ЧАРЛЬЗ ДЖОНСТОН^[78]

Июнь 1885, Лондон, Англия

В 1884 году Общество психических исследований проявило сильный интерес к тем феноменам, которые были описаны в "Оккультном мире" А.П. Синнетта и в журнале госпожи Блаватской "The Theosophist", и был назначен комитет для проведения расследования этих феноменов. Выпустили очень положительный предварительный отзыв... Было принято решение сопроводить эту предварительную работу дальнейшими расследованиями в Индии, и для их выполнения по поручению Общества направился молодой исследователь психических феноменов мистер Ричард Ходжсон.

В это время происходили описываемые события в Адьяре, пригороде Мадраса, в штаб-квартире Теософского общества. Пока госпожа Блаватская и полковник Олькотт находились в Европе, двух членов Общества - Алекса и... Эмму Куломбов, которые в течение многих лет проживали в штаб-квартирах в Бомбее и Мадрасе, попросили покинуть это место. Их обвиняли в незаконном присвоении денег, клевете и проведении трюков, что сделало нецелесообразным их пребывание в центральном офисе Общества на ответственных постах. Эти два человека вскоре принялись мстить, нападая на госпожу Блаватскую, и эти нападки получили освещение в мадрасском христианском миссионерском [печатном] органе, в котором утверждалось, что предполагаемые феномены, описанные в "Оккультном мире" и в других работах, были не чем иным, как трюками, и что многие из них были проделаны этими двумя людьми [Куломбами], которые теперь прониклись раскаянием за совершённые проступки. Ими были опубликованы письма, которые, как они заявили, были написаны госпожой Блаватской, якобы подтверждавшие это мошенничество; но оригиналы этих писем так никогда и не были подвергнуты беспристрастному рассмотрению, а предложенные копии были полны ошибок, вульгарности и глупостей, и они мало напоминали подлинные письма великой теософской писательницы.

 Мистер Ходжсон прибыл в Индию вскоре после того, как начались эти нападки. Он почувствовал какую-то симпатию и сочувствие по отношению к образу мыслей и методам действий этих двух уволенных сотрудников, обвинивших самих себя в подлоге, и он практически полностью перенял их взгляды и притязания по отношению ко всем тем феноменам, для расследования которых был послан. Он пробыл в Индии недолго и вернулся в Англию в начале 1885 года. В конце июня 1885 года он прочел часть своего доклада о феноменах на собрании Общества психических исследований.

В результате этого собрания резко изменилось общественное мнение о теософском движении: это мнение и без того никогда не было симпатизирующим, а теперь стало открыто враждебным. К госпоже Блаватской стали относиться как к мошеннице, а к ее сторонникам - как к глупцам. Публика приняла доводы мистера Ходжсона без всяких вопросов и размышлений...

Среди других на том роковом собрании присутствовал и я. После того как мистер Ходжсон прочитал свой доклад, члены комитета обратились к аудитории, чтобы обсудить его. Одним из них был мистер Ф.У.Х.Маерс. Когда он спросил, какое впечатление на меня произвело это собрание, я ответил, насколько помню, что оно настолько скандально нечестно, что не будь я членом Теософского общества, я бы немедленно вступил в него под впечатлением от этого шоу, устроенного мистером Ходжсоном...

А.П. СИННЕТТ^[79]

Август-октябрь 1885, Вюрцбург, Германия

Покинув Индию, госпожа Блаватская прибыла в Неаполь [Италия] в апреле 1885 года и поселилась в отеле Торре де Греко... Здесь госпожа Блаватская провела несколько месяцев, а затем отправилась в Вюрцбург [Германия]... Мы с женой заехали навестить ее в Вюрцбурге, совершая наше осеннее путешествие в 1885 году. Она остановилась на Людвигштрассе, 6...

 Когда мы с женой виделись с ней в сентябре 1885 года, "Тайная Доктрина" еще оставалась нетронутой... Е.П.Б. устроилась довольно скромно, она пребывала в уюте и тишине, которые нарушались лишь ее тетей, госпожой Фадеевой... Естественно, она рвала и метала, негодуя по поводу той несправедливости, которую ей пришлось испытать от комитета ОПИ... В целом, однако, состояние ее здоровья и духа было лучше, чем можно было ожидать, и некоторые предварительные признаки свидетельствовали о том, что работа над "Тайной Доктриной" вскоре войдет в свою колею.

Примерно через месяц после нашего возвращения в Лондон, в октябре, я получил от госпожи Блаватской записку, где среди прочего она писала:

"Я сейчас очень плотно работаю над "Тайной Д[октриной]". То, что было в Нью-Йорке [имеются в виду те обстоятельства, при которых была написана "Разоблаченная Изида"], повторяется снова, только лучше и яснее. Я начинаю думать, что это сможет возместить нанесенный нам ущерб. О, какие картины, панорамы, сцены, доисторические драмы, и все такое! Никогда не видела и не слышала лучше".

КОНСТАНЦИЯ Вахтмейстер^[80]

Декабрь 1885 - май 1886,

Вюрцбург, Германия

Осенью 1885 года я готовилась оставить свой дом в Швеции... намереваясь провести зиму у моих друзей в Италии и по случаю навестить по пути фрау Гебхард в ее имении в Эльберфельде [Германия], которой я обещала нанести визит.

По причине моего предстоящего отсутствия я была занята приведением в порядок всевозможных дел, и именно тогда произошел один случай, естественно, не единственный в моей жизни, но этот выходил за рамки обычного. Я разбиралась и откладывала в сторону статьи, которые намеревалась взять с собой в Италию, когда услышала голос, сказавший: "Возьми эту книгу, она принесет тебе пользу в твоем путешествии". Тут я должна заметить, что я обладаю способностями ясновидения и яснослышания, которые у меня развиты довольно сильно. Я бросила взгляд на рукописный том, лежавший на верху горы вещей, которые я собиралась упрятать под замок до своего возвращения. Определенно, эта вещь была довольно странным vade mecum[1]  для отдыха, поскольку это был сборник статей о Таро и выдержек из Каббалы, который составил для меня один мой друг. Тем не менее я решила все-таки взять его с собой, и положила книгу на дно одного из моих дорожных чемоданов.

Наступил последний день моего пребывания в Швеции, в октябре 1885 года, и я отправилась в Эльберфельд, где меня ожидал сердечный и радостный прием со стороны фрау Гебхард... Однако приближалось время моего отъезда в Италию. Мои друзья не переставали настаивать на том, чтобы я присоединилась к ним, и в конце концов окончательная дата моего отъезда была определена.

Когда я сказала фрау Гебхард, что собираюсь покинуть ее через несколько дней, она заговорила со мной о письме, полученном ею от Е.П.Б. ... Она была больна и испытывала душевную депрессию. Ее единственными компаньонами были ее слуга и индийский джентльмен... "Съездите к ней, - сказала фрау Гебхард, - она нуждается в сочувствии, и вы смогли бы взбодрить ее..."

Я стала раздумывать над этим... Фрау Гебхард была искренне польщена, когда я сообщила ей о своем решении и показала ей письмо, которое я написала Старой леди в Вюрцбург с предложением провести с ней несколько недель, если она того пожелает... Письмо было отправлено, и мы с нетерпением принялись ждать ответа. Когда, наконец, это письмо легло на стол, мы очень волновались при мысли о том, что там может быть написано, но опасение вскоре превратилось в отчаяние со стороны фрау Гебхард и в разочарование с моей, когда мы обнаружили там не что иное, как простой вежливый отказ... Госпожа Блаватская сожалела, но у нее не было для меня комнаты; кроме того, она была настолько занята работой над "Тайной Доктриной", что у нее не было времени развлекать посетителей, но она выражала надежду, что мы можем устроить встречу, когда я буду возвращаться из Италии обратно... Когда первоначальное разочарование прошло, я с надеждой устремила свои мысли на юг.

Мой багаж вскоре был приготовлен и у двери меня уже ждал кэб, как вдруг мне подали телеграмму, в которой говорилось вот что: "Немедленно приезжайте в Вюрцбург, как можно скорее. - Блаватская".

Нетрудно себе вообразить, в какое изумление повергло меня это послание... Ничего против я не имела... и вместо билета в Рим взяла билет в Вюрцбург...

Вечером, когда я добралась до места пребывания госпожи Блаватской и стала подниматься по лестнице, мое сердце забилось учащенно и я думала о том, какой прием меня здесь ожидает...

Госпожа Блаватская тепло приветствовала меня и, выразив гостеприимство, произнесла: "Я должна извиниться перед вами за столь странное поведение. Я честно скажу, что у меня не было желания видеть вас. У меня здесь только одна спальня, и я подумала, что вы, должно быть, утонченная дама и не станете делить со мной одну комнату. Вероятно, мой привычный образ жизни отличается от вашего. Раз вы приехали ко мне, то вам придется, как я понимаю, смириться со многими вещами, которые покажутся вам невыносимыми неудобствами. Именно поэтому я приняла решение отклонить ваше предложение и написала вам письмо в этом духе; но уже после того как я отправила это письмо, со мной говорил Учитель, и он сказал мне, что я должна была попросить вас приехать. Я никогда не противоречу ни единому слову Учителя и поэтому сразу отослала телеграмму. С того момента я постаралась сделать эту спальню более обитаемой. Я приобрела большую перегородку, которой комнату можно разделить так, чтобы вы жили в одной половине, а я - в другой, и я очень надеюсь на то, что это не причинит вам слишком больших неудобств".

Я ответила, что к каким бы условиям мне ни пришлось приспосабливаться, я с большой охотой пойду на эти жертвы ради того, чтобы испытать удовольствие от пребывания рядом с ней.

Хорошо помню, что когда мы вместе отправились в столовую, чтобы выпить чаю, она вдруг резко сказала мне, как о чем-то, что уже давно волнует ее ум:

- Учитель говорит, что у вас есть для меня книга, которая мне очень нужна.

- Нет, не может быть, - отвечала я, - у меня нет с собой книг.

- Вспомните-ка получше, - сказала она. - Учитель говорит, что он в Швеции сказал вам взять с собой книгу о Таро и Каббале.

Тогда я припомнила те обстоятельства, о которых упомянула ранее. С того момента как я положила этот томик на дно чемодана, он ни разу не попался мне на глаза и я совершенно о нем забыла. Я поспешила в спальню, открыла чемодан, докопалась до самого дна и отыскала его в том же самом углу, куда я его сунула, складывая вещи в Швеции, - он так и лежал там нетронутый. Но это было не всё. Когда я вернулась в столовую, держа книгу в руке, госпожа Блаватская сделала мне знак и воскликнула: "Подождите, не открывайте ее пока! Теперь откройте на странице десятой и в шестой строке найдите следующие слова..." - И она процитировала абзац.

Я открыла книгу, которая, если вы помните, не была напечатанной, так что у Е.П.Б. не могло быть ее экземпляра, это была просто толстая написанная от руки тетрадь, в которой... содержались выписки и выдержки, сделанные одним моим другом лично для меня, но как бы там ни было, на той странице и в той строке, которые она указала, я обнаружила те самые слова, какие она произнесла.

Подавая ей книгу, я рискнула спросить, зачем она ей понадобилась.

"А, - ответила она, - для "Тайной Доктрины". Эта моя новая работа, которой я так занята. Учитель собирает для меня материал. Он знал, что у вас есть эта книга, и велел вам привезти, чтобы я могла иметь ее под рукой в качестве справочного материала".

В тот первый вечер работа стояла, но на следующий день я начала осознавать, каким был образ жизни Е.П.Б. и каким, вероятно, станет и мой на то время, пока я буду оставаться с ней.

Описание одного отдельного дня может дать представление о том, как обычно протекала ее жизнь в тот период.

В 6 часов я проснулась оттого, что слуга принес чашечку кофе для госпожи Блаватской, которая после этого небольшого подкрепления поднималась, одевалась и к 7 часам уже садилась за письменный стол в своем кабинете.

Она сказала мне, что такова ее неизменная привычка и что завтрак будет подан в восемь. После завтрака она опять усаживалась за письменный стол, и рабочий день начинался всерьез. В час дня подавался обед, при начале которого я звонила в небольшой ручной колокольчик, чтобы позвать Е.П.Б. Иногда она приходила сразу, но бывало ее дверь оставалась закрытой час за часом, до тех пор, пока наша прислуга-шведка не приходила ко мне чуть ли не со слезами на глазах, спрашивая, что теперь делать с обедом госпожи, который остывал, высыхал, подгорал и вообще портился. Наконец, появлялась Е.П.Б., измотанная столь многочасовым утомительным трудом и спешкой, и тогда ей готовили еще один обед или я посылала в отель для того, чтобы ей принесли какой-нибудь еды.

В 7 часов она откладывала рукопись в сторону и шла пить чай, а затем мы приятно коротали вечер вместе.

Удобно устроившись в своем большом кресле, Е.П.Б. обычно доставала карты и принималась раскладывать пасьянс, - как она говорила, для того, чтобы ее ум отдыхал. Казалось, что механическая процедура перекладывания карт позволяла ее уму освободиться от напряжения сосредоточенного труда, накопившегося за рабочий день. Вечерами она никогда не говорила о теософии. Умственная концентрация в течение дня была настолько сильной, что более всего остального она нуждалась в отдыхе, поэтому я приносила ей как можно больше журналов и газет, какие только могла достать, и из них зачитывала ей вслух те статьи и выдержки, которые, как я полагала, могут представить для нее наибольший интерес или позабавить ее. В 9 часов она отправлялась в кровать, где со всех сторон окружала себя своими русскими газетами и читала их до поздней ночи.

Вот так однообразно и проходили наши дни; единственным изменением, которое стоит отметить, являлось то, что иногда она оставляла открытой дверь между кабинетом, где она работала, и столовой, где сидела я, и тогда время от времени мы затевали с ней беседы, или я писала для нее письма, или мы обсуждали содержание тех писем, которые получили...

 Тихая кабинетная жизнь продолжалась некоторое время, и работа постепенно продвигалась, пока вдруг однажды утром на нас не обрушился "удар грома"... Безо всякого предупреждения Е.П.Б. получила экземпляр хорошо известного доклада Общества психических исследований... Я никогда не забуду ни этот день, ни тот наполненный слепым и безнадежным отчаянием взгляд, который она обратила ко мне, когда я вошла в ее кабинет и обнаружила ее сидящей за столом с открытой книгой в руках.

"Это, - воскликнула она, - карма Теософского общества, и все это валится на меня! Я - козел отпущения! Мне приходится нести на себе все грехи этого Общества, а теперь, когда ко мне прилепили ярлык величайшего обманщика века и русской шпионки, кто же теперь станет читать "Тайную Доктрину"? Как я смогу продолжать работу Учителей? Ох эти проклятые феномены, которые я проводила лишь для того, чтобы доставить удовольствие моим друзьям и наставить на путь тех, кто был вокруг меня. Какая чудовищная карма! Как же я переживу это? Если я погибну, вся работа Учителей полетит в тартарары, а Общество просто развалится!"

В первом порыве своего неистовства она даже не прислушивалась к доводам разума. Она повернулась ко мне, говоря при этом: "А вы почему не уходите? Почему не покидаете меня? Вы ведь графиня, вы не можете оставаться здесь с такой персоной, как я, с той, которую выставили на посмешище перед всем миром, на которую все кто не попадя будут тыкать пальцами как на самую изощренную трюкачку и мошенницу. Исчезните, пока и вас заодно тоже не запачкали всей этой постыдной грязью".

"Е.П.Б., - сказала я, когда мои глаза встретили ее пристальный взгляд, - вы знаете, что ваш Учитель жив, и что он - ваш Учитель, и что Теософское общество было основано Им. Так как же оно может исчезнуть? И поскольку я это знаю так же, как и вы, поскольку для меня эта истина остается вне всяких сомнений, как вы могли хотя бы на секунду допустить ту мысль, что я отрекусь от вас и от того дела, которому все мы поклялись верно служить? Даже если все члены Теософского общества окажутся предателями по отношению к этому делу, вы и я - мы останемся ему верны и будем работать и ждать, пока снова не наступят лучшие времена".

...Мало приходится удивляться тому, что в эти неспокойные дни продвижение работы над "Тайной Доктриной" совершенно прекратилось и что когда, в конце концов, работа возобновилась, то оказалось весьма трудно достичь той отрешенности и спокойствия ума, которые для нее были необходимы...

Однажды в один из этих дней, войдя в кабинет Е.П.Б., я обнаружила, что весь пол забросан листами забракованной рукописи. Я поинтересовалась причиной этого беспорядка, и она ответила: "Да, я уже двенадцать раз пыталась написать эту одну страницу правильно, но каждый раз Учитель говорил, что это неверно. Думаю, я сойду с ума от такого количества вариантов, однако оставьте меня в покое, я не могу прерваться, пока не решу эту задачу, даже если мне придется работать всю ночь напролет".

Я принесла ей чашку кофе, чтобы освежить и поддержать ее, а потом оставила ее один на один в ее утомительной борьбе с этой проблемой. Через час я услышала ее голос, она звала меня, и, войдя, я обнаружила, что наконец-то этот пассаж был, к ее полному удовлетворению, завершен, но этот труд был совершенно ужасен, а результаты в тот период часто были незначительными и неопределенными.

Когда она откинулась на спинку кресла, наслаждаясь сигаретой и отдыхом после трудового подвига, я присела на поручень и спросила ее, как получается, что она допускает ошибки при записи того, что ей дается? Она ответила: "Понимаете, я делаю все возможное, чтобы описать то, что наблюдаю перед собой в пространстве; я фиксирую на этом свой взгляд и свою волю, и вскоре картина за картиной начинают проходить передо мной, подобно сценам в диораме. Или, если мне нужно справиться и получить сведения из какой-нибудь книги, я концентрирую свой ум, и тогда возникает астральная копия той книги, откуда я беру все, что мне нужно. Чем полнее мой ум освобождается от всех отвлекающих и мешающих мыслей, чем большей энергией и намерением он обладает и тем легче мне достичь цели; но сегодня, после всех неприятностей, которые достались на мою долю... я не могла добиться требуемой концентрации, и при каждой очередной попытке я неправильно воспроизводила нужные цитаты... Учитель сказал, что теперь все в порядке, так что давайте-ка пойдем выпьем немного чаю..."

...Имея настолько близкие, почти семейные отношения с Е.П.Б., какие были у меня в то время, я становилась свидетелем множества феноменов, происходивших вокруг нее.

Одно происшествие, повторявшееся в течение долгого времени,  убедило меня в том, что невидимые стражи охраняли ее и заботились о ней. Начиная с первой ночи, которую я провела в ее комнате, и до отъезда из Вюрцбурга я слышала регулярно повторявшиеся серии стуков на столе около ее кровати. Они начинались каждый вечер в10 часов и продолжались с интервалом в 10 минут до 6 часов утра. Это были четкие, ясные стуки, подобных которым я больше не слышала нигде и никогда. Иногда я брала в руки часы и на протяжении часа слушала, и каждый раз, как только проходило 10 минут, с абсолютной регулярностью раздавались эти стуки. При этом было неважно, спит Е.П.Б. или бодрствует, - это не оказывало влияния ни на сам феномен, ни на его неизменную постоянность.

Когда я попросила ее объяснить мне, что это за стуки, то она сказала, что это - побочный эффект того, что можно назвать психическим телеграфом, с помощью которого поддерживается ее связь с Учителями, чтобы челы могли наблюдать за ее физическим телом, в то время как ее астрал покидает его.

...Другой случай... доказал мне, что около нее присутствовали силы, чью природу и чьи действия нельзя объяснить общепринятыми теориями о содержании и состоянии материи.

Как я уже говорила, у госпожи Блаватской было обыкновение по вечерам читать в постели русские газеты, и ее лампа крайне редко гасилась раньше полуночи. Между моей кроватью и этой лампой имелась перегородка, но ее яркий свет, отражаясь от потолка и стен, довольно часто тревожил мой сон. Однажды эта лампа все еще горела, когда пробило час ночи. Я никак не могла заснуть, и, слыша ровное дыхание Е.П.Б. за перегородкой, я поднялась, тихонько прокралась на ее сторону, подошла к лампе и погасила ее. В спальне постоянно присутствовал тусклый свет, который проникал сюда от ночника, горевшего в кабинете, поскольку дверь между кабинетом и спальней оставляли открытой. Я погасила лампу и направлялась обратно, когда она вдруг снова разгорелась, ярко осветив комнату. Я про себя подумала: что за странная лампа, насос в ней не работает что ли? Я снова положила руку на насос и внимательно наблюдала, как исчезает огонь, и даже после этого еще минуту подержала руку на лампе. Затем я отпустила насос и постояла еще с минуту, наблюдая, и вдруг, к моему удивлению, снова появилось пламя, и лампа засветилась чуть ли не еще ярче. Это меня совершенно озадачило, и я решила стоять возле этой лампы хоть всю ночь, если придется, и гасить ее до тех пор, пока не пойму причины этих странностей. В третий раз я нажала на насос и закручивала его до тех пор, пока лампа не погасла окончательно, потом отпустила его, внимательно наблюдая за тем, что теперь произойдет. И в третий раз лампа загорелась, и на этот раз я рассмотрела коричневую руку, которая медленно и тихо поворачивала ручку лампы. Поскольку я была в некоторой степени знакома с астральными силами и астральными сущностями на физическом плане, я без всяких затруднений пришла к выводу, что это была рука челы, и, подумав, что есть какая-то реальная причина для того, чтобы лампа осталась горящей, я вернулась в свою постель. Однако в ту ночь меня не оставляло в покое чувство любопытства и упрямства. Я хотела узнать побольше, и поэтому я позвала: "Госпожа Блаватская!" потом громче: "Госпожа Блаватская!", и потом еще раз: "Госпожа Блаватская!" Внезапно в ответ я услышала восклицания : "О, мое сердце, мое сердце! Графиня, вы меня чуть не прикончили, - и потом снова: - О, мое сердце, мое сердце!" Я рванулась к постели госпожи Блаватской. "Я была с Учителем, - прошептала она, - зачем вы позвали меня?" Я очень перепугалась, потому что ее сердце билось под моими ладонями в совершенно бешеном ритме.

Я дала ей дозу дигиталиса и сидела возле нее до тех пор, пока симптомы не прошли и она более-менее не успокоилась. Потом она рассказала мне, как однажды полковник Олькотт чуть не убил ее тем же самым способом, внезапно позвав ее в тот момент, когда ее астральная форма отсутствовала в теле. Она заставила меня пообещать ей, что я больше не буду проводить с ней подобных экспериментов, и я с готовностью обещала ей это, переполняясь горем и состраданием оттого, что подвергла ее таким мучениям...

В Вюрцбурге у нас была небольшая, но очень уютная квартира; комнаты были просторные, с высокими потолками и располагались на первом этаже, так что Е.П.Б. могла легко и удобно передвигаться. Но за все то время, что я с ней провела, я лишь трижды смогла убедить ее выйти на свежий воздух. Похоже, она получала удовольствие от этих прогулок, но приготовления к ним и всякие усилия, которые приходилось при этом совершать, ее утомляли, и она считала их просто глупой тратой времени. У меня было обыкновение ежедневно... выходить на получасовую прогулку, поскольку я полагала, что свежий воздух и движение способствуют хорошему здоровью.

 Я припоминаю один любопытный инцидент, связанный с одной из таких прогулок... Проходя мимо парфюмерного магазина, я увидела в витрине в стеклянной чаше мыло. Я вспомнила, что мне как раз было нужно купить мыло, я зашла в магазин и выбрала кусок из этой чаши. Я видела, как продавец завернул его в бумагу, взяла сверток из его рук, положила его к себе в карман и продолжила прогулку. Вернувшись в наши апартаменты, я прошла прямо в свою комнату, не заходя к Е.П.Б., и сняла шляпу и плащ. Вынув из кармана сверток, я развязала бечевку, начала разворачивать обертку и вдруг нащупала внутри небольшой сложенный листок бумаги. Тут я подумала, как люди любят повсюду всовывать рекламу, даже к куску мыла и то положили! Но потом я внезапно вспомнила, что видела сама, как человек завязывал этот сверток и совершенно точно, что ничего он туда не засовывал. Это показалось мне странным, и когда эта бумажка выпала на пол, я наклонилась, подняла ее, развернула и обнаружила там несколько замечаний, посланных мне Учителем Е.П.Б., которые были написаны его собственным почерком, - я часто видела его прежде. Это было объяснение нескольких феноменов, которые привели меня в состояние недоумения несколько дней назад, и еще кое-какие указания относительно того, что мне следует предпринять в будущем. Это происшествие было для меня особенно интересным, поскольку оно произошло без ведома Е.П.Б. и независимо от нее, ибо сама она в это время с отрешенным видом сидела в своей комнате, работая над рукописью...

Я здесь подробно описываю многие факты, которые не связаны напрямую с работой над "Тайной Доктриной", но мне кажется, что узнавая некоторые подробности жизни Е.П.Б. в то время, читатель сможет получить лучшее представление о той женщине, которая является автором этого грандиозного труда.

 В течение многих дней она сидела там, работая долгие часы, и мало что могло сравниться по монотонности и утомительности с ее жизнью, если посмотреть на нее с точки зрения постороннего человека. Но, я думаю, что в то время она в большей степени жила во внутреннем мире, и там ей представлялись видения и картины, которые компенсировали ей мрачность повседневной жизни. Однако у нее имелась одна довольно чудная вещица, которая развлекала ее. Перед ее письменным столом на стене висели часы с кукушкой, и эти часы временами вели себя совершенно необыкновенным образом. Иногда они громко звонили, как колокол, а потом вздыхали и стонали, как одержимые, и куковали самыми неожиданными способами. Наша служанка Луиза... очень сильно их боялась и однажды с благоговейным ужасом сообщила нам, что она считает, будто там живет дьявол. "Не то чтобы я верила в существование дьявола, - сказала она, - но эта кукушка иногда почти разговаривает со мной".

 Это так и было. Однажды утром я вошла в комнату и увидела то, что показалось мне похожим на лучи электрического света, которые выходили из часов во всех направлениях. Когда я сообщила об этом Е.П.Б., она сказала в ответ: "А, это всего лишь психический телеграф, они его просто усиливают сегодня вечером, это для завтрашней работы". Проживая в такой обстановке и находясь в постоянном контакте с этими обычно невидимыми силами, я начинала чувствовать, что все это представляется мне истинной реальностью, а внешний мир кажется смутным и безрадостным...

Зима пронеслась, наступила весна, и вот однажды утром Е.П.Б. получила письмо от подруги, с которой она была знакома уже несколько лет... мисс Эмили Кислингбери. Та писала, что собирается приехать и навестить нас... Также в тот момент у нас гостили герр и фрау Гебхарды... Поскольку весна была в разгаре, наступало время подумать о наших летних планах, и Е.П.Б. решила провести летние месяцы в Остенде со своей сестрой и племянницей.

Фрау Гебхард волновалась в связи с тем, что ей нужно нанести короткий визит в Австрию, и она уговорила меня поехать вместе с ней до Кемптена... Мы согласовали наши планы и приступили к решению трудной задачи - надо было упаковать вещи. Через несколько дней все коробки Е.П.Б. были завязаны и запечатаны, и мы были готовы отправиться в столь многообещающее путешествие. Мисс Кислингбери возвращалась в Лондон и любезно согласилась проводить Е.П.Б. до Остенде...

Переезды для Е.П.Б. всегда представляли огромную трудность, и я с отчаянием смотрела на ее девять коробок, которые нужно было погрузить в железнодорожный вагон. Мы поехали на вокзал очень рано, и там мы усадили Е.П.Б. [в зале ожидания], окружив ее многочисленными пожитками, а сами отправились договариваться с проводником, чтобы он посадил ее, мисс Кислингбери и служанку Луизу в отдельное купе... Затем нам предстояла серьезная задача по погрузке всего багажа, который включал в себя подушки, покрывала, саквояжи и еще драгоценную коробку с рукописью "Тайной Доктрины"... Ну а бедной Е.П.Б., которая в течение многих недель не покидала своей комнаты, пришлось пройти по всей платформе, и ей это удалось с большим трудом. Мы удобно устроили ее и уже хотели порадоваться, что вся эта утомительная суматоха удачно завершилась, как вдруг к нашей двери пробрался какой-то чиновник и начал страшно возмущаться, что вагон загромоздили этими коробками. Он говорил по-немецки, Е.П.Б. отвечала по-французски, и я уже начала впадать в панику по поводу того, чем все это может завершиться, когда, наконец, к счастью, раздался свисток, и поезд тронулся...

ДЖУЛИЯ В. КЕЙТЛИ^[81]

(супруга Арчибальда Кейтли)

Проживая за несколько тысяч миль от Англии, я никогда не встречала госпожу Блаватскую... Как и другие мои знакомые, я в первый раз услышала о Е.П.Б., наткнувшись на памфлет ОПИ, который объявлял ее мошенницей и выдавал клевету, сочиненную мистером Ходжсоном и Куломбами, за истинные факты...

Однако вскоре я начала осознавать через свой собственный опыт, что она была совсем не такой, какой ее представляли... Те доказательства, которыми я обладала, послужили причиной того, что я попросила Е.П.Б. стать моим учителем; и тот факт, что я полностью доверяла ей и верила в нее, привел к тому, что я добилась исполнения своего желания. Состояние ума, возникающее при наличии веры, создает благоприятные для восприятия магнетические условия в ауре и тонких телах, совершенно не похожие на те замкнутость и стесненность, что присущи уму, наполненному критикой и сомнениями. Моя аура и внутренние тела активизировались... На ту ограниченность, в которой заставляет себя жить множество людей, обращается слишком мало внимания. Чтобы это стало заметно, сначала надо обрести веру и преданность...

После того как Е.П.Б. согласилась взять меня своей ученицей, она не излагала мне никаких правил и не формулировала никаких планов. Дни проходили у меня как обычно, а ночью, когда я погружалась в глубокий сон, начиналась новая жизнь. Выходя по утрам из сна настолько глубокого, что при пробуждении все еще сохранялись впечатления прошедшей ночи, я ясно помнила, что побывала, как это обычно случалось, у Е.П.Б. Меня принимали в комнатах, которые я могла описать и действительно описывала тем, кто жил с ней, - описывала со всеми подробностями, вплоть до потертых мест и дырок в коврах. При первом таком случае она сказала мне, что принимает меня в ученицы... Впоследствии она демонстрировала мне картины, которые проходили, как панорамы, вдоль стены комнаты...

...В других случаях, гораздо более редких, я просыпалась и обнаруживала, что она стоит около моей кровати. И когда я приподнималась, опираясь на локоть, она начинала свое символическое повествование - гармония природы наполняла залитую лунным светом комнату, а по стене в это время скользили чудесные живые картины. Все это было для меня совершенно объективным. Я находилась в полном сознании по отношению к окружающим вещам, ко всем естественным ночным звукам и даже брала на руки мою любимую собачку, потому что она дрожала и поскуливала при виде Е.П.Б. Все выражения, которые принимало лицо Е.П.Б., стали для меня знакомыми. Я представляю ее перед собой в старой мантии - какая еще старая, изношенная мантия вызывала столько эмоций? - в которую она была облачена, когда распахивала передо мной пространство, и тогда я тоже растворялась в ее собственном реальном бытии.

Я получила от нее не более полудюжины писем, и в этих письмах не содержится никакого учения; в них говорится о теософских делах и что является их особенностью. По ночам она велела мне передать какие-либо ее советы определенным людям. Я подчинялась и делала это, ссылаясь на ее авторитет, а спустя несколько дней от нее приходило письмо с инструкциями, которые я уже слышала до того ночью. Таким образом у меня появлялась возможность доказать, что я действительно слышала ее желание через огромный океан, ибо она зачастую высказывала в них просьбу, касавшуюся какого-то очень важного дела, необходимость заняться которым возникала за день, максимум за два дня до этого. У меня была возможность таким способом проверить свои переживания и опыт, так как иногда у меня также имелась возможность говорить о чем-то еще до того, как оно случилось...

ВЕРА ДЖОНСТОН^[82]

(племянница Е.П.Б.)

Июнь 1886, Эльберфельд, Германия

В июне 1886 года я находилась с моей тетей в Эльберфельде... Она имела обыкновение днем читать вслух то, что написала для "Тайной Доктрины" за предыдущий вечер...

Обычно, спустившись утром вниз из спальни, которую мы занимали вместе с моей матерью, я заставала тетю глубоко погруженной в работу... Однажды я заметила на ее лице явные признаки того, что она стала в тупик... Не желая беспокоить ее, я молча села и стала ждать, когда она заговорит. Она очень долго молчала, направив неподвижный взгляд в какую-то точку на стене, держа, как обычно, между пальцев сигарету. Наконец она обратилась ко мне:

- Вера, - сказала она, - ты не можешь мне сказать, что такое "пай"?

Довольно сильно удивленная таким вопросом, я ответила, что всегда считала это каким-то английским блюдом[2].

- Давай-ка ты не будешь валять дурочку, - сказала она довольно нетерпеливо. - Разве ты не понимаешь, что мне нужна твоя помощь как математика? Подойди сюда, посмотри.

Я посмотрела на листок, который лежал перед ней на столе, и увидела, что он весь исписан цифрами и вычислениями, и вскоре поняла, что формула П = 3,14159 у нее на протяжении всех вычислений была неправильной. Там везде было написано П = 31,4159. Я с большой радостью и триумфом поспешила сообщить ей об этой ее ошибке.

- Точно! - сказала она. - Эта чертова запятая мучила меня все утро. Я вчера спешила записать все, что видела, а сегодня, когда взглянула на этот листок, у меня возникло сильное, хотя и смутное ощущение, что здесь что-то не так. Я старалась, но не могла вспомнить, где находилась запятая, когда я смотрела на эти цифры.

Я в то время имела весьма небольшое представление о теософии и о способах, которыми пользуется моя тетя при написании своих работ, и поэтому очень удивилась, что она не сумела исправить такую незначительную ошибку в тех очень сложных вычислениях, которые она написала собственной рукой.

- Ты еще слишком зеленая, - сказала она, - если полагаешь, что я действительно знаю и понимаю все те вещи, которые пишу. Сколько же еще раз я должна повторять тебе и твоей матери, что то, что я записываю, мне диктуют, что иногда перед моими глазами появляются рукописи, числа и слова, о которых я не имею ни малейшего понятия...

КОНСТАНЦИЯ Вахтмейстер^[83]

Октябрь 1886 - март 1887,

Остенде, Бельгия

В октябре 1886 года я присоединилась к Е.П.Б. в Остенде и обнаружила ее устроенной в довольно удобной квартире; она поприветствовала меня со всей теплотой своей дружелюбной натуры... Мы возобновили нашу однообразную, но интересную жизнь, начав с того самого места, где ее нить прервалась ранее, и я с восхищением наблюдала за тем, как кипа рукописных страниц ["Тайной Доктрины"] становилась все выше. Наша непосредственная близость к Англии стала причиной того, что вокруг Е.П.Б. начались разговоры и мы приняли нескольких посетителей...

К концу зимы [март 1887 года] Е.П.Б. серьезно заболела...

К моему большому горю, я заметила, что Е.П.Б. к середине дня становилась сонной и тяжелой, и часто не могла работать больше часа подряд. Эти симптомы быстро усиливались, и когда пользовавший ее доктор поставил диагноз, что это связано с болезнью почек, я встревожилась и отослала телеграмму фрау Гебхард, сообщая о моих опасениях и умоляя приехать... Я была... очень ей благодарна, получив душевный ответ на мою телеграмму и узнав, что через несколько часов увижу ее.

Когда она прибыла, я почувствовала, как огромная ноша свалилась с моих плеч. Тем временем Е.П.Б. становилось все хуже, и бельгийский доктор, который был сама доброта, пытался применить одно средство за другим, но все безрезультатно. Я стала серьезно тревожиться и беспокоиться относительно того, что мне нужно предпринять далее. Е.П.Б. пребывала в тяжелом летаргическом состоянии, казалось, она на многие часы теряла сознание и ничто не могло поднять или заинтересовать ее. Наконец, ко мне пришло яркое озарение. Я знала, что в Лондонской теософской группе есть некий доктор Эштон Эллис, и поэтому я телеграфировала ему, описав состояние, в котором находилась Е.П.Б. и умоляя его приехать безотлагательно.

В ту ночь я сидела подле кровати Е.П.Б., прислушиваясь к каждому звуку и тревожно следя за ходом времени, пока, в конце концов, в 3 часа ночи не услышала бодрый звон дверного колокольчика. Я кинулась к двери, открыла ее, и вошел доктор. Я подробно описала ему все ее симптомы, рассказала о том, какие средства применялись, пока он добирался до нее и заставлял ее выпить какое-то лекарство, которое он привез с собой...

На следующий день эти два доктора устроили консультацию. Бельгийский доктор сказал, что он еще никогда не видел случая, чтобы человек с такими повреждениями почек, как у Е.П.Б., прожил так долго, и что он убежден в том, что ей уже невозможно помочь... Мистер Эллис подтверждал, что в подобном состоянии крайне редко кому-либо удается выжить. Далее он сказал, что перед поездкой в Остенде проконсультировался у специалиста, который придерживался того же мнения, но дал ему совет, что в дополнение к прописанным лекарствам следует попробовать массаж для стимуляции парализованных органов...

Эта ночь прошла спокойно, и в течение следующего дня мистер Эллис делал массаж до тех пор, пока совершенно не обессилел; но ей не становилось легче, и, к своему ужасу, я начала ощущать этот особенный еле заметный запах смерти, который иногда предшествует концу. Я вряд ли могла надеяться, что она переживет эту ночь, и когда я сидела возле ее кровати, она открыла глаза и сказала, как она рада своей смерти и думает, что Учитель, наконец, позволит ей стать свободной. Она сильно беспокоилась о своей "Тайной Доктрине" и велела мне самым внимательным образом позаботиться о рукописи и передать ее полковнику Олькотту с указаниями, что ее надо опубликовать. Она надеялась, сказала она, что сможет дать миру больше, но Учителю виднее. Так она говорила с перерывами, рассказывая мне о многом. В конце концов она погрузилась в бессознательность, и я начала задумываться над тем, чем все это закончится.

Мне казалось невозможным, что она должна умереть, оставив свою работу незаконченной; да еще Теософское общество... что теперь станет с ним? Разве возможно, что Махатма, руководивший этим Обществом, позволит ему превратиться в прах? Я вспомнила, что Махатма говорил Е.П.Б.о необходимости собрать возле нее круг учеников и учить их. Как же она сможет это сделать, если умрет? А потом я открыла глаза, посмотрела на нее и подумала, возможно ли, чтобы ей, которая трудилась изо всех сил, страдала и обладала столь мощной энергией, позволили умереть, не закончив работу?

Никто из тех, кто был с ней знаком, в действительности ее не понимал. Даже для меня, проведшей с ней наедине так много месяцев, она была загадкой, со своими странными способностями, чудесными знаниями, неординарным всеведением относительно человеческой природы и своей таинственной жизнью, что она вела в местах, совершенно неизвестных для обычных смертных, когда ее тело оставалось здесь, а душа очень часто общалась в это время совсем с другими людьми...

Вот такие мысли бродили в моем уме, когда я в течение многих часов этой беспокойной ночи сидела и наблюдала за ней, в то время как она становилась все слабее и слабее. Волна страшного отчаяния накатилась на меня, когда я вдруг почувствовала, что я воистину любила эту благородную женщину, и осознала, насколько пустой станет жизнь без нее... Вся моя душа страстно противилась той мысли, что я могу потерять ее... Я вдруг резко вскрикнула, и больше я уже ничего не помню.

Когда я открыла глаза, в комнату уже проник ранний утренний свет, у меня возникло страшное предчувствие, что, наверное, я проспала и Е.П.Б. умерла тем временем - умерла в тот момент, когда я оставила свой пост. Я в ужасе повернулась к кровати и увидела Е.П.Б., которая смотрела на меня своими ясными серыми глазами. Она сказала: "Графиня, подойдите ко мне".

Я подбежала к ней: "Что произошло, вы выглядите совсем не так, как в прошедшую ночь?"

Она ответила: "Да, здесь был Учитель; он предоставил мне возможность выбрать: умереть и стать свободной, или жить и закончить "Тайную Доктрину". Он предупредил меня, насколько велики будут мои страдания и какое ужасное время предстоит мне провести в Англии (ибо мне придется туда отправиться). Но когда я подумала о тех учениках, которым мне будет позволено преподать некоторые вещи, и о Теософском обществе в целом, я приняла решение принести эту жертву, а теперь, пойдите принесите мне кофе и что-нибудь поесть и подайте мне мою коробку с табаком".

Я поспешила выполнить ее поручения, и побежала к фрау Гебхард, чтобы сообщить хорошие новости...

АРЧИБАЛЬД КЕЙТЛИ^[84]

Февраль-апрель 1887, Остенде, Бельгия

В первые несколько месяцев 1887 года в Лондонском ТО некоторые его члены почувствовали, что если теософия в здешних краях не получит какого-нибудь жизненного импульса, то в этом центре останется всего несколько человек, которые будут продолжать свои занятия и учебу... Было проведено множество оживленных дискуссий относительно того, как можно поднять жизненно важный интерес по отношению к истинам теософии и каким способом можно возродить внимание по отношению к философии этики... Мы все ощущали, что работаем вслепую и что мы совершенно невежественны в отношении реальной основы, на которой базировалась эта философия.

Очевидно, нам требовался лидер, который мог бы с умом направлять наши усилия. Тогда мы каждый по отдельности решили написать Е.П.Блаватской, которая в тот момент находилась в Остенде, изложив в них основателю ТО и посланнику Махатм сложившиеся обстоятельства каждый со своей точки зрения. Мы попросили ее прислать нам ответ в общем письме, в котором она дала бы нам советы относительно того, что нам следует делать. Однако она ответила каждому отдельно, написав письма длиной от восьми до двенадцати страниц. В результате этого мы написали еще раз все вместе, попросив ее приехать и направить наши усилия. Она ответила нам, что занята работой над "Тайной Доктриной" и должна закончить эту работу прежде, чем предпринимать еще что-то.

Тем не менее мы написали ей, что, по нашему мнению, существует крайняя необходимость в ее присутствии и руководстве и что она могла бы закончить "Тайную Доктрину" в Лондоне в не менее хороших, а может быть, даже и в лучших условиях, чем в Остенде. Получив ее отклик на это, в котором приводились возражения, в конце февраля или начале марта в Остенде отправился мистер Кейтли, чтобы обсудить с ней этот вопрос. Она согласилась приехать в Лондон в конце апреля с тем условием, что мы найдем для нее дом где-нибудь недалеко от Лондона, в котором она могла бы спокойно работать.

 Вскоре мне самому, довольно неожиданно для себя, пришлось поехать в Остенде. Оставив свой багаж в отеле, я отправился с визитом. Госпожа Блаватская приняла меня с величайшей благосклонностью, несмотря на то, что до этого дня мы были с ней почти не знакомы. В то время она жила на первом этаже дома, у нее была шведка-служанка, и еще в ее компанию входила графиня Вахтмейстер. Меня сразу же ознакомили с "Тайной Доктриной", сопроводив это просьбой приняться за ее чтение, редактирование и сокращение, хотя я и не думал, что могу позволить себе подобную привилегию.

В этот период, с прошлого ноября, госпожа Блаватская ни разу не рискнула покинуть свои комнаты и никогда не выходила из своего кабинета или спальни в столовую без того условия, чтобы все окна были закрыты и комната была хорошо натоплена. Несколько обострений болезни почек послужили для нее предупреждением, что малейший сквозняк может стать угрозой болезни и она не закончит работу.

Затем я вернулся в Англию с обновленными обещаниями с ее стороны прибыть 1 мая, а я дал клятву, что вернусь и буду помогать госпоже Блаватской в ее переезде в Лондон. Не успел я пробыть в Лондоне и нескольких часов, как один из членов ТО, доктор Эштон Эллис, получил телеграмму от графини Вахтмейстер, в которой говорилось, что у госпожи Блаватской произошло еще одно обострение воспаления почек, она в коме, и жизнь ее висит на волоске. Доктор Эллис отправился в Остенде, чтобы осмотреть ее. Он сообщил мне, что, как и другие, знавшие о серьезности ее состояния, он был крайне удивлен, обнаружив, что она выздоровела в течение нескольких дней. Тогда ее состояние было настолько критическим, что до того, как наступила кома, она начинала приводить в порядок свои дела, сжигая ненужные бумаги и составляя завещание, так, чтобы все было готово для конца. Позже сама она сказала мне, что ее жизнь была спасена непосредственным вмешательством со стороны ее Учителя. Ее выносливость проявилась даже в этом случае, поскольку как только она смогла встать с постели, снова начала работать над "Тайной Доктриной".

В середине апреля мистер Бертрам Кейтли снова отбыл туда, и я последовал за ним примерно 25-го или 26-го числа. Мы были в большом отчаянии, так как госпожа Блаватская сказала, что она, вероятно, не сможет выехать при той погоде, которая стояла в то время, особенно из-за недавней серьезной болезни. Однако хозяин дома заявил, что она должна ехать, так как комнаты уже сданы. Графиня Вахтмейстер незадолго до того уехала в Швецию, чтобы заняться одним срочным делом, пообещав снова присоединиться к госпоже Блаватской в Лондоне. В доме вместе с нами оставался наш друг доктор Эллис, который помогал при переезде.

Назначенный день наступил; утро вместо ясного и прохладного, какими были два предыдущих дня, оказалось холодным и туманным, с мелким моросящим дождем, термометр показывал около 40 градусов по Фаренгейту (+4.5  С). Мы были совершенно уверены, что госпожа Блаватская ехать откажется, и полагали, что с ее стороны это будет достаточно оправданным решением. Тем не менее она появилась в полном походном снаряжении, чемоданы были упакованы, и все было готово.

Подъехала карета, госпоже Блаватской помогли в нее сесть, и мы отправились к пристани. Необходимо помнить, что она никогда не позволяла даже окно приоткрыть в той комнате, где находилась  (и вряд ли позволила бы это сделать, когда ее там не было) в течение шести месяцев. Она поддерживала в своей комнате температуру выше 70 градусов по Фаренгейту (21  С), полагая, что более низкая температура ее просто прикончит. Кроме того, она постоянно мучилась от ревматизма и ишиаса и едва могла ходить. Прибыв на пристань, мы обнаружили, что уровень воды очень низок, и вследствие этого... на палубу корабля можно было попасть лишь по узким сходням, которые спускались под очень крутым углом. Вообразите себе наше отчаяние! Однако госпожа Блаватская, ни слова не сказав, ухватилась за перила и спустилась на палубу без посторонней помощи. Затем мы отвели ее в каюту, где она повалилась на софу, и лишь тогда стало заметно, сколько боли и усилий ей пришлось перенести. До самого Довера ничего особенного не произошло, исключая тот факт, что госпожа Блаватская впервые в жизни испытала легкую морскую болезнь, чем была немало удивлена.

В Довере уровень воды был еще ниже, и поэтому четверо очень дюжих портовых рабочих внесли ее наверх. Затем возникла самая большая трудность, ибо платформа была низкой, а ступеньки английского железнодорожного вагона располагались очень высоко. Потребовались объединенные усилия всей компании (и портовых рабочих тоже), чтобы помочь госпоже Блаватской взобраться в вагон. Путешествие в Лондон не ознаменовалось ничем, и она была доставлена с помощью инвалидного кресла и кареты в дом, который мы сняли для нее. Честно говоря, я про себя опасался, что переезд может привести к серьезным последствиям, но как бы то ни было, в течение некоторого времени после своего прибытия в Англию она, казалось, наслаждалась более хорошим здоровьем, чем во многие месяцы до того.

На следующий день после приезда она в 7 часов утра уже сидела за работой над "Тайной Доктриной"...