человека человеку господином;

Лишь для Себя оставив это право.

Все люди пред лицом Его — равны[5].

Но убийства и прочие «злоупотребления» не могут не создавать ощущения неправоты — неизбежной в тех случаях, когда неверные умозаключения привлекаются в качестве аргумента в заранее предрешенном деле. И это несоответствие между посылками и заключениями, наличными фактами и извлекаемыми из них выводами вкладывает в руки сторонников восточного филозоизма[6] мощное оружие, с помощью которого они могут разбить даже самые хитроумные аргументы своих критиков.

Автор настоящего очерка также хотела бы пролить некоторый свет на эту в высшей степени серьезную и интересную проблему. Римско-католические писатели, желая доказать подлинность множества историй о чудесных воскрешениях животных, произведенных их святыми, тем самым превратили эту тему в предмет нескончаемых дебатов. «Душа, заключенная в животном, — по мнению Боссюэ, — есть самая важная и самая сложная из всех философских проблем».

В связи с явным несоответствием этих историй церковному учению о том, что животные, хотя и не совсем бездушны, не имеют вечной или бессмертной души и оживляющий их принцип умирает вместе с телом, небезынтересно будет узнать, как же ученые-схоласты и священнослужители примиряют сие утверждение с другим — доказывающим, что чудесное воскрешение животных все же возможно.

Несмотря на ограниченность объема и, следовательно, возможностей очерка (подробный обзор занял бы целые тома), автору хотелось бы, наглядно продемонстрировав несостоятельность схоластических и теологических интерпретаций Библии, убедить читателя в том, что убийство животного — особенно ради развлечения или вивисекции — есть тяжкое преступление. И прежде всего следует остановиться на том, что, несмотря на всю невообразимость технологии воскрешения людей или животных после того, как жизненный принцип навсегда отлетает от их физических оболочек, если такое воскрешение все же возможно, то оно должно быть равно возможным как для человека, так и для животного. Иными словами: либо то, что мы столь вольно именуем «душой», даровано природой как людям, так и животным; либо и те, и другие вовсе ее лишены.

II

 Что за химера этот человек! Какой невероятный сумбур, какое нагромождение противоречий! Называет себя мерилом всех вещей, хотя сам — всего лишь жалкий земляной червь! Огромное вместилище истин и в то же время вечный пленник неопределенности! Слава и позор вселенной!

Паскаль

Перейдем теперь к представлениям христианской церкви о природе души животного. Попробуем понять, как она примиряет свои сообщения о воскрешении мертвых животных с собственным утверждением, что душа животного умирает вместе с его телом; поговорим также о некоторых чудесах, связанных с животными. Но, прежде чем нанести эгоистичным представлениям христианства, приведшим ко многим несправедливостям и жестокостям по отношению к животному миру, решительный и окончательный удар, необходимо, чтобы читатель ознакомился с теми сомнениями, которые одолевали еще отцов церкви, когда они пытались дать правильную интерпретацию словам Святого Павла на эту тему.

Забавно, как карма заставила двух самых неутомимых защитников католической церкви — месье де Мюссо и маркиза де Мирвиля, из сочинений которых заимствовано несколько приводимых в данной статье описаний вышеупомянутых чудес — невольно создать оружие, ныне направленное против их искренних, но все же не совсем верных убеждений[7].

День неизбежного великого сражения между креационистами[8], или христианами и всеми, кто верит в так называемый акт творения и персонифицированного бога, и эволюционистами[9], то есть индусами, буддистами, разного рода вольнодумцами и, наконец, но не в последнюю очередь, большинством ученых, уже недалек; и потому нелишним будет еще раз вспомнить и коротко изложить позицию как тех, так и других.

1.    Христианский мир настаивает на своем праве распоряжаться жизнью животного, основывая свои претензии на: а) упомянутых выше библейских текстах и их последующих схоластических интерпретациях; б) предполагаемом отсутствии у животных души, аналогичной божественной или человеческой: человек продолжает жить после смерти, животное — нет.

2.    Восточные эволюционисты, основывая свои выводы на авторитете великих философских систем, утверждают, что убийство всякого живого существа (по причинам, изложенным на предыдущих страницах) есть грех против эволюционного продвижения и трудов природы.

3.    Западным эволюционистам, вооруженным новейшими достижениями науки, нет никакого дела ни до христиан, ни до язычников. Некоторые ученые верят в эволюцию, а некоторые — нет. Но в одном, по крайней мере, они вполне солидарны, а именно в том, что физическое, точное исследование не дает никаких оснований полагать, что человек имеет больше шансов оказаться обладателем бессмертной, божественной души, нежели, скажем, его собака.

Таким образом, если азиатские эволюционисты обращаются с животными так, как им предписывают их научные и религиозные убеждения, ни христианская церковь, ни материалистические школы так и не выработали традицию конкретного практического применения для своих теорий. Первые, утверждая, что каждое живое существо было расчетливо и намеренно создано Богом (так же, как, возможно, и каждый человеческий младенец) и потому с момента своего рождения и до самой смерти находится под неусыпной опекой мудрого и доброго Провидения, в то же время наделяют низшие создания одной лишь временной, смертной душой. Последние, называя и человека, и животное одинаково бездушными порождениями некоей до сих пор не открытой природной силы, на практике почему-то возводят между ними непреодолимую стену.

Человек науки — наиболее убежденный материалист — приходит в ужас от одной только мысли о нанесении какого-либо увечья своему собрату-человеку (не говоря уже о том, чтобы замучить его до смерти), но при этом без всяких содроганий учиняет вивисекцию над живым животным. Среди этих великих материалистов (несмотря на то, что многие из них все-таки склонны считать себя людьми религиозными) вряд ли можно найти таких, кто мог бы последовательно и логично определить истинный моральный статус животного на этой планете и диапазон человеческих прав над ним.

Теперь необходимо привести несколько примеров, подтверждающих истинность вышеприведенных заключений. Рассчитывая на достаточно высокий уровень культуры своего читателя, я могу заранее утверждать, что многие авторитеты, здесь цитируемые, хорошо ему знакомы, вследствие чего достаточным будет ограничиться кратким изложением сделанных ими выводов (начав со священнослужителей).

Как уже было сказано, церковь настаивает на подлинности чудес, производимых ее святыми. Среди множества подобных сверхъестественных проявлений мы изберем только те, которые имеют непосредственное отношение к нашей теме, а именно — чудесные воскрешения мертвых животных. Как мы видим, те, кто наделяет человека бессмертной душой, независимой от тела, которое она оживляет, готовы с легкостью уверовать в возможность возвращения души — вследствие какого-то божественного чуда — в оболочку, которую она покинула, казалось бы, навсегда. Но как можно распространять аналогичную возможность на животных, если та же самая вера учит, что животное не имеет независимой души и его душа умирает вместе с телом?

Более двух столетий начиная со времени Фомы Аквинского церковь убежденно проповедовала, что душа животного умирает вместе с его физическим организмом. Что же в таком случае возвращается, заново оживляя прах? За разрешение этого вопроса взялась схоластика; и вот — невзирая на очевидную сложность задачи — ее стараниями неразрешимые противоречия наконец удалось примирить.

Церковники, как правило, начинают с того, что называют чудесные воскрешения животных явлением частым и столь же несомненным, как и «воскресение Господа нашего Иисуса Христа». (De Beatificatione, etc., by Pope Benedict XIV). Болландисты[10] приводят соответствующие примеры в огромном количестве. Как остроумно отмечает агиограф XVII столетия отец Бюриньи — в связи с чудесным воскрешением дрофы святым Реми:

Мне скажут, без сомнения, что я сам — гусак, если верю во все эти «сказки синей птицы»... Такому шутнику я отвечу, что если он намерен оспорить это утверждение, то ему придется также вычеркнуть из жизни Святого Исидора Испанского тот эпизод, когда он оживил мертвую лошадь своего учителя; из биографии Святого Николая из Толентино — случай, когда он вернул к жизни куропатку вместо того, чтобы съесть ее; а говоря о Святом Франциске, позабыть, что он когда-то вытащил тушу ягненка из горячей печи, где он жарился, и оживил его, а также то, что ему удалось однажды воскресить вареных рыб, после чего они начали плавать в соусе... Кроме того, ему [скептику] придется иметь дело с более чем сотней свидетелей (из числа которых хотя бы некоторых можно с уверенностью признать людьми вполне здравомыслящими), доказывая, что все они — либо лжецы, либо глупцы.

Вышеприведенный пример подтверждается и другим, гораздо более авторитетным, нежели отец Бюриньи, служителем церкви, а именно — папой Бенедиктом (Бенуа) XIV. (В числе множества свидетелей этих воскрешений болландисты называют такие имена, как Святой Сильвестр, Франсуа де Поль, Северин Краковский и др.) «Только он добавляет, — говорит цитирующий его кардинал де Вентура:

...что подлинное воскрешение подразумевает точное и идентичное воспроизведение формы[11], так же как и субстанции, присущих умершему при жизни; и коль скоро эта форма (или душа) животного всегда умирает вместе с его телом согласно учению Святого Фомы, то Богу в каждом таком случае чудесного воскрешения приходится создавать для воскрешаемого животного новую форму; из чего следует, что воскрешенное животное не полностью тождественно тому, которое было до смерти (non idem omnino esse)». (Pope Benedict XIV, De Beatificatione, etc., lib. IV, chap. XXI, art. 6).

Все это сильно напоминает магическую майю. И хотя данное объяснение вряд ли можно назвать исчерпывающим, из него со всей очевидностью проистекает следующий вывод: поскольку принцип, одушевлявший тело животного при жизни — его временная душа, умирает или дезинтегрируется после смерти тела, Бог ради сотворения чуда воскрешения создает «нечто вроде оживляющей души» — как сообщают нам папа и кардинал, — души, опять-таки отличной от человеческой и потому не являющейся «самостоятельной, эфирной и вечной сущностью».

Помимо вполне естественного протеста против классифицирования подобного явления как «чуда», производимого святым, — ибо за спиной у него в данном случае стоит Бог, «создающий» ради вящей славы оного святого совершенно новую душу, равно как и новое тело, — уже само учение Фомы вызывает возражения. Ибо, как вполне резонно замечает Декарт:

Если душа животного все же отлична от его тела (и, следовательно, нематериальна), то можем ли мы при этом не считать ее духовной и, следовательно, разумной?

Вряд ли необходимо напоминать читателю, что Декарт представлял себе животное как обычный автомат, «хорошо заведенный часовой механизм», как сообщает Мальбранш. Таким образом, принять картезианскую[12] теорию о животных — значит разделять взгляды современных материалистов. А если автомат способен ощущать любовь, благодарность и т.п., и, без сомнения, наделен памятью, то все эти качества должны быть «свойствами материи», ибо так нас учит материализм. Но если животное — «автомат», то почему нельзя сказать то же самое о человеке? Точная наука — анатомия, физиология и пр. — не находит ни малейшей качественной разницы между телами людей и животных; и, как справедливо замечает Соломон, кто знает: «восходит ли вверх» дух человека, и если — да, то почему этот путь должен быть закрыт для животных? Таким образом, в своей метафизике Декарт так же непоследователен, как и прочие.

Что же говорит по этому поводу сам Святой Фома? Наделяя животных душою (анима) и называя ее нематериальной, он в то же время отказывается признать ее духовной. Как он сам это объясняет:

Ведь в этом случае подразумевалось бы наличие разума, добродетели и других особых свойств, присущих только человеческой душе. (De Mirville, Des Esprits, etc., Vol. VI, p. 153).

Однако на Четвертом Латеранском Соборе было решено, что

...Бог создал две отличные друг от друга субстанции — плотскую (mundanam) и духовную (spiritualem); и все, что не плотское, по-необходимости является духовным...[13]

Святому Фоме приходится идти на своего рода компромисс, который не называют отговоркой лишь благодаря тому, что это — слова святого. Вот что он говорит:

Душа животного не является ни духом, ни телом, но имеет промежуточную природу[14].

Не очень удачное заявление. Ибо сам же Святой Фома далее говорит:

...Все души — даже у растений — имеют форму своих тел...

и если это справедливо для растений, то разве не справедливо также и для животных? Разумеется, это не «дух» и не материальная субстанция, но нечто, имеющее, по определению Святого Фомы, «промежуточную природу». Однако если душа есть даже у растений, для чего отрицать возможность ее выживания после смерти тела и даже бессмертного существования? Противоречие настолько очевидно, что сам де Мирвиль в отчаянии восклицает:

Значит, теперь перед нами уже три субстанции, а не две, как было установлено Латеранским Собором![15]

и далее начинает противоречить, насколько ему хватает смелости, «ангельскому доктору».

Великий Боссюэ (см.: «Traite de la connaissance de Dieu et de soi-meme») анализирует и сравнивает системы Декарта и Святого Фомы. Никто не может упрекнуть его в том, что в плане логики он отдает предпочтение Декарту; но он полагает, что картезианское «открытие», согласно которому животное есть «автомат», «обеспечивает лучший выход из затруднения», нежели учение Святого Фомы, полностью разделяемое католической церковью. По этой причине отец Вентура сердится на Боссюэ, сетуя на совершение им «столь прискорбной и опасной ошибки». Хотя кардинал и признает наличие у животных души со всеми присущими ей атрибутами, такими как ощущения, привязанности и антипатии, он все же отказывает им в разуме и способности мыслить, следуя учению своего патрона — Святого Фомы.

Позиция Боссюэ, — заявляет отец, — тем более ущербна, что он сам же добавляет: «Я предвижу великую войну против учения церкви, которая развернется под знаменем картезианской философии»[16].

И тут он прав, потому что из «чувствующей материи» мозга животного естественным образом проистекает локовская мыслящая материя, а из последней — все материалистические школы нашего столетия. Но слабым местом в его воззрениях остается все та же доктрина Святого Фомы, полная изъянов и противоречий. Ибо если душа животного, как учит римская церковь, является оживляющим нематериальным принципом, то очевидно, что, будучи независимой от физического организма, она не может «умереть вместе с животным», так же как и душа человека. А если мы признаем, что она тоже продолжает жить после смерти тела, то чем она отличается от человеческой души? Но душа человека бессмертна, о чем говорит и сам Святой Фома, хотя из-за этого вновь попадает в лабиринт противоречий.

Душа человека бессмертна, а душа животного обречена на гибель, —

говорит он (Summa..., Vol. V, p. 164), ранее вопросив в этом же грандиозном сочинении (Vol. II, p. 256), —

...бывают ли такие существа, которые вновь возвращаются в ничто?

На этот вопрос он сам же и отвечает:

Нет, ибо в «Екклезиасте» (III, 14) сказано: «...что делает Бог, пребывает вовек...» У Бога «нет изменения и ни тени перемены». (Иак., I, 17).

Следовательно, — продолжает Святой Фома, — ни естественный порядок вещей, ни какое-либо чудо не в состоянии заставить божью тварь вернуться в ничто (исчезнуть); и ничто в создании божьем не исчезает, ибо то, что заключает в себе великий свет божественной благости, служит залогом неистребимости всякого существа. (Фома Аквинский, «Сумма теологии»).

Эту фразу прокомментировал и подтвердил ее точность в специальном примечании аббат Дриу — переводчик.

Именно так, — отмечает он, — ...ничто не исчезает; этот принцип уже стал для современной науки чем-то вроде аксиомы...

А коль скоро это так, то почему из этого универсального закона природы, признанного как наукой, так и теологией, для души животного, и только для нее, должно делаться исключение? Даже если животное лишено разума (в чем, впрочем, сильно усомнился бы любой непредвзято мыслящий человек).

Переходя от схоластической философии к естественным наукам, сформулируем теперь возражения натуралистов, также не признающих, что животное обладает интеллектом, а следовательно, — бессмертной душой.

Чем бы ни было то, что думает, воспринимает и действует, оно должно иметь божественную, небесную природу и на этом основании оставаться вечным и нетленным[17], —

писал Цицерон почти две тысячи лет тому назад. Несложно понять, почему м-р Гексли не соглашался с распространенным мнением, будто Святой Фома Аквинский — «король метафизиков» — безоговорочно верил во все чудеса воскрешения, произведенные Святым Патриком[18].

В самом деле, когда речь идет о таких невероятных вещах, как вышеописанные чудеса, преподносимые церковью своим последователям как бесспорная истина, церковным теологам следует проявлять бдительность, чтобы, по крайней мере, высшие авторитеты церкви не противоречили друг другу, демонстрируя тем самым полное невежество в вопросах, возводимых, несмотря ни на что, в ранг учения.

Животным, таким образом, было отказано в прогрессе и бессмертии, поскольку животное — «автомат». Согласно Декарту, у животных нет разума, и в этом с ним солидарна средневековая схоластика; у животных могут быть только инстинкты, которые представляют собой непроизвольные импульсы (таково утверждение материалистов, не признаваемое тем не менее церковью).

Об интеллекте и инстинкте у животных уже достаточно написали Фредерик и Жорж Кювье[19]. Их идеи на этот счет были собраны и опубликованы Флурансом — ученым секретарем Академии наук. Вот, что пишет Фредерик Кювье, тридцать лет руководивший зоологическим отделом Музея естественной истории в парижском Ботаническом саду:

Заблуждение Декарта или, вернее, общее заблуждение вызвано отсутствием четкого разграничения между интеллектом и инстинктом. Сам Бюффон тоже попал в эту же западню, из-за чего вся его зоологическая теория оказалась крайне противоречивой. Признавая наличие у животных чувств, зачастую более острых, чем человеческие, равно как и осознание ими факта собственного существования, он в то же время отрицает наличие у них мысли, рефлексов, памяти и так далее — шаг за шагом — всякую возможность мышления. (Buffon, Discours sur la nature des animaux, Vol. VII, p. 57).

Разумеется, ограничиться только этим он не мог, и потому признал далее, что животные обладают своего рода памятью — активной, обширной и гораздо более цепкой, нежели наша (человеческая) память (Buffon, Discours sur la nature des animaux, Vol. VII, p. 77). Отвергнув возможность существования у животного интеллекта, он в то же время признает за ним способность

...советоваться со своим хозяином, спрашивать его и правильно истолковывать каждое проявление его воли. (Buffon, Discours sur la nature des animaux, Vol. X, p. 2).

Согласитесь, вряд ли можно было ожидать от великого ученого такого странного нагромождения противоречивых заявлений.

Поэтому прославленный Ф.Кювье был абсолютно прав, когда позволил себе следующее замечание:

...С этим новым механизмом Бюффона еще труднее разобраться, чем с «автоматом» Декарта. (Biographie Universelle, etc., 1847, p. 119. Статья Ф.Кювье о жизни Бюффона).

Как уже было отмечено, необходимо провести разграничительную линию между инстинктом и интеллектом. Сооружение пчелами ульев, возведение плотин бобрами (на реке или даже на сухой поверхности, по воле натуралиста) суть деяния и следствия инстинкта — навеки неизменного и непреложного; в то время как действие интеллекта явно прослеживается в осмысленных действиях животного, когда активизируется уже не инстинкт, но разум, благодаря которому животное можно обучать и тренировать. Уже одна эта возможность обучения животного указывает на его способность к совершенствованию и развитию. Человек наделен разумом, но у ребенка пока есть только инстинкты; а молодое животное демонстрирует и то, и другое в гораздо большем объеме, нежели человеческий младенец.

Уверена, что все участники дискуссии о душах животных знают обо всем этом не хуже, чем мы с вами. И если материалисты не сознаются в этом, то лишь потому, что им мешает гордость. Не признавая наличия души ни у человека, ни у животного, они упрямо не желают соглашаться с тем, что последние наделены интеллектом — так же, как и они сами, пусть даже в несравнимо меньшей степени. В свою очередь церковники, натуралисты религиозного склада и современные метафизики тоже не отваживаются признать, что человек и животное одинаково наделены душой и одними и теми же способностями — хотя и различающимися по степени своего развития и совершенства, но, по крайней мере, тождественными по своей сути и происхождению. Каждый из них знает (во всяком случае, должен знать), что инстинкт и интеллект — две обособленные противоположности в природе, два соперника, находящиеся друг с другом в постоянном конфликте; и если они не готовы принять версию существования двух душ, или принципов, им придется признать, по крайней мере, наличие у души двух потенциальных возможностей, каждая из которых имеет свою определенную локализацию в клетках мозга, что хорошо известно нашим физиологам, вследствие чего они вполне могут отделять или даже временно уничтожать какую-либо из этих двух способностей, воздействуя на тот или иной орган или часть органа во время своих ужасных вивисекционных пыток. И что же, как не обычная человеческая гордость, побудило самого папу сказать следующее:

Спросишь: для кого все звезды? твердь дана кому?

И услышишь — скажет гордость: «Мне лишь одному.

Для меня природа будит жизнь и красоту.

Для меня была и будет вся земля в цвету.

Для меня лоза и роза расцветают в срок,

Чтоб дарить хмельные росы и медвяный сок.

Мне богатства открывают сотни рудников,

Мне здоровье обещают сотни родников.

Дарит солнце светлый день мне; море даст улов.

Вся земля — мои владенья; небо — мой покров».[20]

Та же самая неосознанная гордость подтолкнула Бюффона к тем парадоксальным высказываниям об отличии животного от человека, которые мы находим в его сочинении. Это отличие состоит в «отсутствии у животного мышления, ибо оно, — по словам Бюффона, — не чувствует того, что чувствует». Любопытно, откуда Бюффон это знает? «Оно не думает о том, что думает», — добавляет он, предварительно сообщив читателю о том, что животное способно запоминать (зачастую намеренно), сравнивать и выбирать![21]

Кто станет утверждать, что корова или собака могут быть идеологами? Но все же животное может думать и знать, что оно думает; причем его чувства должны быть тем более обостренными, что животное не может говорить и, следовательно, не может выразить свои мысли вслух. Откуда такая уверенность у Бюффона и у всех остальных? Все-таки благодаря точным исследованиям натуралистов удалось кое-что установить, а именно — то, что животные действительно обладают интеллектом; и коль скоро этот вопрос уже не оставляет сомнений, то, повторив данное Фомой Аквинским определение интеллекта как свойства исключительно бессмертной человеческой души, мы можем заключить, что такая же душа должна быть и у животного.

Воздавая должное истинной христианской философии, мы можем лишь добавить, что раннее христианство никогда не придерживалось столь жестоких доктрин, ставших впоследствии подлинной причиной отхода многих достойных людей и блестящих умов от учения Христа и его учеников.

III

О Философия, ты — светоч жизни, искатель добродетели!

Цицерон

Философия — скромная профессия, которая имеет дело лишь с реальными и понятными вещами; мне претят напыщенность и претенциозность, за которыми нет ничего, кроме гордыни.

Плиний

Судьба человека — от самого примитивного и скотоподобного до самого святого — бессмертие — так учит нас теология; но какова же будущая судьба бесчисленных представителей животного царства? Разные римско-католические авторы — кардинал де Вентура, граф де Местр и многие другие — говорят нам, что «животная душа есть сила».

Общеизвестно, что душа животного, эхом вторит им де Мирвиль, —

...создана из земли, ибо так говорит Библия. Всякая живая и активная душа (нефеш, или жизненный принцип) исходит из земли; но, как бы это точнее сказать, не из того праха, из которого состоят тела животных, равно как и наши тела, а из силы земли — из нематериальной ее силы (ибо все силы нематериальны)... соединенной с силами моря, воздуха и т.д., то есть с силами тех царств элементариев (principautes elementaires), о которых уже говорилось выше (а именно — в «Des Esprits», etc., 2nd Memoire, chap. XII, Cosmolatrie).

Под этим термином маркиз Эд де Мирвиль понимает то, что каждый «элемент» (или стихия) в природе является самостоятельным царством, населенным и управляемым присущими ему невидимыми духами. Западные каббалисты и розенкрейцеры называют их сильфами, ундинами, саламандрами и гномами; христианские мистики, такие как де Мирвиль, дают им еврейские имена и классифицируют как различные категории демонов, находящихся под началом у Сатаны (с Божьего позволения, разумеется).

Де Мирвиль тоже восстает против Святого Фомы, который учит, что душа животного умирает вместе с его телом. «Та сила, которую нам предлагают уничтожить, — рассуждает он, — есть самая существенная сила на Земле, именуемая животной душой»; она же является согласно преподобному отцу Вентуре «самой значительной душой после человеческой». Только что он называл ее нематериальной силой, а теперь, как видите, говорит о ней как о «самой существенной силе на Земле». (Vol. VI, p. 158).

Но что это за cила? Жорж Кювье и академик Флуранс раскрывают нам ее секрет.

Форма, или сила, тела [не следует забывать, что под формой в данном случае подразумевается душа], — пишет первый, — гораздо более важна для них, нежели материя, поскольку последняя (даже не будучи разрушаемой) постоянно меняется, тогда как форма остается». На это Флуранс, которого мы цитировали выше, замечает: «Во всем, что живет, форма проявляет большую устойчивость, нежели материя... так как то, что составляет существо живого тела, его индивидуальность и «самость», есть его форма. (De la Longevite humaine et de la Quantite de Vie sur le Globe, pp. 50, 49, 53).

«Учитывая, — отмечает в свою очередь де Мирвиль, — что это — доминирующий принцип и философский залог нашего бессмертия»[22], мы можем предположить, что под этим обманчивым термином на самом деле подразумевается душа — и человеческая, и животная. По моему мнению, это скорее то, что мы называем единой жизнью.

Как бы то ни было, но философия — и мирская, и религиозная — подтверждает вывод, что обе «души» идентичны в человеке и в животном. Похоже, что Лейбниц — философ, которого обожает Боссюэ, — тоже верил в какой-то мере в «животное воскресение». Смерть была для него «всего лишь временным затемнением личности»; он уподобляет ее сохранению мыслей во сне или же бабочке, пребывающей в состоянии гусеницы. Для него, сообщает де Мирвиль, —

...воскресение[23] является всеобщим законом в природе; и в чудо оно превращается лишь тогда, когда производится кудесником, в силу своей преждевременности, нетипичности обстоятельств и способа своего осуществления[24].

В данном случае Лейбниц, сам того не подозревая, рассуждает как настоящий оккультист. Рост и цветение растений в пятиминутный срок вместо положенных дней и недель, ускоренный рост и развитие растений, животных и людей суть факты, письменно зафиксированные оккультистами. Они только кажутся чудесными; на самом же деле производительоные силы природы могут ускоряться и тысячекратно интенсифицироваться посвященными благодаря знанию ими оккультных законов. Аномально быстрый рост вызывается силами природы — либо слепыми, либо частично разумными, подвластными оккультному воздействию человека, — когда они собраны вместе и направлены на создание какой-либо вещи из ее пока еще хаотически разбросанных элементов. Но для чего же называть этот феномен божественным чудом, как это делают одни, или сатанинскими происками и богохульным мошенничеством, как это делают другие?

Будучи настоящим философом, Лейбниц никак не мог пренебречь даже таким опасным вопросом, как воскресение из мертвых, и в результате включил в него огромное животное царство во всей его совокупности.

Я считаю, — пишет он, — что души животных тоже вечны... и невозможно найти лучшего свидетельства в пользу нашего собственного бессмертия. (Leibnitz, «Opera philos»).

В 1748 г. миддлтонский приходской священник Дин опубликовал в поддержку Лейбница две небольшие книги. О высказываемых им идеях лучше всего судить по следующему фрагменту:

...В святом Писании неоднократно встречаются указания на то, что для животных тоже существует будущая жизнь. Это учение разделяли некоторые отцы церкви. Здравый смысл, подсказывающий нам, что у животных тоже есть душа, убеждает нас в том, что и будущая жизнь для них также возможна. Тогда как позиция тех, кто верит, будто Бог уничтожает душу животного, ничем не подкреплена и не имеет под собою достаточных оснований» и т.д., и т.п. (Bibliotheque des sciences, Vol. XXIX, 1768).

Многие ученые прошлого столетия встали на защиту гипотезы Дина, объявив ее в высшей степени правдоподобной. Особенно преуспел в этом один протестантстский теолог — Шарль Бонне из Женевы. Этот теолог написал весьма курьезную книгу, названную им «Палингенез»[25] или «Новое рождение» (которое, как он пытался доказать, имеет место благодаря некоему невидимому зародышу, заключенному в каждом человеке, и не только человеке, поскольку он, так же как и Лейбниц, никак не мог взять в толк, почему из этой системы надо было исключить животных, ибо в этом случае она теряла свою целостность, ведь сам термин «система» обозначает «собрание законов»).[26]

Животные [пишет он] — все равно что увлекательные книги, в которых творец описал наиболее любопытные грани своего безграничного разума. Анатом должен изучать их с должным уважением; и если у него есть хотя бы крупица той интуитивной деликатности, которая отличает человека морального, он не станет воображать, листая эти страницы, будто перебирает в руках бесчувственные камни. Он никогда не забудет о том, что всё, что живет и чувствует, имеет право на его сострадание и милосердие. Человек рискует поставить под сомнение свою этическую состоятельность, если его имя будет слишком часто связываться со страданиями и кровью животных. Эта истина настолько очевидна, что власть предержащим никогда не следует упускать ее из своего поля зрения... Что же касается гипотезы автоматизма, то я склонен считать ее философской ересью, очень опасной для общества, так как она слишком сильно извращает здравый смысл и естественные чувства человека, чтобы ее можно было считать безвредной. Но как раз поэтому она никогда не получит всеобщего признания.

Что же до дальнейшей судьбы животных, то, если моя гипотеза верна, провидение должно даровать им огромное воздаяние в будущих состояниях[27]... Я считаю, что их воскресение возможно благодаря душе или форме, наличие которой мы необходимо должны у них признать, ибо душа, будучи простой субстанцией, не может быть ни разделена, ни растворена, ни тем более уничтожена. Не признать это заключение — значит неизбежно скатиться к Декартову автоматизму; а затем от автоматизма животного очень скоро и неизбежно приходишь к такому же автоматизму человека...

Современные биологические школы признали теорию «человека-автомата», но это не значит, что их ученики не могут выработать собственных взглядов на сей счет. Я же в данный момент намерена привести окончательное и неоспоримое доказательство того, что ни Библия, ни даже самые философичные ее толкователи — как бы, возможно, ни подводила их интуиция в иных вопросах — никогда не отрицали бессмертную природу души животного; более того, основываясь на тексте Ветхого Завета, они именно в ней видели самое надежное свидетельство наличия аналогичной души у человека. Достаточно только прочесть некоторые стихи из «Книги Иова» и «Екклезиаста» (III, 17-22), чтобы прийти к вышеуказанному заключению. Правда состоит в том, что там не сказано ни единого слова о будущих состояниях ни того, ни другого. Но если в Ветхом Завете нет никаких определенных указаний на бессмертие души животного, то, напротив, в Новом Завете об этом сказано так же ясно, как и о самом человеке; и теперь я намерена окончательно и бесповоротно доказать это во имя блага всех тех, кто высмеивает индусский филозоизм и кто настаивает на своем праве убивать животных по своему желанию и ради собственного удовольствия.

В конце 1-ой части Святой Павел был упомянут как поборник бессмертия для всех животных. По счастью, это не то заявление, от которого христиане могут с легкостью отмахнуться как от «богохульной и еретической трактовки святого Писания группой атеистов и вольнодумцев». Если бы все исполненные высшей мудрости слова апостола Павла (который был прежде всего Посвященным, а уж потом — «всем остальным») были столь же очевидны и понятны, как те его строки, которые посвящены животным! Ибо, как будет показано ниже, и закон сохранения материи, провозглашаемый материалистической наукой; и закон вечной эволюции, столь решительно отвергаемый церковью; и вездесущность единой жизни или объединяющее присутствие во всей природе единого элемента, постулируемое эзотерической философией; и тайный смысл «Послания к Римлянам» Святого Павла (VIII, 18-23) суть одно и то же, чему мы намерены привести несомненные и безупречные доказательства. В самом деле, что еще мог иметь в виду этот великий исторический деятель, бесспорно знакомый с философией александрийских неоплатоников, говоря то, что я цитирую ниже, комментируя его слова в свете оккультизма, дабы сделать более понятной свою мысль?

Апостол начинает со слов о том (Рим., VIII, 16-17), что «сей самый Дух» (Параматман) «свидетельствует духу нашему» (Атман) «что мы — дети Божии», и «если дети, то и наследники», — то есть наследники вечности и неразрушимости заключенной в нас бессмертной или божественной сущности. Далее он говорит нам, что: «...нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас». (VIII, 18).

Думается, что «слава», о которой идет речь, не «Новый Иерусалим» — символическое изображение будущего в каббалистических «Откровениях Иоанна Богослова», — но периоды пребывания в дэвакхане, а также цепь рождений в последовательно сменяющих друг друга Расах, когда с каждым воплощением мы становимся все выше и совершеннее как физически, так и духовно, чтобы в конечном счете стать настоящими «сыновьями» и «детьми Божьими» в час «последнего Воскресения», как бы ни называли его люди — христианским, нирваническим или парабрахмическим, поскольку все это на самом деле — одно и то же. Воистину, «...тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих...» (VIII, 19).

Под словом «тварь» здесь подразумеваются животные, что будет убедительно продемонстрировано ниже со ссылками на авторитет Иоанна Златоуста. Но кто такие эти «сыны Божии», откровения которых с нетерпением ожидают все твари? Может, это те «сыны Божии», с которыми «пришел и сатана» (Иов., I, 6; II, 1); или же «семь ангелов» из «Откровения...»? Присущи ли они только христианству, или же это — «сыны Бога», сущие во всем мире? (См.: Разоблаченная Изида, Т. I).

Упомянутое «откровение» обещают в конце каждой манвантары[28] или мирового периода святые Писания всех великих религий; причем с наибольшей ясностью (если не считать эзотерических комментариев) это обещание изложено в Ведах, где говорится, что в конце каждой манвантары наступает пралайя или разрушение мира (только одно из них известно и ожидается христианами), после чего остаются только Шишты, или остатки — семь Риши и один воин, а также все «семена», из которых должна развиться новая человеческая «волна следующего Круга»[29].

Однако главное для нас не выяснить, кто же из них более прав — христиане или индусы, — но показать, что брамины, свидетельствуя о том, что «семена» всех творений не исчезают в процессе периодических временных разрушений всего видимого мира, так же как не исчезают «сыны Божьи», или Риши, коим предстоит передать откровение будущему человечеству, — говорят не больше и не меньше, чем тот же Святой Павел; так как последний недвусмысленно заявляет:

И сама (ipsa) тварь освобождена будет от рабства тлению,

что может означать только одно: «семя», или неразрушимая душа, хотя и не может достичь дэвакхана будучи в элементарном или животном состоянии, все-таки может усовершенствовать свою форму, прогрессируя в одном направлении с человеком к общей для них обоих цели — «в свободу славы детей Божиих» (VIII, 21).

Но этой «свободы славы» можно достичь только в процессе эволюции или кармического прогресса всех творений. Бессловесная тварь, эволюционировав из получувствительного растения, должна постепенно превратиться в человека, духа, Бога и так далее до бесконечности! Как говорит сам Св. Павел:

Мы знаем («мы» значит посвященные), что вся тварь (в «Вульгате» так и сказано — omnis creatura, или тварь) совокупно стенает и мучится доныне (в муках рождения). (VIII, 22)[30].

Как видите, перед нами самое очевидное указание на то, что человек и животное пребывают на земле в равных условиях в том, что касается страданий, вызванных нелегким эволюционным продвижением к цели и неотвратимым кармическим законом. А слово «доныне» следует понимать так: до пятой Расы. Чтобы сделать свою мысль еще более понятной, этот великий христианский посвященный дополняет ее следующим высказыванием:

И не только они (животные), но и мы сами, имея начаток духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. (VIII, 23).

Да, это мы, люди, имеем в себе «начаток духа» или непосредственный парабрахмический свет — нашу атму, или седьмой принцип, благодаря достаточно высокому уровню развития нашего пятого принципа (манаса), гораздо менее развитого у животных. Правда, в порядке компенсации за это их карма не так тяжела, как человеческая. Но это отнюдь не значит, что в один прекрасный день они не достигнут той степени совершенства, которая позволяет полностью развившемуся человеку обрести форму Дхиан Когана.

Что может быть понятнее (даже непосвященному и неподготовленному критику), чем эти слова великого апостола, все равно — трактовать ли их в свете эзотерической философии или с позиций средневековой схоластики! Надежду на спасение или вечную жизнь духовной сущности, освобожденной «от рабства тлению» (периодических возвращений в различные материальные формы), разделяют все живые твари, а не только человек.

Однако «образец» для животного, печально известный до крайности несправедливым отношением даже к своим собственным собратьям, вряд ли с легкостью согласится признать, что самые высокие его устремления разделяет вместе с ним его домашний скот и даже куры. Известный комментатор библейских текстов Корнелий Лапид был первым, кто прямо обвинил своих предшественников в сознательном и преднамеренном стремлении всеми правдами и неправдами избежать применения слова тварь к нижестоящим созданиям мира сего. От него мы узнаем, что Святой Григорий Назианзин, Ориген и Святой Кирилл (возможно, тот самый, который отказался признать за человеческое существо Гипатию и обошелся с нею как с диким зверем) настаивали на том, что под словом тварь в процитированном выше стихе апостол подразумевает ангелов! Но, как отмечает Корнелий, призывая на помощь все того же Святого Фому:

...Это мнение слишком искажено и несправедливо (distorta et violenta) и, кроме того, сводится на нет тем фактом, что ангелы уже давно свободны от рабства тлению.

Столь же неубедительным выглядит и предположение Святого Августина, выдвигающего странную гипотезу, согласно которой «твари», упомянутые Святым Павлом, суть «безбожники и еретики» всех времен! Корнелий возражает преподобному отцу так же хладнокровно, как и его предшественникам — святым братьям.

Поскольку, — говорит он, — ...твари, которых апостол упоминает в цитируемом тексте, явно отличны от людей — «не только они, но и мы сами»; к тому же речь идет об освобождении не от греха, но от предстоящей смерти. (Cornelius, edit. Pelagaud, Vol. IX, p. 114).

Но даже храбрый Корнелий в конечном счете не решился один идти против всех и потому согласился с тем, что под словом твари (как это утверждали Святой Амвросий, и другие, Святой Павел имел в виду стихии (!!!) — то есть солнце, луну, землю и т.д., и т.п.

К несчастью для святых мыслителей и схоластов и к счастью для животных (если им, конечно, есть какая-то польза от нашей полемики), последние находятся под опекой куда более авторитетной, нежели та, которую готовы предоставить им первые. Я имею в виду уже упоминавшегося ранее Святого Иоанна Златоуста, к которому римско-католическая церковь — полагаясь на свидетельство епископа Прокла, бывшего одно время его секретарем, относится с величайшим почтением. Этот Иоанн Златоуст служил апостолу язычников[31], по сути дела, медиумом (да будет мне позволено использовать этот богохульный — в наше время — термин). Касаемо его комментариев к посланиям Святого Павла принято считать, что Святого Иоанна вдохновлял во время их написания сам апостол; иными словами, эти комментарии были написаны под диктовку Святого Павла. В комментариях к VIII главе «Послания к Римлянам» читаем:

Мы можем стенать только по поводу нашего нескорого переселения (смерти); ибо если, по словам апостола, даже тварь, лишенная разума (mente, но не anima, душа) и речи (nam si hoc creatura mente et verbo carens) стенает, но надеется, то тем более стыдно нам терять надежду. (Homelie, XIV, 6).

Но, к сожалению, мы это делаем самым бесславным образом, отказываясь желать себе скорейшего «переселения» в неведомые нам страны. Если бы люди должным образом изучили святые Писания всех народов и истолковали для себя их значение в свете эзотерической философии, то каждый из них если и не возжелал бы смерти, то, по крайней мере, стал бы к ней равнодушен и предпочел бы использовать отпущенное ему на земле время для спокойной подготовки к следующему рождению, накапливая положительную карму. Но человек по природе софист. И потому мы боимся, что даже этот комментарий Святого Иоанна Златоуста и сделанный им вывод, который решает (или, по крайней мере, должен решить) вопрос о бессмертии души животного для каждого христианина раз и навсегда, вряд ли смогут принести несчастным бессловесным тварям какую-то реальную пользу. В самом деле, хитрый казуист, коего обвиняют его собственные уста, может сказать нам, что, невзирая на природу души животного и даже вследствие ее бессмертия, он все равно делает благое и достохвальное дело, убивая несчастную тварь, ибо тем самым он превращает ее «стенания по поводу нескорого переселения» в вечную славу.

Автор этих строк не настолько наивен, чтобы вообразить, будто, заполнив весь Британский Музей сочинениями о вреде мясоедения, можно побудить цивилизованные народы закрыть все свои скотобойни или же отказаться от своего привычного бифштекса и рождественского гуся. Но если эта скромная статья поможет хотя бы нескольким читателям понять подлинную ценность возвышенных речений Святого Павла и тем самым заставит их задуматься об ужасах вивисекции, для автора этого будет вполне достаточно. В самом деле, когда мир убедится — а это обязательно случится рано или поздно — в том, что животные — такие же вечные создания, как и мы сами, вивисекция и другие бесконечные пытки, коим ежедневно подвергаются несчастные твари, непременно вызовет всеобщий взрыв возмущения и проклятий, после чего сама общественность заставит власть предержащих положить конец этой варварской и позорной практике.

К началу страницы → Сборник "Происхождение Начал". Оглавление